ЗАХВАТ

ЗАХВАТ

Террористы, захватившие театральный центр, спешили. Им необходимо было обеспечить полный контроль над залом, где сидели перепуганные заложники, и подготовиться к обороне на случай, если российские силовые структуры предпримут попытку освободить людей «по горячим следам». Необходимо было очень быстро заминировать зал, чтобы успеть взорвать его в случае штурма.

Действия террористов были отрепетированы заранее, как в хорошем военном подразделении, каждый «знал свой маневр». Именно эти отточенные действия боевиков особенно поразили некоторых заложников. «Никакой суеты, — вспоминала Татьяна Попова, — все в строгом соответствии с явно заранее продуманным планом… Каждый из них четко отвечал за свой участок работы. Никто не метался, не толкался. Создавалось впечатление хорошо организованного действия».[23] Эта подготовленность пугала.

Прежде всего, террористы втащили в зал огромный фугас, «похожий на огромный снаряд времен Отечественной войны», и установили его в центре зала. К бомбе была приставлена одна из террористок, как впоследствии выяснилось, тетка главаря террористов, готовая в любой момент взорвать фугас. Одного этого взрыва с избытком хватило бы для того, чтобы полностью уничтожить все здание, но им одним террористы не удовольствовались.

Второй такой же фугас установили на балконе. Внутри каждого фугаса помещался 152-мм артиллерийский снаряд. Внутренняя полость между снарядом и стенкой баллона была заполнена металлическими шариками — для большего поражающего эффекта. Система должна была быть абсолютно надежной, никакая случайность не должна была помешать уничтожению в критический момент заложников. «Там все было в проводах, — уже по окончании всех событий рассказал один из руководителей оперативного штаба, — часть взрывных устройств была подключена на внешние источники питания. Как на сцене — к рубильнику. Часть устройств — на переносные элементы типа батареи. В принципе даже маленькой батарейки там было достаточно, чтобы электродетонация сработала».[24]

В боковых проходах в шахматном порядке встали террористки-смертницы, на поясах которых были закреплены взрывные заряды, начиненные гвоздями и металлическими шариками. Как впоследствии сообщил заместитель начальника Института криминалистики ФСБ РФ Владимир Еремин, «взрыватель взрывного устройства кнопочно-нажимного действия находился в руке одной из террористок, в другой руке она держала батарейку, питающую детонаторы. Радиус поражения каждой из двух половин этого взрывного устройства составлял один километр».[25] При взрыве даже нескольких из этих устройств в зале, скорее всего, не осталось бы почти никого живого. А террористок было девятнадцать, и каждая из них готова была нажать на кнопку взрывателя…

Как отмечают специалисты, «в случае подрыва обеспечивалось бы наиболее эффективное разрушение несущих колонн зала и максимальное, сплошное поражение осколками и воздушной ударной волной всей площади зала и всех находящихся в нем заложников. Способ размещения свидетельствует о профессионализме лиц, осуществивших минирование. Все ВУ [взрывные устройства] были ориентированы на зрительские места. Их конструкция и размещение обеспечивали сплошное поражение всей площади зала, в некоторых местах с многократным перекрытием зон поражения, что свидетельствует о стремлении террористов обеспечить максимальное поражение заложников. Для поражения всех заложников на зрительских местах партера достаточно было бы взрыва шести ВУ-поясов на женщинах-террористках, находившихся в боковых проходах. При взрыве обоих ВУ-баллонов на основе артиллерийских снарядов в зоне сплошного поражения находилась бы вся площадь партера и балкона. При взрыве ВУ под действием воздушной ударной волны на всей площади зрительного зала все заложники получили бы телесные повреждения вплоть до летального исхода, кроме того, заложники поражались бы потоком разлетающихся осколков, а именно: в каждого находившегося в зале заложника попало бы не менее одного убойного осколочного поражающего элемента. В случае одновременного взрыва всех ВУ и боеприпасов размещенных в зрительном зале могло бы произойти разрушение нескольких несущих колонн зала, что в свою очередь могло бы привести к частичному обрушению потолочных перекрытий зала. Конструкция исполнительных механизмов ВУ позволяла осуществить практически мгновенный подрыв ВУ в любой момент времени».[26]

