ГЛАВА 1. ШУМ ПРИБОЯ БУДУЩЕГО

ГЛАВА 1. ШУМ ПРИБОЯ БУДУЩЕГО

Во время оккупации Парижа в квартале Эколь жил старый оригинал, одевавшийся, как буржуа XVII века, не читавший ничего, кроме СенСимона, обедавший при свечах и игравший в кости. Он выходил из дому только к бакалейщику и булочнику, в капюшоне, закрывавшем напудренный парик, в панталонах, изпод которых виднелись черные чулки и башмаки с пряжками. Волнение Освобождения, стрельба, народные движения возмущали его. Ничего не понимая, но возбужденный страхом и яростью, он вышел однажды утром на свой балкон с гусиным пером в руке, с жабо, трепетавшим на ветру, и закричал страшным и сильным голосом пустынника: «Да здравствует Кобленц!» Его не поняли; видя его чудаковатость, возбужденные соседи инстинктивно чувствовали, что старичок, живущий в другом мире, связан с силами зла; его крик показался немецким, к нему поднялись, взломали дверь, его оглушили, и он умер.

В то же утро у Инвалидов обнаружили стол, тринадцать кресел, знамена, одеяния и кресты последней ассамблеи рыцарей Тевтонского ордена, неожиданно прерванной. И первый танк армии Леклерка, прошедший через Орлеанские ворота, — окончательный признак германского поражения. Его вел Анри Ратенау — дядя которого, Вальтер, был первой жертвой нацизма.

В этот час совсем юный капитан, участник Сопротивления, пришедший захватить префектуру, велел набросать соломы на ковры большого кабинета и составить винтовки в козлы, чтобы почувствовать себя живущим в образах первой прочитанной им книги по истории.

Так цивилизация в определенный исторический момент, как человек, находящийся во власти величайшего волнения, вновь пережила тысячи отдельных мгновений своего прошлого, непонятно почему избранных и, повидимому, в столь же непонятной последовательности.

Жироду рассказывал, что, уснув на секунду в амбразуре траншеи, ожидая часа, когда он должен был идти сменить товарища, убитого в разведке, он был разбужен покалываниями в лицо: ветер распахнул одежду мертвеца, раскрыл его бумажник и развеял его визитные карточки, уголки которых ударились о щеки писателя. В это утро освобождения Парижа визитные карточки эмигрантов Кобленца, революционных студентов 1850 года, великих мыслителей — немецких евреев и братьеврыцарейкрестоносцев — летали по ветру, далеко разносившему стоны и Марсельезу.