XI В.Вундт

XI

В.Вундт

Мы не будем излагать последовательно истории современной философии. Ограничимся тем, что отметим несколько эпизодов означенной истории, но эпизодов достаточно ярких и дающих надлежащее представление о курсе, принятом в последнее время идеологией авангарда промышленной, капиталистической буржуазии.

В качестве первого примера мы возьмем философскую систему Вильгельма Вундта[58].

При анализе ее, прежде всего, коснемся учения о «представлениях-объектах».

Начальный этап всякого познания, учит Вундт, познание наивное. Для последнего не существует различия между представлением и объектом. Затем наивное познание уступает место познанию «рефлектирующему», размышляющему, которое противополагает объект представлению. Но при этом совершается крупная ошибка. Точка зрения рефлексии принимается за первоначальную, и с помощью ее думают достичь единства «мышления и бытия», – единства, якобы, раньше – до торжества рефлектирующего познания – никогда не существовавшего. Объект и представление квалифицируются рефлектирующим познанием, как два совершенно отличные друг от друга явления, объекты. Допускается возможность существования объекта вне нашего представления и, вместе с тем, возможность наличности представления, не зависящего от объекта. Но необходимо иметь в виду, что разделение объекта и представление мы получаем мысленно, разлагая первоначально цельное «представление-объект» на различные признаки. «Ведь само собой ясно, что, хотя рефлексия и способна производить отвлеченные разложения, но эти разложения лишь тогда доказывают раздельность самих объектов, когда действительно возможно доказать, когда продукты соответствующего рефлексии различения существуют в воззрении как раздельные, или хотя бы только как допускающие разделение. А этого нет именно в настоящем случае: объекта никогда нельзя отделить от представления, и представления – от объекта»[59]. Конечно, мы можем допускать существование предметов, в данный момент нами и даже вообще никем не представляемых: но этим предметам мы должны приписывать непременно свойства «представлений-объектов». То же самое следует сказать и относительно представлений: данное представление может не относиться непосредственно к имеющемуся на лицо предмету, ил «ко всякому представлению может присоединяться мысль, что содержащийся в нем объект не находится на лицо. Но в этом именно и состоит различие между фактическим отношением и точкой зрения рефлексии, что последняя основывает существование объекта лишь на мысли, присоединяющейся к представлению, тогда как на самом деле, представление всегда содержит в себе объект (курсив наш – В.Ш.), так что для устранения его непосредственного присутствия, очевидно нужно сперва абстрагирующее мышление» (ibid., ibid.).

Далее, раз мы, стоя на точке зрения рефлектирующего познания, допускаем первоначальную разделенность представления и объекта и объединение их уже в области мышления, то мы должны указать такие признаки, которые бы красноречиво свидетельствовали о действительном соответствии представления и объекта, об их «адекватности». Но этого сделать, категорически заявляет Вундт, никакая теория познания не может. В стремлении найти означенные признаки философия терпела всегда фиаско. «Перехода» от представления к объекту и от объекта к представлению (если принимать их за первоначально раздельные величины) установить решительно нельзя. И в изобретении понятия «вещи в себе» Вундт видит «окончательное признание этой неспособности найти соотношение между обоими фактами, между вполне знакомым фактом представления и вполне незнакомым фактом существования некоторого объекта наших представлений».

Понятие непредставляемого объекта противополагается понятию безобъектного представления. И при этом между ними устанавливается известная связь: совершенно отличное от предмета представление, те не менее, указывает на предмет. «Вещь в себе» выставляется, как причина наших представлений. Но – возражает Вундт – отношение причины и следствия возможно лишь как отношение между однородными членами целого, данного нам в опыте: говорить же об отношении причинности между несоизмеримыми величинами, из которых одна находится по ту сторону опыта, не приходится. Более последовательности обнаруживают, по мнению Вундта, философы, придерживающиеся чисто идеалистических взглядов. Но и они впадают в ошибку: именно, они принимают форму «размышляющего» познания, от которой отправляются в своих построениях, за предпосылку самого познания. Для них субъект – первоначально данная величина, а предметы – его продукты или действия. Но субъект не «предшествует» объекту. Как тот, так и другой «выделяются из нераздельного представления-объекта лишь в тот момент, когда возникает рефлексия абстрагирующего мышления по поводу различных признаков упомянутого объекта».