Взрывные заряды устанавливали в нишах, приматывали к опорным колоннам. По-видимому, террористы устанавливали и растяжки на ближайших подступах к залу; по крайней мере, довольно скоро они заявили заложникам: «Взрывчатки хватит на всех. Выходы заминированы — при малейшей попытке штурма взорвем все. Поэтому звоните по мобильным телефонам и объясняйте ваше положение. Гарантия вашей жизни — выполнение нашего единственного требования: вывода войск из Чечни и прекращение войны. Никакие компромиссы невозможны».[27] Уже то, что заложникам разрешили сообщить о захвате, говорило о том, что первичные мероприятия по минированию зала были завершены; теперь систему можно было совершенствовать, однако основное было сделано — любая попытка штурма грозила закончиться трагедией.

И еще одну фразу сказали террористы, фразу, подготовленную ведшейся в свое время антисоветской пропагандой: «Мы с вами будем обращаться так же, как вы обращались с нами в 1944 году при депортации!».[28]

В зале сидели люди почти всех национальностей — ведь именно своей многонациональностью всегда и отличалась Россия, многонациональностью и терпимостью к другому, не такому, как ты. Среди зрителей были и чеченцы. Экономист Яха Несерхаева пошла на «Норд-Ост» вместе со своей русской подругой Галей. «Когда ОНИ заговорили по-чеченски, прервав второй акт, я поняла, что все очень серьезно. И будет совсем плохо. Я это сразу поняла», — рассказывала потом она. Пожалуй, больше всего Яха боялась того, что террористы опознают в ней чеченку: «Могли бы и застрелить за то, что чеченка — на мюзикле…»[29]

Ее опасения были более чем обоснованными. Один из представителей чеченской диаспоры Москвы как раз в это время дозвонился до главаря захвативших здание террористов. Он просил освободить своего знакомого; ему, конечно, отказали. Между прочим, террорист заметил:

— А тут и наши бабы есть, веселились вместе с русскими. Вот теперь пусть и сидят вместе с ними.

— Чеченки, что ли? — спросил его собеседник, удивленный прозвучавшей в этих словах агрессией.

— Не чеченки, а суки, — отрезал бандит.[30]

Но в это время террористы еще не контролировали все здание, и потому многим, оказавшимся в тот злополучный час вне зала, удалось спастись.

Актриса Маша Шорстова, игравшая в тот день главную героиню, по случайности не успела выйти на сцену; идя по актерскому фойе, она по внутренней трансляции услышала выстрелы. «Я встретила Ленку, — вспоминала она, — Лену Моисееву, которая Марью Васильевну играла, втолкнула ее в гримерку и закрыла изнутри». Актер Артемий Николаев услышал выстрелы, стоя за кулисами.

«Мы сначала подумали, что у нас что-то с аппаратурой — барахлит. Но тут я увидел тетку с пистолетом. Она кричала: „Все сюда!“ Какая она? Молодая, лет двадцати, темные короткие волосы… Сколько их всего было — не знаю… Я только на нее смотрел. Потом мы побежали в гримерку на третьем этаже… Когда стало понятно, что через служебный выход идти опасно, связали всю нашу одежду как веревку и так спустились с третьего этажа. А там уже были менты — две-три машины».[31]

Один из создателей мюзикла, Алексей Иващенко, был среди спрятавшихся в гримерке людей, однако ему не удалось спуститься по импровизированной веревке; сорвавшись, он сломал ногу.[32]

Маша Шорстова с подругами увидели спускающихся в окно. «Мы решили сделать то же самое, — вспоминала актриса, — стали махать из окна руками. К нам подтащили металлическую лестницу, таким образом мы спаслись».[33] Кто мог, выбирался через окна, кое-кто выбежал даже через служебный вход, прежде чем вошедшие через центральный террористы успели блокировать заднюю часть здания… Шестеро человек заперлись в монтировочной; на их окне была решетка, выбраться собственными силами оказалось невозможно. К счастью, террористы не успели осмотреть это помещение, и позднее заложников освободили спасатели МЧС, перепилившие решетки.[34]

