XII Эмпириокритицизм[62]

XII

Эмпириокритицизм[62]

Принятая Вундтом доктрина «психофизического параллелизма» не является строго последовательной. Правда, «ряды» решительно противопоставлены друг другу, правда, категорически отрицается возможность всякого воздействия между ними. Но отношение их соответствия друг другу обрисовано не с достаточной полнотой. Для психического фактора, признанного доминирующим, для «воли» сделано некоторое исключение: Вундт характеризирует ее, как не имеющую оно определенной физической «параллели».

Дальнейшее развитие философии должно было устранить и эту небольшую уступку в пользу старого «вульгарного» понимания антитезы организуемого и организующего «начал», так как развитие современного капитализма, в своих дальнейших поступательных шагах, обуславливало еще более усиленный рост «промежуточных организаторский звеньев» и еще более серьезное «поражение» их. Система эмпириокритицизма выполнила подобную миссию, сделала требуемое «дополнение» к взглядам первоучителей «параллелистического» мировоззрения. Была дана картина действительно полного и точного соответствия психического и физического «рядов».

При этом дело не обошлось без некоторого, весьма любопытного и поучительного недоразумения. Сторонники «психофизического параллелизма» забили тревогу. Вундт выступил с пространными рассуждениями на тему «О наивном и критическом реализме» («Ueber naiven und kritischen Reaslismus», в «Philisophische Studien», 1897 г.), долженствовавшими уничтожить нарождавшуюся философскую школу. Из этих рассуждений явствовало, что «дополнение» было учтено, как попытка создать нечто совершенно отличное от старого, нечто противоположное последнему. Доказательство полного и старого соответствия «психического» и «физического» приравнивалось стремлению свести психическое физическому, объяснить первое из второго. Критика Вундта не имела сокрушающей силы, била в воображаемую цель. Выступление Вундта и последовавший затем ответ из лагеря учеников Авенариуса[63] не знаменовали собой столкновения миропониманий, принадлежащих двум различным классам или двум крупным группам одного и того же класса. Социально-экономической подоплекой означенного философского состязания являлась, в данном случае, сравнительно незначительная разница между наиболее передовыми и несколько менее передовыми типами новейших капиталистических организаций. Но всякие, даже малейшие трения, имеющие место в недрах буржуазного класса, квалифицируются идеологами последнего, как имеющие «всеобщее», «общечеловеческое» значение, как борьба диаметрально противоположных, исключающих друг друга начал. Так обстояло дело и во время поединка Вундта с эмпириокритиками.

Участники поединка полагали, что расхождение их взглядов – коренное, носит «качественный» характер, тогда как спор шел не о чем ином, как лишь о степени последовательности, с которою обосновывалась платформа «параллелизма». Впрочем, одна из сторон, защищаясь от направленных против нее ударов, принуждена была косвенно признать родство своих воззрений с воззрениями противника. Вундт – возражал эмпириокритики на центральный из выдвинутых им аргументов – напрасно приписывает Авенариусу[64] то, чего последний и не думал утверждать: Авенариус отнюдь не сводит психических явлений на явления физического ряда; он связывает первые со вторыми лишь логически. Такой именно характер имеет «функциональная» зависимость между ними. Другими словами, последователи эмпириокритической философии выясняли, что никаких отступлений от идеи «параллелизма» они не делают.

Мы должны сказать больше: эмпириокритическую философию следует понимать, прежде всего, как апологию названной идеи. Понятие функциональной зависимости есть отрицание зависимости причинной. Если Авенариус и называл психический ряд зависимым, а физический ряд независимым жизненным рядом, то его терминология не должна вводить нас в заблуждение. «Признание объективного ряда независимых, комментирует точку зрения эмпириокритицизма Геффдинг[65], основано лишь на мотивах целесообразности. Отношение между двумя жизненными рядами можно сделать и обратным, и окончательная точка зрения Авенариуса выражена им была как-то в разговоре в следующих словах: Ich kenne weder Physisches noch Psychisches, sondern nur ein drittes («Я не знаю ни физического, ни психического, а нечто третье»). При ближайшем рассмотрении его изложения оказывается, что с его стороны было иллюзией предполагать, будто в основу своей системы он кладет объективный жизненный ряд». Вывод Геффдинга следует, в общем, признать правильным. Неудачна лишь ссылка на «мотивы целесообразности»: мотивы эти туманны и неопределенны.

