«МЫ РАБОТАЛИ НЕ ЗА ДЕНЬГИ...»

«МЫ РАБОТАЛИ НЕ ЗА ДЕНЬГИ...»

«МЫ РАБОТАЛИ НЕ ЗА ДЕНЬГИ...»

Ирина Стин и Анатолий Фирсов:

«МЫ РАБОТАЛИ НЕ ЗА ДЕНЬГИ...»

Савва ЯМЩИКОВ. Что бы вы хотели сказать о главном в пройденной вами жизни и работе? Что для вас главное в жизни, которую вы подытожили этой выставкой?

Ирина СТИН. Любовь ко всему — к природе, к Родине, к людям, птичкам, если хотите, к траве — то есть ко всему, с чем мы соприкасались. Всё это нам казалось не просто близким, мы чувствовали себя частью всего этого мира. То есть не важно, кто там — божья коровка, бабочка летит или голос птички мы слышим — всё близко, всё дорого, всё родное… И, как ни странно, хотя мы и познакомились с Толей в фотокружке и фотография нас свела, но она нас повела и дала возможность идти туда, куда мы хотели бы идти — то есть на природу… Мы могли бы снимать город — мы коренные москвичи, тут и удобнее, и теплее, и рядом, и быстрее, легче увидеть сюжет какой-нибудь, выскочить навстречу, но мы всякий раз уезжали, как только можно было заключить договор с издательством… Когда стало возможным публиковаться, издавать открытки, буклеты и книги — мы ринулись опять куда? На природу. Там мы были счастливы. Во-первых, мы убегали от всяких склок, свар. Мы никогда не работали в штате, потому что это нам было не по характеру, тяжело, не нужно, неинтересно. А тянуло нас на волю, и там мы чувствовали себя лучше, чем дома и как дома. Мы выходили на простор и смотрели, какой закат, свет интересный… У нас, конечно, масса смешных случаев была в связи с фотографическими путешествиями. Например, однажды в Ростове Великом мы увидели хороший, подходящий закат, а на нём прекрасно укладывался силуэт звонницы. Мы залезли на крышу, поставили штатив, а уже сильно темнело — и вдруг слышим: "Психи ненормальные, что вы там делаете!" Оказывается, окна техникума выходили на крышу, и они были потрясены тем, что какие-то сумасшедшие ходят по крыше ночью и что-то там делают. Были и трагические ситуации. Но в общем мы рвались только к одному — подальше от города, поближе к природе. Я думаю, что мы счастливы в этой жизни благодаря фотографии. Потому что она нас вывела в мир, она нам дала возможность творить. Работай мы в каком-нибудь учреждении, где бы мы побывали? А так мы были вольны выбирать себе тему.