«В начале второго акта я как раз пошла в туалет на третьем этаже, — рассказывала буфетчица Ольга Трейман, — буквально через минуту после меня туда же влетела наша уборщица Тамара. Она была очень напугана, шепнула мне, что там какое-то ограбление, и заперла туалет. Часа два мы просидели, пытаясь понять, что происходит снаружи. Услышали выстрелы, какой-то шум. То и дело мимо двери кто-то проходил. В конце концов, дверь в туалет взломали прикладом — наверное, они проверяли все помещения».[35] Женщин отвели в зал ко всем прочим заложникам. То, что их обнаружили, не было несчастливым стечением обстоятельств. Террористы знали, что искать; чуть раньше главный редактор радиостанции «Эхо Москвы» Алексей Венедиктов в прямом эфире заявил, что «есть мобильная связь с некоторыми людьми, запертыми в гримерках».[36] И, разумеется, террористы, внимательно слушавшие радио, пошли осматривать подсобные помещения… По счастью, у них не было возможности проверить их все, и потому многие все же спаслись. Чудом спаслась и Ольга Трейман. Она была уже на восьмом месяце беременности, и через несколько часов террористы ее отпустили; а вот Тамара Владимировна Войнова впоследствии погибла…

Лариса Абрамова во время захвата осталась на своем рабочем месте, по всей видимости, просто не сообразив, что же происходит. В маленькой комнатке, одна из дверей которой вела на сцену, а другая в коридор, были лишь стеллажи да телефон; Лариса лишь успела позвонить домой, когда у дверей раздался какой-то шум. «Чеченцы подошли к дверям, пихнули одну, потом другую и начали что-то тяжелое таскать. Кричали „Сюда ставь!“, и я поняла, что они обе двери минируют, — рассказывала она впоследствии. — Осмотрела все свои запасы… если это можно так назвать. Из питья грамм сто восемьдесят воды в кружке. Из „еды“ — пузырек корвалола. Ладно, думаю, „съем“ корвалольчику, запью водой, авось переживу как-нибудь…».[37] Три дня женщина пряталась в этой узкой и тесной комнатушке, боясь хоть чем-то выдать свое присутствие. Все три дня за дверью находились террористы, охраняя подступы к залу с заложниками, и потому опасения Ларисы были более чем обоснованными.

Еще больше повезло девушке, спрятавшейся в подсобном помещении. «У нее с собой было только два пакетика сока, — рассказывала ее подруга. — Слава богу, там был отдельный туалет. В ФСБ о ней знали, так как она позвонила по мобильному телефону и сообщила о себе».[38] На второй день девушку освободили спецназовцы; террористы этого так и не заметили.

Но основная масса спаслась за короткий период времени, буквально за полчаса; в то время, когда сумевшие спастись люди выпрыгивали под шедший с раннего вечера ливень, к зданию театрального центра подъезжали первые милицейские машины и автомобили «скорой помощи»…

Первым к захваченному зданию подъехал милицейский «уазик» — по всей видимости, от ближайшего ОВД. Милиционеры еще не знали, что конкретно происходит в театральном центре, и попытались подойти к центральному входу. Но центральный вход, конечно же, контролировался террористами, которые открыли огонь и кинули гранату.[39] Милиционеры отступили на безопасное расстояние; сделать они, конечно же, ничего не могли.

Как раз в это время по Москве ввели специальный план «Гроза». По сути, это было простое усиление с рядом секретных оперативных мероприятий. Согласно ему спецназ блокировал место происшествия, а сотрудники обычных милицейских подразделений прочесывали территорию.[40] Однако в общественном сознании слова «операция „Гроза“» были наполнены и другим смыслом. По легенде, именно так назвалась операция нанесения превентивного удара по фашистской Германии, которую якобы летом 1941 года планировало руководство Советского Союза. «Гроза» в общественном сознании означала удар по агрессору, справедливый и беспощадный; если не нанести этот удар, потери будут огромными, а страна окажется на краю гибельной бездны.