Авенариус, в данном случае, делал лишь уступку материалистической фразеологии, уступку, обусловленную его социальной позицией. Чтобы понять суть этой уступки, нам необходимо припомнить сказанное в предыдущей главе по поводу экономической подпочвы учения «психофизического параллелизма». Названное учение, как выяснили мы, является идеологическим отражением того обстоятельства, что степень «зависимости» промежуточных организаторских звеньев от капитала, с завоевательными шагами «новой фабрики» значительно повысилась. Идеологи передовой группы капиталистической буржуазии, отмечая названной обстоятельство с помощью имеющихся в их распоряжении философских символов стали развивать взгляд на «духовное» начало, как на начало «подчиненное», занимающее в иерархии понятий место, аналогичное месту, занимаемому «материей», стоящее с последней, так сказать, на одной доске. Правда, подобная оценка «духовного» носила условный характер: «дух» приравнивался «материи» в известных случаях, а в других случаях он опять-таки, как и прежде, противополагался материи в качестве «высшего» дирижирующего начала. Но, как ни как, такая оценка делалась. И если ее отнюдь нельзя отождествлялся с точкой зрения материализма, то все же, по сравнению с вульгарным спиритуализмом, воззрения «параллелистов» могли многим показаться материалистическими. То же самое и относительно воззрений эмпириокритицизма. Возможность сближения их с материализмом особенно велика. Эмпириокритицизм – доктрина, констатирующая окончательное «фиаско», постигшее промежуточные организаторские звенья. Ни одна из предыдущих философских систем не имела оснований столь яркими штрихами подчеркивать их «подчиненное» положение, столь решительно сопоставлять их с «организуемой массой». И среди широких слоев читающей публики об эмпириокритицизме сложилось мнение, как о материалистической школе. Более того, даже специалисты-философы ошибочно судят о нем: сам патриарх новейшей философии: Вильгельм Вундт назвал его «материализмом». Наконец, что всего интереснее, и эмпириокритики, отмежевываясь от материализма, в то же время пользуются иногда его терминологией, а иногда даже начинают как бы колебаться в своих антиматериалистических взглядах. Характерно, что свою «окончательную» точку зрения с безусловной ясностью и определенностью Авенариус формулировал лишь в частном разговоре, а не на страницах своих произведений, формулировал, так сказать, полуофициально. Правда, суть дела не в официальном признании, не в «формуле». Но отсутствие последней все же является, до известной степени, поучительным. В качестве «подчиненных» промежуточные организаторские звенья приравниваются организуемой «массе», «психическое «рассматривается как «физическое», «материальное». И подобное «приравнивание» Авенариус обозначает термином, который, действительно, можно истолковать в «материалистическом» духе. Определить психический ряд зависимым, в сущности, значит «свести» его к другому ряду. А, между тем, здесь подчеркивается лишь взгляд на организаторское начало, как на «организуемое», взгляд на психическое и физическое как на нечто такое, что, с точки зрения «третьего» начала, можно считать равноценным.

«Зависимость», в данном случае – синоним «соподчиненности».

А, будучи определяема как «логическая» связь, эта «зависимость» является концепцией точного соответствия двух организуемых «начал». Каждое психическое явление находит себе физический коррелят. Оба ряда продолжаются, так сказать, на одинаковое расстояние. Понять психическое можно лишь как организуемое в связи с «низшими» организуемыми элементами величину. Деятельность каждого из промежуточных организаторских звеньев развивается в рамках известной организуемой группы, известной «материи». Изменения, имеющие место в цепи промежуточных организаторских звеньев, совершаются при наличности изменений, наблюдаемых в «теле», в «материи». Такова реальная подоплека, подсказавшая эмпириокритицизму мысль о классификации человеческого познания, основывающейся на принципе классификации «биологической». Но с материализмом подобная «биология», повторяем, ничего общего не имеет. Означенный принцип усваивается эмпириокритической школой, как дает понять глава последней, собственно «для легкости».

Нас не должно вводить в заблуждение и выдвигаемое эмпириокритицизмом понятие «полноты нашего опыта», отрицание дуализма «внешнего» и «внутреннего» миров, дуализма «вещи» и «мысли».