Анатолий ФИРСОВ. Как мы начинали? Дело в том, что в 60-е годы в фотографии появился цвет. В издательствах начали выходить журналы с большим количеством цветных фотографий, стали выходить книги и в издательстве "Планета", которое только что было создано. Нам сказали: "Что у вас есть готовое, чтобы быстро запустить в производство книгу?" — "Да у нас Поленово готово более или менее…" — "Месяца хватит вам?" — "Хватит". И мы поехали в Поленово. Мы связаны с этим местом кровно, можно сказать. Там работал наш друг, директор музея Фёдор Дмитриевич Поленов, с которым мы общались до последнего дня его жизни. Этот месяц очень счастливый, работа была срочная, а первая книга "Планеты" называлась "Поленово". К сожалению, в Германии её печатали, и напечатали плохо. Но все люди, которые приобрели эту книгу, были ею довольны. Ну а дальше издания пошли одно за другим — и мы выбирали наиболее интересные. Познакомились мы с Юрием Павловичем Казаковым, замечательным русским писателем. Сначала мы поехали с ним в Карпаты, по командировке от журнала "Юность", а потом, не успев вернуться с Карпат, отбыли на Соловки. Юрий Павлович там уже бывал и считал себя самым первым туристом, который оказался на Соловках. Он вёл себя как знаток, и мы прекрасно с ним провели время, снимали, а он написал хорошую статью в "Литературку". С этого момента, собственно, началась для нас тема Белого моря. С Ириной мы, наверное, были на Белом море раз пять, и всё в разных местах. Там трудно работать, и дело это совсем не женское. Нам приходилось таскать такой груз неподъёмный — для нас, по крайней мере — есть, конечно, чемпионы, которые таскают по 30-40 килограммов, но у нас было примерно столько на двоих. Одно дело — его поднять, а другое — с ним пройти десятки километров вдоль берега, ночевать где-нибудь у рыбаков… Тем не менее, сохранилось великолепное чувство, родное — мы породнились с прекрасными людьми, с удивительной природой… Вышла книга, и к сожалению, Юрий Павлович держал её накануне своей смерти. А ещё огромный материал остался. Нам посчастливилось ещё потому, что мы встречали людей, соответствовавших высшему понятию о человеке. Среди них тот же Казаков; мы общались с Николаем Александровичем Бенуа, великолепным декоратором, главным художником театра Ла Скала, который проработал там тридцать лет. Это милейший человек, и мы до сих пор его вспоминаем самыми тёплыми словами. Неожиданно постучалась в нашу жизнь такая тема, как Дагестан. Познакомились мы с Расулом Гамзатовым. Сначала не заладились наши отношения, а потом всё кончилось великолепно. Он увидел, что мы стараемся, а для нас Дагестан — было новое открытие, где горы суровые, да суров и сам край. Вышла книга "Очаг мой Дагестан", и когда мы приезжали в Дагестан, на нас люди показывали пальцами, потому что на последней странице фотография: мы втроём с Гамзатовым, — "Это они, это они!" — за нами бежали! Это было очень смешно. Книгу, к сожалению, не переиздали. Она заменила много кинжалов, как сказал сам Гамзатов…

И.С. Да, он произнёс: "О, сколько кинжалов вы сберегли Дагестану!" Потому что одно дело, действительно, дарить гостю обязательный кинжал — это дорогое удовольствие; а книга — она дешевле и гораздо больше расскажет.

С.Я. Вы рассказывали о совместной работе с Юрой Казаковым на Белом море. Я посмотрел фотографии на выставке, где вы показали лучшие кадры Белого моря и Соловков… Проехав всю Россию, на Соловки я попал год назад впервые. И уже находясь на Соловках, подплывая к ним, ходя по самим монастырским постройкам, по островам, вспоминал две вещи: "Северные дневники" Юры Казакова и ваши фотографии. Вы говорили о Фёдоре Дмитриевиче Поленове — я увидел его на вашей фотографии: это Фёдор Дмитриевич, с которым я провёл многие годы, и именно таким я его запомнил, как на вашей фотографии. Недавно я познакомился с отцом Сергием Симаковым, и я считаю, что ваша фотография отца Сергия — это и лучший его портрет, и символический образ тех самых священников-подвижников, на которых наша церковь держится, которые там, в глубинке, на острове Залита, как отец Николай, своими молитвами держат нашу землю. Они — те самые праведники, без которых не стоит село. И те самые молельники, без которых не стоит церковь. Мне близко в вашем творчестве то, что вы люди работающие и при этом отдающие всю свою веру в Господа и в наше предназначение в службе Господу. Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали о том, как вы находите такие точки: даже если нет церкви на фотографии — я всё равно вижу, что это снято человеком верующим, человеком, для которого природа — Божественное создание.

И.С. Довольно трудно ответить на этот вопрос. У нас как-то всё очень естественно получается. Естественно мы полюбили фотографию, естественно познакомились, естественно дальше выбирались темы, сами собой. Так, очевидно, и съёмка — это как-то само собой получается. Тут нет никакой натуги, мы так видим, так чувствуем. Боюсь быть банальной, но мы действительно очень любим людей. Понимаете, они нам интересны, кого бы мы ни снимали. Это может быть старая древняя старушка у русской печи, с ухватом, печальная, и подпись: "Наша жизнь — одни горя". Или наоборот — какой-нибудь здоровый, счастливый молодой человек, молодая девушка, на которую все засматриваются, Юля Волкова, которая в своё время была моделью для скульптора Комова. Такая прелестная девушка…

С.Я. Моделью для венециановского памятника в Вышнем Волочке?