Поэтому, когда с лент информагентств и экранов телевизоров звучало: «В Москве введен специальный план „Гроза“…», — это было больше, чем информация. Это было и предупреждение о том, что преступники не уйдут от возмездия, и сигнал о той страшной опасности, в которой оказалась вся страна.

Как выяснилось впоследствии, от «Грозы» была и вполне конкретная польза. Одновременно с захватом театрального центра на Дубровке, террористы планировали провести взрывы двух смертниц в общественных местах. Однако воплотить этот замысел до введения в действие плана «Гроза» террористы не успели, а после уже поздно: все автомашины и подозрительные лица тщательно проверялись милиционерами. Смертницы уже сидели в машине у кафе «Пирамида» на Пушкинской, однако ответственный за их взрыв террорист так и не выпустил их.

Согласно другой версии, террористки вышли из машины и попытались привести в действие свои «пояса шахидов», однако те не сработали. Именно об этом, по-видимому, говорится в распространенном полгода спустя заявлении Басаева:

«Взрыватели наших шахидов не сработали: это произошло с теми, кто был внутри [Театрального центра на Дубровке], и с четырьмя шахидками снаружи. Они вернулись сюда. Я лично разговаривал с тремя, и они утверждали, что их взрыватели не сработали».[41]

Как бы то ни было, операция не была проведена; смертницы были посажены на поезд и отправлены из Москвы.[42]

А пока внутренние войска начали блокировать здание театрального центра; были у здания на Дубровке и бойцы спецподразделений ФСБ «Альфа» и «Вымпел». К десяти часам вечера милиции и спецслужбам удалось блокировать все улицы, ведущие к захваченному зданию, — как раз вовремя, чтобы не допустить к нему родственников заложников, беспокоившихся за своих близких, журналистов и попросту любопытствующих. Но блокировать все сразу не удалось, по-видимому, людей было еще недостаточно. Те, кто хотел, мог подойти к захваченному зданию дворами[43] — и это стало причиной трагедии — и, одновременно, нравственного подвига.

Ольга Романова, жившая в нескольких кварталах от здания театрального центра, узнала о террористическом акте по телевизору. Она была обычной московской девушкой из небогатой семьи и выделялась лишь добротой, обостренным чувством справедливости да боевым характером. И еще — верой. Наверно, именно эта вера повела ее в театральный центр для того, чтобы попытаться переубедить совершающих зло террористов. Она знала местность вокруг театрального центра как свои пять пальцев и смогла, миновав все кордоны, войти в здание.[44] Для того чтобы решиться на это, нужна недюжинная воля и вера в свою правоту; Ольга Романова обладала и тем, и другим.

Ее появление в зале ошеломило и заложников, и террористов. «Шли первые сутки этого кошмара, — вспоминала Татьяна Попова, — и вдруг в зал через единственный функционирующий вход вошла девушка. Не боевики ее привели, а именно сама зашла. Светленькая, как мне показалось, с коротенькой стрижкой».[45] Артист Марат Абдарахимов:

«Она появилась через час, как всех усадили.

Заходит, открывает дверь. В куртке, в беретке: „Вот, всех напугали! Чего вы тут устроили?“ — „Кто вы такая?“ — спросили. „Я тут все знаю. Я здесь в музыкальную школу ходила“. — „Ну-ка, сядь, а то пристрелю“. — „Ну и стреляй!“ Вот тут они так переполошились».[46]

Многие заложники посчитали Ольгу Романову пьяной, настолько ее слова не вязались со взрывными устройствами и автоматами террористов.