Однако возврат к «наивному» познанию немыслим. Единственное, что можно и должно сделать, это – предъявить к рефлексии два требования. Во-первых, следует остерегаться смешения понятий, характеризующих рефлексию, с первоначальным воззрением. Во-вторых, следует всегда давать себя ясный отчет в мотивах, определяющих рефлексию к различениям признаков представления – объекта, и производить оценку реального значения названных различений только исходя из означенных мотивов.

Мотивы эти, поясняет Вундт, – психологического характера.

Разложение представления-объекта на представление и объект обуславливается тем обстоятельством, что наши «внутренние», психические переживания – двоякого рода. Мы относим к представлениям то, что дается нам непосредственным опытом, и чего мы не можем произвольно ни создавать, ни изменять. Наоборот, элементы, говорящие о произвольной деятельности или воздействиях их на нас, относятся нами к хотению или чувствованию. «С одной стороны, мы подчинены связи, которая нам дана, а с другой – мы активно вмешиваемся в эту связь». На этой почве возникает взгляд, согласно которому хотение и представление решительно противополагаются друг другу, причем, представление определяется, как пассивное начало, как «способность» претерпевать, и воля – как начло активное, как способность оказывать воздействие на развитие «внешнего мира». Подобное разграничение психических элементов Вундт считает неосновательным: воля, в известных случаях, может играть пассивную роль, а представления – активную (иногда представления принуждают вою действовать в определяемом ими направлении).

Двойственность нашей психической природы надо понимать не как антитезу двух независимых друг от друга, несоизмеримых начала – пассивного и активного, но как двойственность всего нашего внутреннего бытия, проявляющуюся в двойственности функций воли и представления. Мы можем рассматривать волю то как определяющую, то как определяемую, а представление то как данное нам, то как создаваемое нами. «Не только каждое из этих пониманий законно, но и там, где получает признание исключительно одно понимание, оно должно быть дополняемым другим: не существует ни хотения, ни представления, которые не были бы в то же время и пассивными и активными, не обуславливались бы иными элементами сознания, которые, в конце концов, вступают в общую связь духовной причинности, и, в свою очередь, не оказывались бы обуславливающими содержание нашего мышления, исходными пунктами новых духовных действий».

Таким образом, моменты пассивности и активности сами по себе еще не могут определять разграничение субъекта и объекта, будучи связаны с целым содержанием сознания и со всеми составными элементами последнего. В качестве разграничивающего фактора Вундт выдвигает «постоянство, с которым в сознании всегда присутствуют чувственные основы волевой функции». Речь идет об ощущениях напряжения, сопутствующих внешним и внутренним актам воли; эти ощущения образуют качественно однородный и в то же время устойчивый комплекс, подобного которому не могут дать никакие другие элементы сознания. Они почти всегда на лицо; и градация их интенсивности служит показателем энергии воли. «лишь благодаря этой градации интенсивности, с связанных волевой деятельностью ощущений, сопровождающих движение и напряжение, тот признак самодеятельности, который свойственен всякому хотению, приобретает могущее быть представляемым содержание, непосредственно соединяющееся с чувствованиями, из которых слагается волевой процесс». Следовательно, мотивы, обуславливающие разграничение субъекта и представлений, как объектов, относятся, в значительной степени, к области представлений. Другими словами, названное разграничение мы можем получить лишь путем насильственного акта, совершаемого нашими абстрагирующим мышлением.