Этот дуализм – учит Авенариус – есть плод известного процесса нашего абстрагирующего мышления – «интроекции». Я вижу, напр., человека и дерево. При этом возможны две точки зрения: я могу смотреть на человека и на дерево просто как на две вещи, противопоставленные друг другу («абсолютная» точка зрения), но могу также брать и в известной связи, определять дерево как условие опыта человека. Я утверждаю: дерево существует внутри человека «в качестве чего-то отличного от окружающей человека среды: я «вношу» дерево в человека и называю внесенный предмет «впечатлением», «представлением». Так расширяю я область опыта данного человека, но расширяю, разумеется, лишь мысленно. На самом же деле, данный человек имеет в своем опыте лишь известную вещь. Процесс «внесения» «интроецирования» я могу продолжить и далее – могу представить себя на месте наблюдаемого мною человека и приписать себе воображаемый, дополнительный опыт. Получится, таким образом, картина мира, разделенного на две части, противостоящие друг другу. Но антитеза «внешнего» и «внутреннего» мира – чистейшая фикция.

Анализ этой антитезы чрезвычайно важен, он должен привести в обоснованию монистического мировоззрения. Комментаторы философской системы Авенариуса усиленно подчеркивают данное обстоятельство. «Раскрытием недопустимости интроекции – заявляет один из них[66], достигаются две цели. Во-первых, вносится известный свет в область теории познания. Оказываются мнимыми проблемами все те проблемы, которые ставят вопрос об отношении наших «ощущений», «представлений», «содержания сознания» к «материальным вещам», образами, знаками и т. д., которых вышеупомянутые продукты интроекции должны быть. Мнимыми проблемами оказываются проблемы проекции в теориях пространства, вынесение наружу пространственных ощущений и т. д. Во-вторых, исключение интроекции означает, что другой психологии, кроме физиологической, быть не может. Раз стало ясным, что «содержание сознания», «психические процессы», происходящие вместе с изменениями нервной системы, представляют собой не что иное, как элементы окружающей среды, которую я вношу в другого человека, а, в конце концов, и в самого себя, то в нервной системе я не могу искать ничего, кроме физиологических процессов. Тогда отпадает всякая специальная психическая причинность, отпадают все вопросы о том, совместимо ли с принципом сохранении энергии вторжение психических сил в физиологические процессы, происходящие в мозгу».

Столь многообещающая критика «Интроекции» находит себе следующее социально-экономическое объяснение. Даны три элемента: «я», другое «я», в качестве объекта и известное материальное явление, т. е. даны три обычные «начала», взаимоотношениями которых занимается умозрительная философия: верховная «организаторская» воля, «подчиненное» организаторское звено и материальное «тело». Верховная организаторская воля устанавливает зависимость между двумя последними. Подчиненное организаторское звено, будучи взят, как объект ее воздействия, может рассматриваться или как организуемое или как организующее. В первом случае верховный организатор имеет перед собой только «вещь», только «тело». В свою очередь, подчиненный организатор, если стать на его «абсолютную» точку зрения, т. е. если смотреть на него как на организатора, не зависящего от управляющей им «воли», в лице рабочих имеет перед собой также только «вещь» или «тело». Но возьмем второй случай: подчиненный организатор является для верховной «воли» не только организуемым, но и организующим.

При этом его организаторская деятельность характеризуется как деятельность, обусловленная и санкционированная названною «волею»; последняя определяет связь между двумя имеющимися в ее распоряжении «объектами» (человеком и деревом), проводит между ними резкую демаркационную линию, приписывает одному из них (человеку) свойства «субъекта». Бывший «объект», превращенный теперь в «субъект», «организует» материю: человек вмещает в себя дерево, но дерево преобразованное, «представление» о дереве. Однако следует твердо помнить, что организаторские полномочия даны ему свыше, а не составляют лично ему принадлежащего достояния, его «прирожденных прав»: в подчеркивании этого факта и заключается главная суть учения Авенариуса об интроекции. Авенариус доказывает, что подчиненное организаторское «начало». Само по себе, есть начало организуемое, находящееся по отношению к верховной организующей воле в положении такой же зависимости, как и обыкновенная «материя».

Подчиненные организаторы, повторяем еще раз, потерпели решительное фиаско в борьбе за существование и согласно воззрениям идеологов новейшей капиталистической буржуазии, как бы слились с организуемой массой. На почве подобного фиаско сложилось, как мы отмечали, учение Вундта о представлениях-объектах». На той же почве сложилось и родственное учение цюрихского профессора об интроекции.

Равным образом, «полнота человеческого опыта» доказывается учением Авенариуса о «принципиальной координации», точнее, тем тезисом названного учения, который гласит, что в качестве взаимно-противопоставленных членов координации могут быть не только «тела» и «вещи», но и «центральные системы» других людей, взятые вместе со всеми их «объектами». «Субъект» превращается в «объект» и, как объект, всецело приравнивается «материи». Организатор, будучи организуем, «является таким же представителем организуемой массы, как и рабочий персонал».