Но Романова не была пьяна. Она верила, что правда на ее стороне; так древние христиане не боялись говорить в лицо языческим императорам свой символ веры. Она не имела хорошего образования и не умела красиво говорить, но в ее бессвязной речи была правота людей, десятилетиями мирно живших на своей земле и теперь подвергшихся подлому нападению, та правота, которая взбесила обычно хорошо контролирующего себя главаря террористов. Татьяна Попова:

«Тут раздался крик Бараева; „Мочи ее! В Буденновске точно так же было, такая же ситуация. Она — засланная“. Девушку схватили и вытащили через боковую дверь. А затем оттуда раздались три выстрела».[47]

В захваченном террористами здании пролилась первая кровь.

Выстрелы были слышны и на улице; находившиеся поблизости со зданием люди инстинктивно укрывались за машинами и углами домов.[48] На войне осторожности учатся быстро.

Ольга Романова, ставшая первой жертвой бандитов, как и многие другие, случайно оказалась на этой войне. Но оказавшись в критической ситуации, она совершила настоящий нравственный подвиг. Ее трагическую гибель нельзя назвать бессмысленной; в нашем жестоком и бесчувственном мире очень важно знать, что вера и моральные нормы существуют.

Светлая память тебе, новомученица Ольга.

* * *

Тем временем к месту теракта прибывали все новые и новые части.

«В район трагедии стянуты подразделения патрульно-постовой службы, ГИБДД, СОБР, ОМОН, Отдельная дивизия оперативного назначения, Софринская бригада, подразделения Центра спецназначения ФСБ — группы „Альфа“, „Вымпел“, взрывотехники московского управления ФСБ, сотрудники департамента по борьбе с терроризмом, группа армейских саперов, спецотряд МЧС „Лидер“, „Центроспас“, силы ГО и ЧС, машины пожарной охраны и Центра экстренной медицинской помощи».[49]

Конечно, полностью сосредоточение этих сил было завершено далеко за полночь, и только тогда здание, захваченное террористами, было полностью блокировано.

Журналисты были более оперативны, чем правоохранительные органы; они оказались у театрального центра, когда место происшествия еще не было оцеплено полностью. Журналист Ян Смирницкий охарактеризовал представшее перед ним зрелище как «дьявольскую потасовку». «Такси тормознули метров за 500, — вспоминал он. — Оцепление. Совсем юные солдаты. Детские, испуганные лица. Смирные, ухоженные собаки с ними. Зябнут. Яркая толпа. Очумелые журналисты, бросающиеся друг на друга, как бешеные псы: „У тебя какой понт здесь стоять? Пишущий? Слышь, газетчики сраные, для вас все это неактуально, пропустите камеры вперед! Камеры полумесяцем пусть встанут!“»[50]

«Я была просто шокирована, — вспоминала адвокат Виктория Кваснюк, — наблюдая, как в среду вечером, еще в начале трагических событий, представитель органов внутренних дел просил, причем очень вежливо, корреспондента одного из ведущих телеканалов не мешать работать и отойти с дороги, в ответ же на это естественное требование журналист бубнил, что он находится в прямом эфире, упирался и не желал освобождать места для милиции».[51]

Корреспондент Александр Богомолов был поражен не меньше. «На площади перед ДК творится нечто невообразимое, — писал он. — Со стороны кажется, что началась война. Пробегают солдаты в касках и с автоматами, подъезжают БТРы, орут милиционеры, в глазах рябит от мельтешения генеральских лампасов».[52]

Родственники попавших в заложники людей, еще не до конца осознав трагедию происшедшего, понимая что там, в здании, с их родными что-то случилось, а они здесь, снаружи, и ничем не могут помочь, — пытались прорваться через окружавшие место происшествия милицейские кордоны.

— Сынки! Пустите меня к ним! — умоляла милиционеров заплаканная пожилая женщина. — Там мои внучки и дочь! Они целый месяц ждали спектакля, а теперь…

Женщину звали Надежда Панкратова; ее дочь, завуч частной школы «Золотое сечение», пошла на мюзикл не только вместе со своими дочками, но и вместе со своими учениками. Теперь все они оказались в руках бандитов.