И.С., А.Ф. Да, да, она!

С.Я. Вот почему, когда я увидел эту фотографию, сказал: "Вы её сняли так, как Алексей Гаврилович Венецианов написал бы портрет".

И.С. Комов повторил наш сюжет. Вот так получилось… И кого бы это ни касалось — матушка Феодосья, которая расписала целый храм одна; священники ли, писатели ли, художники ли, крестьяне, дети, старики — нам всё мило, нам всё близко и нам всё интересно. Тут нет науки или особого подхода какого-то. Просто мы их любим и идём к ним навстречу. Вот как сейчас с вами разговариваем за чайным столом, так же точно мы общаемся с ними. Нас спрашивают: "А как вы их сажаете, освещаете?" Да просто общаемся, разговариваем, как люди с людьми, и всё идёт само собой. В общем-то, довольно всё просто. Конюхов, знаменитый мореплаватель, которому всё никак не воздадут должные почести, совершенно уникальное явление, уникальный русский характер; или старушка на фоне огромной иконы, если помните, там название "Баба Настя", она училась с Есениным в церковно-приходской школе, а за ней храмовая большая икона. Мы её спросили: "Откуда?" — "А это в 30-е годы, когда началось гонение на иконы, их отнимали, заставляли выбрасывать, спрятать даже не удавалось — положишь в подпол, они всё равно половицы поднимут, тогда могут выслать… И в это время мы шли с полевых работ с подругой, она вдруг наклонилась: "Ой, я иконку нашла!" А я говорю: "Ой, как мне завидно! Я тоже хочу!" А взгляд вперёд бросила — а там эта икона лежит. Я её обняла и домой понесла". Откуда же это вдруг на дороге иконы валяются? Оказывается, ехал воз, на который были свалены конфискованные иконы, и с него они сыпались — а возница-то не оглядывается, ему всё равно. Вот так эта икона к ней прижилась.

С.Я. Это удивительно, возили же иконы на возах… Никогда не забуду жуткую заметку в журнале "Безбожник" в годовщину Великой революции в 1927-м году, на центральной площади города Ногинска — название одно чего стоит — было при исполнении Интернационала сожжено 12 возов икон. И возвращаясь к теме вашего соотношения с верой, с религией: ваша выставка освящалась на открытии… Я побаиваюсь иногда таких ритуалов, потому что некоторые это делают так же, как раньше приглашали хор Пятницкого. Но у вас этот ритуал, как нигде, подходил к атмосфере залов, где висели ваши работы. Ирина Игоревна, вы вспомнили матушку Феодосью, я очень благодарен вам за то, что вы в своё время меня с ней познакомили. И когда я её увидел на вашей выставке вместе с отцом Сергием, расстроился, что они оттуда, из своего далёкого Верхнего Ломова, из Пензы только на один день приехали — я думал, что они подольше побудут. Отца Сергия я видел первый раз, меня поразило его чистейшее лицо. Матушка регулярно пишет нам с Марфой, моей дочерью, дивные письма, я их когда-нибудь, даст Бог, издам, потому что это и богословские, и человеческие трактаты. Когда она ко мне подошла, я понял, что над вами витает именно тот самый дух, который можно назвать возвышенным. И я думал — завтра мы с ними увидимся. А назавтра я уже получаю из Верхнего Ломова телеграмму, поздравляющую нас с Рождеством. Эта подвижница — у них нет и копейки денег-то лишних, но как они всё там приводят в порядок! Она присылает фотографии… Анатолию Васильевичу я хочу задать вопрос, связанный с другим объектом вашей съёмки, моим любимым городом, куда я сейчас каждое 9 мая, на праздники, езжу — это Суздаль. Я первые ваши фотографии увидел как раз в Суздале снятые, а именно тогда-то и моя жизнь начиналась — реставрационная, искусствоведческая, исследовательская — в Суздале. Вы так смогли увидеть этот город! Суздаль, как говорится, только мёртвый не снимал или очень ленивый. Но вы нашли в Суздале именно такие точки, что когда мы ходили по выставке со Львом Павловичем Шумовым, профессиональным водителем, то он мне сказал: "Савва, это же из наших окон гостиницы у них снято! Они что, с нами, что ли, были?" — "Нет, — говорю, — Лев Павлович, это снято за много лет до того, как мы с вами были". Я знаю, Толя, что ты очень любишь Суздаль, я тебе очень благодарен, что ты меня свёл с Юрой Беловым, с замечательным суздальским краеведом в лучшем смысле этого слова — человек знает про Суздаль и Ополье всё и даже чуть-чуть больше. А ещё вдобавок ко всему знает всю кинематографическую историю Суздаля. За это вам огромная благодарность. Я хочу, Толя, чтобы ты рассказал, как вы работали в Суздале.