Но, упраздняя дуализм вещи и мысли, субъекта и объекта, эмпириокритицизм, как и философия Вундта, упраздняют его «на час». У Авенариуса, как и у Вундта, «ряды» оказывается, в сущности, «несоизмеряемы». И вместо материалистического миропонимания, которого следовало бы ожидать, считаясь с категорическими заявлениями о «полноте опыта», на сцену выдвигаются воззрения, свидетельствующие об идеалистические симпатии эмпириокритицизма. Организаторское начало все-таки, в конечном итоге, есть начало дирижирующее. От подобного представления о нем не могут отрешиться идеологи буржуазии. В том числе ни Вундт, ни Авенариус.

Но на пути идеалистических построений Вундт и Авенариус расходятся. Автор «Системы философии» обнаруживает пристрастие к «кантианским» мотивам. Автор «Человеческого понятия о мире» высказывает взгляды, приближающие его к позиции, которую некогда занимал Беркли.

Спешим оговориться. Мы не намерены вовсе утверждать, что произведения клойнского епископа определили точку зрения Авенариуса, что они оказали непосредственное влияние на последнего. Но сходство идеалистических позиций обоих философов, несомненно. Об этом сходстве говорит уж упомянутое нами учение о принципиальной координации, взятое в целом.

С такою же прямолинейностью, как и Беркли, Авенариус выставляет тезис: вне субъекта нет объекта. Каждая «вещь» должна непременно «относиться» к центральной нервной системе, играющей роль функционального центра. При этом может быть сделано возражение: следовательно, Авенариус допускает, что мир не существует, ибо к данной центральной системе может относиться лишь небольшое число вещей: остальные вещи – вне поля зрения этой системы: таким образом, говорить об их существовании мы не имеем ни малейшего права. На подобное возражение отвечал еще Беркли: мир, действительно, не существовал бы, если бы во всем мире был один только «субъект», одна только «душа». Но субъект не один, а очень много. И та или иная вещь, не будучи воспринимаема данным субъектом, воспринимается каким-нибудь другим. Значит, она существует: значит, существуют все вещи, значит, существует мир. В свою очередь Авенариус также признает наличность не одного «субъекта», не одной центральной нервной системы, а бесконечного множества их. И для него, следовательно, как и для Беркли, материальный мир, хотя и понимаемы как «отражение» субъекта или, выражаясь эмпириокритической терминологией, как «относимый» к центральной нервной системе, является не фикцией, а некоторою реальностью.

Сходство между воззрениями Авенариуса и Беркли идет дальше. У Беркли субъект не «творит» объектов. Он воспринимает их лишь как нечто данное извне. Так же вопрос поставлен и у Авенариуса. Он говорит лишь об «относимости» объектов к субъекту. Центральная нервная система берет то, что ей дается; никакого творческого акта она, в этом случае, не совершает.

Здесь сходство кончается. Беркли выдвигает понятие верховной субстанции, божества. Волею которого объекты, представляющие собой нечто отличное от субъекта, воспринимаются последним. В числе понятий, с которыми оперирует Авенариус, вы ни верховной субстанции, ни божества не найдете. И, если, разбирая теорию интроекции, мы говорили о верховной воле, то отсюда еще не следует, что для Авенариуса верховное организующее начало и центральная нервная система – синонимы. Правда, когда он трактует о проявлениях высшей организаторской воли, он иллюстрирует эти проявления на примере названной системы. Но, в то же время он заявляет, что любая центральная нервная система может быть членом другой центральной нервной системы, фигурирующей в качестве центра, т. е. играть роль подчиненного «организуемого» начало. А обращаться в «организуемое» начало «верховный руководитель» ни в коем случае не может. Это – привилегия, твердо установленная за ним историей философии.

Итак, наличность «верховной» организаторской воли официально, т. е. при помощи освященных философской традицией понятий, не утверждается. Верховный «руководитель» не фигурирует даже ни в виде кантианской идеи разума, кантианской «формы», ни в виде вундтовского «всеобщего единства». Однако, он все же имеется, все же является главным элементом философской системы. Все явления рассматриваются именно с его точки зрения. Его «незримое» присутствие постулируется необычайно высокой оценкой организаторского начала, выдвигаемой наряду с представлением об организуемых организаторах. И в той общей картине мира, которую дают философские рассуждения Авенариуса, на первый план выступает как раз организаторский характер организующих факторов. Подобной картины мира не получилось бы, если бы идеолог буржуазии имел в виду исключительно промежуточные организаторские звенья.