— Пустите меня, — плакала Панкратова, — пусть убьют меня, но отпустят моих девочек… Я знаю — вы мне не верите! Смотрите: вот они, вот!

Милиционеры, как могли, пытались успокоить несчастную женщину, размахивавшую альбомчиком с фотографиями самых родных ей людей, а тележурналисты снимали страшную картину человеческого горя; через некоторое время эти кадры показали практически все телеканалы.

— Бога молю, чтобы моих девочек выпустили из этого ада, — рыдала Надежда.[53]

А Александра Королева, ушедшая с «Норд-Оста» после первого акта, после давки в троллейбусе и метро вернулась домой. Она налила чаю, включила радио — и узнала о случившейся трагедии. Это был шок; смертельная опасность прошла близко-близко, чудом не задев женщину — но даже почти неделю спустя она признавалась: «До сих пор не могу прийти в себя»…

Прямо напротив захваченного здания находился госпиталь № 1 для ветеранов войн; в здании лечились преимущественно ветераны, и теперь их было необходимо эвакуировать. Более пятисот пациентов госпиталя вывели из здания, посадили в автобусы и развезли по другим стационарам. Тревога посреди ночи, солдаты, военная техника и суета на улице живо напомнили ветеранам Великую Отечественную войну.[54] Тогда они победили. Смогут ли их потомки победить сейчас?

В госпитале лечились и военнослужащие, получившие ранения в Чечне.[55] Они уже были на этой войне и знали ее; война настигла их и в мирной столице, но теперь уже исход ее зависел не от них. Исход трагедии зависел лишь от профессионализма правоохранительных органов и выдержки руководства страны.

Некоторая неразбериха царила и в спешно созданном оперативном штабе. Начальником штаба был назначен первый заместитель директора ФСБ, начальник анти-террористического центра ФСБ генерал-полковник Владимир Проничев. То, что штаб возглавил замминистра, а не начальник московского управления ФСБ, свидетельствовало о том, что теракту придается характер общефедерального масштаба, что он угрожает безопасности всей страны.[56] В штаб вошли также заместитель министра внутренних дел Владимир Васильев, московский мэр Юрий Лужков, помощник президента Сергей Ястржембский и всевозможные специалисты.

Первоначально штаб находился в специально оборудованном автобусе; всех автобус, конечно, вместить не мог, и потому вскоре дислокация штаба изменилась: его переместили в опустевший госпиталь. «В штабе… очень много старших офицеров различных спецслужб, — сообщал в редакцию корреспондент Роман Шлейнов. — Среди них можно заметить Сергея Ястржембского и Владимира Лукина. Никто никак не может найти „нужных людей“. Непонятно, кто беседовал с теми, кому удалось бежать из захваченного здания. В целом ощущение столпотворения и хаоса».[57] Ужасный террористический акт в столице оказался совершенно неожиданным как для простых обывателей, так и для специалистов; наглость и масштабность преступления поражали. Информации о произошедшем пока было слишком мало; известно было лишь то, что в заложниках находится, ориентировочно, до тысячи человек и что террористы в качестве основного требования выдвигают немедленное прекращение войны в Чечне и вывод из этой республики российских войск. Для того чтобы действовать, этого явно было мало.

Вообще, надо сказать, что рассказы о хаосе в оперативном штабе в первые часы трагедии были несколько преувеличенными. Многое было сделано очень четко. «Вечером в среду, 23-го, буквально сразу же, как стало известно о нападении на театральный центр, мне позвонили из городского штаба и вызвали на улицу Мельникова. Наша бригада диггеров-спасателей была у здания часов около десяти вечера, — рассказывал руководитель группы „Диггер-Спас“ Вадим Михайлов. — К этому времени по линии спецслужб уже были затребованы схемы подземных коммуникаций в районе Дома культуры на Дубровке».[58] Диггеры вместе со спецназовцами пошли под землю — брать под контроль разветвленные коммуникации, о существовании которых только что рассказали в прямом эфире журналисты.[59] Поскольку захватившие здание бандиты телевизор наверняка смотрели, то существовала возможность, что этими подземными коммуникациями они воспользуются.