А.Ф. Мы приехали, когда Суздаль не был таким туристским объектом, когда там было очень мало туристов, и слава Богу, потому что со временем Суздаль превратился в "фабрику грёз", потребительским стал город, к сожалению. Но тем не менее, в те времена, когда мы начинали работать, а мы сделали там не одно издание, в том числе один альбом по Суздалю, массу открыток, мы познакомились с замечательными людьми. Среди них и звонарь Юра Юрьев, и Юра Белов, который делает газету, Слава Басов, кузнец замечательный, гусляр Валерий Гаранин. Здесь мы обрели нашу крестницу Анечку. Мы как-то обросли этими хорошими людьми и они нас опекали, помогали нам, старались. Снимали мы и с вертолёта в городе. Это целый эпизод. Тогда была цензура, и в вертолёт посадили человека из органов с нами рядом, и он жарился там на баке. Какие секретные объекты в Суздале? Там ничего нет! И тем не менее, он был обязан с нами лететь. Он ничего не понимал, что мы снимаем, как, но летел. Мы действительно хорошо знаем город, а последняя съёмка была осенью этого года — с воздушного шара, мы впервые полетели на воздушном шаре. Ростов Великий мы тоже очень любим, и другие города древнерусские. Но что нас притягивало и что не давало возможности халтурить… Как обычно: приезжает фотограф, снял — и до свидания. Отдал, получил деньги — и трава не расти. А мы приезжали в каждый город по несколько раз в разные времена года, и почти всегда находили что-то новое, чего не знали, не видели — новый свет, снег, рассветы… Мы могли себе такую роскошь позволить. В общем, в каждом городе мы побывали по много раз. Но что печально в нашей жизни — так это книги, которые не вышли. Не по нашей вине. По разным причинам. Скажем, был у нас альбом о Соловках подготовлен: великолепный художник Николай Калинин, сделал интересный макет, найдя потрясающий ход. У него вся канва книги была связана с лошадью белой. Когда начали печатать эту книгу в типографии, нас вызвал главный художник и сказал: "Господа хорошие, а где у вас туристы, которые отдыхают, загорают, ходят в кафе, должны же там туристы отдыхать?" Мы сказали: "Нет, у нас книга не об этом, у нас туристов там не будет". Он сказал: "Ну, и книги не будет". И зарубил книгу.

С.Я. А ещё какие книги не вышли?

А.Ф. "Новодевичье кладбище, некрополь", "Колыбель России", "Дворцы и парки Подмосковья". Это печально, но всё-таки 30 книг вышли, не пошли под нож. Когда мы были в Есенях с Казаковым, и оказались на местной картонной фабрике, Юра говорит: "Старик, неужели я вдруг увижу здесь свою книгу — валяется в макулатуре?" — "Да нет, не будет этого". Слава Богу, не было. Так вот и наши книги не залёживались. Все продавались. А если говорить о том, какой они доход приносили, вспомним, что открытки у нас выходили стотысячными тиражами. Стоили они рубль. Сто тысяч рублей. А мы получали за это 300-400 рублей.

С.Я. Поэтому, наверное, хорошо и работали.