Мир представляет у Авенариуса агломерат центральных нервных систем. «Материя» абсолютно лишена всяких «качеств», как «первичных», так и «вторичных», некогда считавшихся ее неотъемлемой принадлежностью. Решительно все в материи определяется «духом», или, по терминологии автора «Критики чистого опыта», центральной нервной системой. Современный капитал чрезвычайно «эластичен»: для него не существует рабочих раз навсегда определенного типа, и существует сегодня рабочие известной профессии и известной квалификации, завтра – рабочие другой профессии и другой квалификации, сегодня Иваны, завтра Павлы или Яковы. Правда, переходить к эксплуатации труда квалифицированного «лондонского рабочего», к эксплуатации труда «китайского рабочего, довольствующегося поденной платой в шесть полупенсов» новая фабрика не может, но, повторяем, разновидности квалификации бесконечны. И эмпириокритицизм понимает «материальные» явления лишь как «связи», сочетания, комплексы, принадлежащие организующему началу и при этом постоянно меняющиеся. Те ли иные «предметы» перестают существовать в опыте известного субъекта, не переставая, однако, быть «предметами», т. е. продолжая существовать в качестве объектов других организаторских единиц. Если данное капиталистическое предприятие «отталкивает» от себя известные категории рабочих, рабочих определенной квалификации или профессии, это отнюдь еще не значит, что означенные рабочие перестают эксплуатироваться капиталом, принуждены совершенно исчезнуть из области производства; они «притягиваются» другими предприятиями.

Точка зрения идеализма в стиле Беркли проводится автором «Критики чистого опыта» с большею последовательностью и даже с большею, чем в трактатах самого клойнского епископа. Новой по сравнению с идеалистической концепцией последнего, несомненно, является характеристика промежуточных организаторских звеньев, в свою очередь, как явлений и «комплексов», определяемых верховной организаторской волей.

Впрочем, динамический взгляд на эти звенья в системе Авенариуса, собственно, только намечен, но не развит. Более яркую и детальную постановку вопроса мы находим у другого, не менее видного, представителя эмпириокритического мировоззрения – у Эрнста Маха. Таково учение Маха о «я», как логическом символе.

Здесь нам следовало бы заняться разбором и оценкой философии названного мыслителя. Но сказанное выше о философских взглядах Авенариуса делает подобную задачу излишней. Воззрения обоих философов почти тождественны. Сам Мах, выясняя различие между своей системой и системой цюрихского профессора, указывает лишь на несущественные подробности (различие в характере пути, приведшем к выработке эмпириокритического понимания мира, различие в оценке роли интроекции). Еще менее существенное значение имеет разница в терминологии, употребляемой апостолами эмпириокритицизма.

Подобно Авенариусу, Мах знает два «ряда» – психический и физический (два вида сочетаний элементов). Как и у Авенариуса, эти ряды несоизмеримы и в то же время представляют собой не что иное, как фикцию нашего мышления. Попеременно выдвигается то монистическая, то дуалистическая точка зрения: попеременно промежуточные организаторские звенья характеризуются то как организуемое, то как организующее начало. И, как у Авенариуса, в конечном итоге, провозглашается диктатура «организаторской воли». Рисуется идеалистическая картина мира: мир – это комплекс «ощущений».

Правда, сам Мах идеалистом себя признать отказывается. Устанавливая идейное родство с Беркли, он, тем не менее, протестует против отождествления своих воззрений с воззрениями английского философа. Но какова его аргументация в данном случае? Он ссылается на то, что Беркли ставит элементы в зависимость от чего-то, находящегося вне их, в зависимость от неизвестной величины (божества). В свою же систему понятия подобной зависимости он не вводит: в ней говорится лишь о зависимости элементов друг от друга. Возражение Маха нельзя назвать удачным. Центральное понятие его философской системы, знаменитое «ощущение» вовсе не является отрицанием не только организаторского, но и верховного организаторского начала. Пусть даже подвергается уничтожающей критике представление о «я», о «субъекте», о «носителе» психических качеств, пусть это «я» сводится к простому комплексу ощущений, комплексу высшей степени подвижному и устойчивому, суть дела от этого не меняется. Критика представления об «я» продиктована Маху взглядом на подчиненных организаторов, как на организуемую «массу». Но, параллельно с таким взглядом, венский философ высказывает воззрения иного рода: он знает организаторскую волю не только как организуемую, но и как организующую. Все его учение о комплексах ощущений есть не что иное, как апофеоз организующей воли. Вне нее ничего нет, все существует в ней и через нее!