«Под землей пробирались небольшими группами по 10–12 человек — два диггера и сотрудники спецслужб. Группы были оснащены приборами ночного видения. Около каждого потенциально опасного места, где террористы могли бы попытаться пролезть, оставляли посты вооруженных спецназовцев; возле люков ставили следящую аппаратуру».[60]

Тем временем спецназ ФСБ начал потихоньку продвигаться к зданию театрального центра. Еще существовала небольшая возможность освободить заложников внезапным штурмом, и эту возможность можно и нужно было хотя бы попробовать реализовать. Конечно, в этом случае «не обошлось бы без большого числа жертв среди заложников, — комментировал впоследствии „МК“, — но это — классика для большинства антитеррористических структур мира».[61] О внезапном же штурме думали и террористы внутри здания; потому-то они и спешили, закладывая в зале все новые и новые взрывные устройства. Однако они по-прежнему не контролировали еще все здание; более того, становилось ясным, что они вообще не смогут контролировать театральный центр целиком.

Театральным центром здание на Дубровке стало называться после того, как в нем стали показывать мюзикл «Норд-Ост»; это было данью времени. На самом деле это был Дворец культуры государственного подшипникового завода, построенный еще в советское время.

«В архитектурном плане здание ДК представляет собой огромный куб с прилегающей к нему галереей, ведущей в куб меньших размеров, где располагается Институт человека. Первый этаж ДК — это застекленный холл. Одна из стен здания, та, что обращена в сторону Дубровского проспекта, глухая и не имеет даже окон. Входы в ДК с трех сторон: главный вход с 1-й Дубровской улицы, боковой — в библиотеку и кружки, — выходящий на улицу Мельникова, и несколько служебных входов с узкой улочки между ДК и забором, ограждающим территорию железобетонного завода».[62]

В запутанной же системе подвалов ДК не разбирались даже непосредственные хозяева здания.[63] Террористы могли плотно контролировать лишь фасад здания и центральный вход — и, конечно же, большую часть внутренних помещений.

Поэтому уже с самого начала специалистам было ясно: чем бы ни руководствовались террористы при выборе своей цели, они допустили ошибку, которой можно было воспользоваться. К одиннадцати часам бойцы спецподразделений ФСБ «Альфа» и «Вымпел» стали просачиваться внутрь театрального центра. Несколько десятков спецназовцев проникли в бар на первом этаже; им был дан приказ подготовить плацдарм для дальнейшего продвижения. Спецназовцы выполнили задание и ждали дальнейших распоряжений.[64]

На прилегающих к захваченному зданию улицах тем временем царила некоторая неразбериха. Родственники людей, оказавшихся в заложниках, в отчаянии пытались порваться через милицейское оцепление, метались от милиционеров к журналистам в тщетных попытках узнать фамилии спасшихся. Фамилий никто не знал.

Журналисты сами нуждались в «горячей» информации; на продюсера мюзикла Александра Цекало накинулись, как только он вышел из оперативного штаба. Репортер Первого канала Андрей Сонин в прямом эфире буквально вынудил продюсера рассказать, о чем его расспрашивали представители спецслужб. Цекало расспрашивали о местах, через которые можно тайно проникнуть в здание…

«На другом канале постоянно информировали весь мир о том, случится ли штурм или нет, и приставали с расспросами к силовикам, когда же это произойдет? В другом случае демонстрировали подробный план с входами и выходами злополучного ДК».[65]

Поведение журналистов было настолько безответственным, что впору было поразиться; создавалось стойкое впечатление, что в погоне сообщить что-нибудь новое многие сотрудники СМИ попросту забывали о том, что захваченным террористами заложникам угрожает смертельная опасность. Пиар, желание покрасоваться на экране были для них гораздо важнее — и не зря сотрудники «силовых» ведомств на вопрос, уважают ли они закон о прессе, отвечали тогда, что журналистов они уважают меньше всего.[66]

