Глава 13 Новая «Барьеризация»

Глава 13

Новая «Барьеризация»

Для создания хаоса и неразберихи в управлении государством мы будем незаметно, но активно способствовать самодурству чиновников, расцвету бюрократизма, казнокрадства, взяточничества и беспринципности, возведя все это в добродетель, а честность и порядочность будут постоянно осмеиваться, тем самым станут никому не нужны и превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркоманию, животный страх и беззастенчивость, предательство и вражду народов — прежде всего, вражду и ненависть к русскому народу, — все это мы будем ловко и незаметно культивировать…

Из Протоколов сионских мудрецов

…

…Ведомственную столовую Ленсовета охранять от набегов людей с улицы становилось все труднее. Кроме этого, большинству депутатов, похоже, сильно докучали различные, но постоянные ходоки. Поэтому пыл свободы вкупе с обещаниями, данными избирателям, испепеливший в самом начале преграды, барьеры и милицейские кордоны на подступах к исполкомовскому чиновному люду, у «нардепов» быстро перешел в жгучее, устойчивое желание сохранить только для себя вместе со столовой все приобретенное и завоеванное в упорной предвыборной борьбе с социализмом. Пропускной режим в Ленсовет был срочно восстановлен и значительно усилен новыми, неведомыми коммунистам формами, до каких предшественники даже додуматься не могли, либо не захотели, или убоялись, ограничивая желание каждого попасть в здание лишь предъявлением на входе любого документа, удостоверяющего личность.

Модернизированную пропускную систему избиратели восприняли без особого протеста, хотя теперь даже с большими потерями времени и многократными приходами в бюро пропусков попасть простому человеку к своим обуянным принципиальностью избранникам стало очень проблематичным делом, так как дозвониться до не желавших этих встреч депутатов было практически невозможно. В общем, вдрызг разбитый после выборов старый бюрократический порядок спешно реставрировался, но в сильно искаженном, прямо-таки каком-то маниакальном варианте. Однако всех это почему-то устраивало.

Я никак не мог свыкнуться и понять причину отсутствия всеобщего возмущения такой быстро доведенной до абсурда новой «барьеризацией», осуществленной одновременно с разрушительной «переделкой» вчерашнего советского аппаратного механизма, еще совсем недавно хотя и раздражавшего всех своей волокитой, но имевшего все же конкретные сроки рассмотрения и исполнения заявлений. Взамен родился злобный недоносок, полностью отторгающий любого обратившегося со своей бедой человека. Стало просто невозможно даже получить доступ к интересующему его чиновнику, а если это случайно происходило и, к тому же, удавалось всучить новому «слуге народа» свою челобитную, то никто бы не удивился, обнаружив ее спустя некоторое время среди туалетных обрывков. Пошла какая-то доселе небывалая, с явным преимуществом свеже-чиновничьего аппарата игра в вопросы без ответов, но с громогласно-видимым желанием их дать. Стало образовываться некое недосягаемое для простых смертных депутатское могущество, как следствие присвоенных государственных возможностей, возложенных на них обществом.

Во взгляде многих «народных избранников» уже чувствовалось классовое превосходство. Депутаты, порой плохо скрывая ехидную улыбочку, предлагали ходокам преодолевать милицейский кордон, отделяющий избранников от народа, только с помощью телефона, доходчиво и терпеливо разъясняя раздраженным людям, что таким способом можно делать все, кроме детей, а потому, мол, вовсе не обязательно топтать полы кабинетов да отнимать их личное время. Если же кому-то и удавалось прорваться сквозь посты, то на них смотрели как на сантехника, вломившегося в спальню молодоженов в самый неподходящий момент.

Все избранники пребывали в состоянии какого-то депутатского аффекта вперемежку с приступами безграмотной самостоятельности, под натиском которых стройная многолетняя система управления городским хозяйством быстро разрушалась, создавая этим распадом особую, оживленно веселящую атмосферу всеобщей дурманящей услады.

Площадка внутренней лестницы при переходе от зала заседаний к туалетам стала местом не только постоянного курения с «трепами», но и беспрерывных «толковищ» для концентрации взглядов групп единомышленников, названных впоследствии «фракциями». Депутаты там роились в дыму, пребывая на этой «работе» почти целыми днями, лишь изредка расходясь отдохнуть по залам и кабинетам дворца, где заседали выбранные ими комиссии. Изначальное чисто «броуновское» движение в рамках этой лестничной площадки впоследствии сильно замутилось дымящим и внимающим постоянным представительством разнообразных течений, группировок и фракций и стало носить нездоровый оттенок латиноамериканских парламентов просоциалистической ориентации. Но вскоре пришло время освободиться поголовно даже от подобных признаков социализма. Вот тогда власть Советов депутатов, по традиции называемая советской, неприметно для постороннего глаза и приняла форму «демократии нового типа», озарив переливами свежих возможностей большинство завсегдатаев мест для курения. И если раньше чиновники всех рангов лишь грезили за все брать взятки, то «демократы» их мечты враз осуществили.