А.Ф. Мы всегда работали не за деньги. Кстати, часто делали работы невыгодные, за которые многие не брались, ловкие ехали Гжель снимать, без души работали — зарабатывали в десять раз больше, чем мы. Вот Ладогу мы снимали. С писателем, тоже покойным, Глебом Горышиным, очень талантливым человеком, объездили всю Ладогу на его машине. В разные времена года, разные люди нам встречались, и книга получилась неплохая. Она вышла уже в перестроечное время и называлась "Ладога. Пока не поздно". Мы постарались выступить как публицисты и показывали тревожные кадры: почему гибнет Ладога. Заводы, которые спускают грязь, муть всякую, гибнущую рыбу, гибнущую деревню. Когда книга вышла, редактор, очень опытная, сказала: "Знаете, друзья мои, это самая для меня дорогая книга. У меня нет более дорогой книги".

С.Я. Для меня ваша книга о Ладоге тоже стала откровением с вашим взглядом на эти места. Ладогу я считаю наряду с Изборском местом, откуда пошла есть русская земля. Это основа — Изборск, Ладога, Псков, и то, что вы поставили вопрос о том, что она начинает гибнуть, когда уже начинал гибнуть и Байкал, — это было очень созвучно тогдашним переживаниям — Распутина, Белова, связанным с переброской рек, и тревогой учёных наших замечательных и публицистов. Эта книга вошла в этот хор протестующих голосов, но она не была просто публицистической, потому что в ней заложена ваша любовь к Отечеству.

И.С. Может, она потому такой и вышла удачной, потому что это действительно первая наша работа, когда нам сказали: "Снимайте что хотите. Никакой цензуры не будет". Если бы мы могли так же снимать другие книги, они были бы лучше, они были бы другими. То же Белое море, даже Дагестан. Ведь у нас выбрасывали многие снимки, просто потому что не проходили они по тем временам. А "Ладога" — единственная книга, где мы были совершенно свободны и были поэтому вдвойне счастливы. Хотя снимать приходилось достаточно горькие вещи. Но в целом хочется сказать, что мы очень любили фотографию и любим, любим нашу землю, и всё это вместе взятое делает нас совершенно счастливыми людьми, а всё трудное, всё болезненное, всё тяжёлое, что приходилось переносить, оно как-то гаснет. Его невозможно забыть, и об этом можно было ещё несколько бесед отдельных сделать, но всё-таки хочется сказать — слава Богу за нашу профессию и за прожитую нами жизнь.

С.Я. Когда вы говорите о цензуре — я вас понимаю, ибо помню эту цензуру и по отношению к моим изданиям и выставкам. К сожалению, в те времена ваши фотографии и мои книги были цензурированы. С точки зрения коминтерновского отдела внешних связей ЦК партии, с точки зрения, как его сейчас господин Ципко в хвалебной статье о Горбачёве назвал "высокоморального и идейного деятеля" Александра Николаевича Яковлева, ваши те фотографии были страшнее страшного. Теперь я знаю, за что нас травили. Их беспокоило больше всего то, что мы проникали в суть души русского человека и не только оставляли проникновение наше в себе, но доносили его, поскольку тогда тиражи были огромные, до сотен тысяч людей. Но каждую вашу фотографию, каждый образ, будь то природа, человек, храм — душу не процензурируешь. Я не задаю вам вопрос, что вы собираетесь делать, потому что я знаю, что вы будете делать то, что вы делаете. Но то, что вы сделали — это важная частичка того, что создал русский человек за всю его сложную, многовековую, тяжёлую, а иногда и радостную — нас заставляют забыть радостные мгновения — но иногда и радостную историю. И хочу вам сказать, что ваше творчество базируется и на лучших сторонах вашей души, и на прекрасном знании русской культуры. Мало людей, которые держат фотоаппарат и рассказывают правду о той земле, которую снимают. Почему Паша Кривцов блистательно снимает Россию? Потому что он сам — плоть от её плоти. И сам своим крестьянским, ремесленным отношением к этому делу — этот профессионал из профессионалов, как и вы — выискивает в человеке самое лучшее. А вы ещё и не только в человеке — но и в пейзаже, в архитектуре старой — находите самое главное, суть русской души, суть России, которую сейчас стремятся втоптать в грязь. Но я говорю ещё раз, побывав на вашей выставке: "Такая Россия погибнуть не должна и не может". И за это вам огромное спасибо.