«Не помню, какой это был канал — какой-то из так называемых общенациональных, — высказывался впоследствии руководитель информационного вещания телеканала REN-TV Александр Герасимов. — Стоял в прямом эфире корреспондент и показывал пальчиком: „А вот спецназ, ребята вооруженные, заходят слева и справа. По всей видимости, они что-то задумали“… Так эти, которые в камуфляже и в масках, они ведь тоже смотрели все и слушали. Как там раньше, при Сталине, говорили? Болтун — находка для шпиона?».[67] Террористы, конечно же, тоже смотрели телевизор, и они отреагировали очень быстро, сделав заявление о возможном начале расстрела заложников. Сами заложники в это время звонили по мобильным и умоляли отказаться от штурма, и в том, что звонки эти также были срежиссированы террористами, сомнений не было.[68]

О том, что террористы угрожают взорвать в случае штурма здание, было уже хорошо известно; через несколько минут после злосчастного интервью с Александром Цекало диктор «Первого канала» Ольга Кокорекина зачитала о том, что о штурме речи не идет: «Альфа» пока что собирается вести переговоры.[69] Телезрители могли заметить, как листок с этим заявлением на стол диктора положил кто-то в военной форме. Спецслужбы в этом случае среагировали очень оперативно, однако непоправимое уже произошло — террористы были проинформированы о том, что возможность внезапного штурма рассматривается в оперативном штабе. Не приходилось сомневаться, что преступники будут наготове, и теперь попытка штурма имела слишком большие шансы завершиться провалом.

Идти на такой страшный риск в оперативном штабе не решились. Не решился на него и Кремль, где президент совещался с руководителями силовых ведомств; чувствовалось, что руководство страны растеряно. Слишком серьезен был произошедший теракт, слишком мало было информации, и слишком сильны были подозрения о том, что события на Дубровке — лишь отвлекающие от готовящегося еще более масштабного теракта, чтобы можно было решиться на импровизацию.

Решение о немедленном штурме было отменено, от здания отвели бронетехнику и машины спецназначения. Находившиеся на первом этаже здания спецназовцы получили приказ отступить, и бойцы покинули здание так же бесшумно, как раньше проникли в него.[70]

Теперь следовало собирать информацию о людях, захвативших здание театрального центра. «Когда „объект“ был полностью заблокирован, — вспоминал офицер спецназа, — встал вопрос: насколько вероятен взрыв? И собираются ли в этом здании террористы умереть?»[71]

Именно в это время на главном интернет-сайте чеченских террористов kavkaz.org появилось сообщение о том, что «чеченские моджахеды захватили в Москве театр с тысячей заложников. Во главе чеченского отряда Мовсар Бараев. По его словам, в отряде помимо моджахедов сорок вдов чеченских бойцов. Здание заминировано. Все участники операции обвязаны минами. Мовсар Бараев заявил, что те, кто атаковал Москву, „являются смертниками“. Требование одно — прекращение войны и начало вывода российских оккупационных войск из Чечни. Бараев также заявил, что чеченские моджахеды пришли в Москву не выжить, а умереть».[72]

Это заявление свидетельствовало о том, что террористы в целом установили контроль над зданием театрального центра и имеют связи с внешним миром; в этих условиях отказ от немедленного штурма был, вне всякого сомнения, правильным решением. Удивление вызывало другое. Во-первых, Мовсар Бараев считался погибшим, о чем российские спецслужбы в свое время официально заявили. Во-вторых, Мовсар Бараев был полевым командиром не того уровня, чтобы провести (не говоря уж о том, чтобы спланировать) столь дерзкий и масштабный террористический акт.

Отрабатывалась версия, по которой захват заложников должен был сковать силы российских спецслужб и отвлечь внимание от нанесения террористами главного удара по стратегическим объектам. Целью удара террористов мог стать, например, Московский нефтеперерабатывающий завод в Капотне.[73] На заводе практически сразу же усилили охрану, но было ли это достаточно? И где еще мог быть нанесен удар?

Вопросов было много, а ответы на них пока знали лишь сами террористы.