* * *

Бывший дипломированный оператор угольной котельной низкого давления маленького пансионата, расположенного вблизи Репино и Комарово, а ныне бравый депутат Подобед (это фамилия) — образец яркого борца против привилегий, о чем, надо думать, до сих пор с грустью вспоминают избиратели, отдавшие ему свои голоса для схватки с этим, как он уверял, столь типичным коммунистической власти злом, однажды предложил лестничным коллегам-курильщикам блистательный и дерзкий проект по захвату в частную депутатскую собственность разных загородных домов и земельных наделов, раскинутых в округе обогреваемого им ранее пансионата. Судя по его подкупающей искренним азартом напористости и уверенности в поддержке сотоварищей, справедливость этой затеи у Подобеда сомнений не вызывала. Отсюда можно было предположить: смелый замысел присвоения всенародной государственной собственности вынашивался и был выстрадан им давно, по всей видимости, еще в пору длинных зимних ночей бессонной кочегарной вахты, согревая будущего народного избранника сильнее, чем сам пансионатский котел, собственноручно расшурованный обученным оператором.

Похоже, идея пришлась многим по вкусу, за что ее автор тут же, возле большой фарфоровой мусорной урны, до краев забросанной оплеванными окурками, был выдвинут возглавить одну из очередных депутатских комиссий, которой поручили спешно разобраться с этим столь важным для возжелавших стать владельцами чужой недвижимости делом. Сегодня можно только догадываться, какой ныне у бывшего кочегара собственный капитал, образовавшийся за счет доверия облапошенных избирателей.

* * *

Еще не окончательно потускнела надежда получить какой-нибудь приличный портфель в правительстве СССР, и поэтому Собчак мало обращал внимания на всю эту депутатскую тусовку, часто вслух сравнивая происходящее в руководимом им Ленсовете с возней меж кафедрами внутри университетского факультета, который, как он считал, по праву бесспорного собственного превосходства ему наконец-то поручили возглавить. По крайней мере, в разговорах о ежедневных событиях он все время отмечал какие-то параллели между творимой депутатами суетой и прекрасно усвоенной им академической, кафедральной жизнью, которая, судя по рассказам «патрона», была до предела насыщена многолетними, устойчиво-постоянными интригами. Разработанную мною структуру аппарата управления он воспринял без видимого одобрения или хотя бы благодарности за оперативность исполнения, вероятно, именно по причине несхожести ее с привычными Собчаку факультетскими и кафедральными схемами.

Вот почему, к примеру, значимость должности председателя исполкома Ленсовета и его аппарата «патрон», сообразуясь со штатным расписанием своего факультета, первое время взять в толк вообще не мог, отнесясь к дружно и безальтернативно избранному на этот пост Щелканову по-своему безучастно, как, скажем, к необходимости обязательного включения в состав зарубежной делегации, отъезжающей на международный конкурс скрипачей, представителя службы безопасности, которому в достойно застойные годы даже вручали футляр от скрипки, чтобы он не резко контрастировал с основным составом. Трения начались позже, когда этот «представитель» (в нашем случае Щелканов) потребовал саму скрипку, а также изъявил горячее, азартное желание поучаствовать в проводимом конкурсе, чем сильно изумил и озадачил руководителя делегации, коим считал себя Собчак.

Пока Щелканов занимался подбором своего аппарата и расстановкой кадров исполкома, «патрон» все внимание сосредоточил на работе Союзного парламента, призванного, как потом оказалось, положить начало общему разгрому и разграблению СССР. Союзное правительство героически сопротивлялось, а уничтожить такой могучий организм, каким являлась наша страна, силами лишь одних периферийных депутатско-«демократических» гнойников было явно невозможно, ибо эти силы были, безусловно, пока еще слабы.

Эту роль взял на себя основной костяк Верховного Совета СССР, руководимый и управляемый Горбачевым, который прекрасно понимал, что для окончательного развала страны власть незачем кому-либо сдавать. Достаточно лишь выпустить ее из рук, тем самым подав сигнал всем нижестоящим: «республиканским», «губернским», «волостным» и «уездным» депутатским формированиям. Кто же мог тогда догадаться, к чему все это приведет, и что избранные руками собственного народа разные Собчаки поставят последнюю точку в истории СССР, а сам Верховный Совет страны, таким образом исполнив, возможно, неведомую многим его депутатам, указанную Западом задачу, после известных событий самораспустится, враз сделавшись ненужным, как отработанная ступень ракеты-носителя.

Остатки этой, как вдалбливали всем еще недавно, «очень передовой демократической конструкции» тут же станут обзывать на страницах собственной же газеты «Известия» (замечу, органа самораспустившегося Совета Союза) «реваншистским», «консервативным», «реакционным», «тоталитарным», да еще каким-то «отребьем» и, в конечном счете, заклеймят «красно-коричневыми фашистами».