Понятие о «безличном руководителе», как о субстанции, уступило место понятию о нем, как о проявлениях его «воли». Опять, как и у Авенариуса, официально не признанный, он инкогнито присутствует и распоряжается миром.

Мы кончили.

Напоминаем, что мы не намеревались предложить вниманию читателей историю новой философии. Задача наша была иная. Исторический анализ играл для нас лишь роль вспомогательного средства. Мы прибегали к нему, руководимые интересами теоретического характера. И нам достаточно было выяснить общий ход «философской эволюции» за известный период, иллюстрируя нашу точку зрения рядом примеров. Несомненно, можно было бы взять большее число примеров, можно было бы заняться рассмотрением большего числа деталей при оценке каждого из выбранных нами философских систем. Наряду с умозрительными построениями Вундта, Авенариуса, Маха, мы могли бы, напр., подвергнуть анализы взгляды таких представителей новейшей западноевропейской философии, как Ренувье[67], Брэдли[68] или Бергсон[69]. Разбирая систему Канта, мы могли бы остановиться, напр., на учении о «схемах»; или, говоря о Вундте, мы могли бы разобрать его теорию «апперцепции»[70]. Но и без увеличения количества примеров и без оценки различных деталей, оставшихся вне поля нашего рассмотрения, задачу, которую мы себе поставили, мы считаем выполненной.

Область философии – настоящая «Бастилия» буржуазной идеологии. До сих пор для штурма ее сравнительно мало сделано. И момент решительного штурма еще не наступил. Но, во всяком случае, он приближается. И от нас, марксистов, зависит его наступление. Требуется усиленная подготовительная деятельность. Необходимо иметь в виду, что, со своей стороны, буржуазные идеологи не дремлют и укрепляют свою позицию. Они даже проникаются в настоящее время уверенностью в том, что позиция их, совершенно неприступна. «Идеалистические» симпатии некоторых литераторов, стоящих под знаменем марксизма, в свою очередь, создают особенно благоприятную почву для подобной уверенности.

Настоящий очерк и должен ответить потребностям текущего момента. Штурму крепости предшествуют осадные работы и борьба с передовыми формами. Принять некоторое участие в операциях такого типа, – в установлении предпосылок для дальнейшей критике буржуазной философии – вот желание, дальше которого мы не шли, выступая перед читателями с нашими критико-философскими исследованием. И участие это, в общем, сводится к следующему.

Мы старались выяснить, что новая «спекулятивная» философия есть детище капиталистической буржуазии. Обычно, когда делаются попытки определить классовую подоплеку тех или иных философских систем, замечается тенденция характеризовать их как идеологию мелкой буржуазии: такое объяснение давалось, как известно, напр., учениям Канта или Лейбница. Но придерживаться подобного взгляда – значит обманываться насчет «боевых сил» «Бастилии», представлять их себе меньшими, чем он на самом деле являются, значит доказывать, что перед нами – не особенно опасный антагонист. Мы имели в виду устранить возможность столь прискорбных недоразумений.

Затем, мы задавались целью дать пример критической работы, последовательно проводящей тезис марксизма: всякая идеология как вообще всякое явление из жизни человеческого общества, должна объясняться из условий производства (а не распределения или обмена). Мы все время рассматривали развитие философских идей именно как результат соответствующих изменений в группировке факторов производства, изменений во внутренней структуре капиталистических предприятий. Воззрения буржуазии определяются, в конечном счете, соотношениями, существующими между тремя категориями лиц, собранных под кровлею мануфактуры или фабрики. Все представления буржуазии о мире и человеке строятся «по образу и подобию» ее промышленных организаций. Философия – это наука об организаторах и организуемых, о дирижирующих «центрах» и дирижируемой «массе».

Если последнее определение верно, если нам удалось с помощью приведенных нами примеров, обосновать его, то мы получаем в наше распоряжение оружие, которое позволит особенно решительно действовать против философской «Бастилии». Марксизм, в таком случае, необходимо раз и навсегда должен отказаться от всех «умозрительных» систем. Для него «наука» об «организаторах» и организуемой «массе» существовать не может. И потому он, без малейших оговорок, должен отвергнуть ее.

Конец.

Источник: В.Шулятиков. Оправдание капитализма в западноевропейской философии (от Декарта до Маха). «Московское книгоиздательство». Москва, 1908 г. Стр. 150, Цена 1 руб.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.