На самом деле субъект и объекты нераздельно связаны друг с другом. Мыслящее и мыслимое составляет единое цельное содержание сознания; их отличия носят относительный характер. При каждом отдельном акте познания мы имеем нечто переменное и нечто постоянное – меняющееся содержание представлений и постоянное восприятие нашей собственной деятельности. Каждый отдельный акт познания является, таким образом, одновременно «данным» и «произведенным».

Приведенные рассуждения уже достаточно ярко обрисовывают Вундта как философа, ставящего своей задачей борьбу с материализмом или, выражаясь модным термином, «Ueberwindung des Materialismus», «преодоление материализма», – и при этом не заявляющего себя на стороне той школы, которая считается традиционной противницей последнего. Более того, на первый взгляд можно заключить, что мы имеем перед собой в лице автора «Системы философии», наряду с решительным борцом против материализма, и не менее решительного борца против идеализма. Но подобное заключение было бы слишком поспешным.

Чтобы выяснить истинную ценность его антиидеалистических выступлений, необходимо принять во внимание следующие предпосылки социально-экономического порядка.

Как мы уже отмечали выше, строение новейшей фабрики характеризуется, между прочим, увеличением кадров «подчиненных организаторов». Если и раньше, еще во времена мануфактурного производства, «подчиненные организаторы» по отношению к «верховному организатору» очутились в положении «организуемой массы», в положении простых наемников, «творящих волю» нанимающего их, то теперь, когда промышленные предприятия собирают под своей кровлей особенно большие отряды их, когда в некоторых производствах они составляют десятую-пятнадцатую часть всего «исполнительского» персонала, когда иерархическая цепь их значительно удлинилась, – степень зависимости их от капитала еще более повысилась, гнет эксплуатации со стороны последнего сделался для них еще более ощутительным. Образовалась организаторская масса, готовая приравнивать себя, почти без всяких оговорок, к пролетариату. В свою очередь, на аналогичную точку зрения, естественно, становятся идеологи организаторских «верхов»: и они спешат подчеркнуть факт дальнейшего «поражения в борьбе за существование», постигшего «промежуточные организаторские звенья», «бывших посредников», подчеркнуть его возможно более резко и, безусловно.

В области философии о подобном уравнивании промежуточных организаторских звеньев и представителей «физического» труда, «низших» исполнителей, говорит именно стремление охарактеризовать «субъект» и «объект», «психическое» и «физическое» как нечто, составляющее «нераздельное» целое, стремление свести антитезу между названным явлениями к познавательной фикции. Учение Авенариуса о принципиальной координации, учение Эрнста Маха об отношении психического к физическому, учение Вундта о представлениях-объектах – все эти учения одного порядка, все это примеры разрешения одной и той же проблемы, поставленной перед идеологами авангарда капиталистической буржуазии, примеры попыток передать с помощью философских символов отношение означенной буржуазии к факту роста и, вместе с тем, «поражения» кадров исполнителей-организаторов.

Создаются систем самого последовательного, по мнению их авторов, монизма. Все известные до сих пор в истории философии антидуалистические построения объявляются неудовлетворительными. Новейшее мировоззрение во всех явлениях видит одновременно наличность и «субъективного» и «объективного» начал. Различие между тем и другим понимается как различие не «субстанций» и даже не «феноменов», а лишь точек зрения: все зависит от того, с какой стороны, под каким углом зрения мы рассматриваем данное явление или факт.

Низший исполнительский персонал современной фабрики энергично опекается многочисленными штатами «руководителей». Деятельность каждой рабочей группы неразрывно связана с проявлениями «воли» специальных организаторов. И поскольку последние для «верховного руководителя» играют роль эксплуатируемой, организуемой массы, постольку, в глазах идеологов капиталистической буржуазии, действия рабочей группы и действия ее организаторов учитываются как нечто нераздельное, нечто тождественное, и рабочая группа сливается с группой ее организаторов в единое целое, разлагать которое не самодовлеющие элементы можно лишь искусственным, «насильственным» путем, путем «заблуждающегося» мышления.

Отправляясь от представления об этих двух группах, слитых в единое целое, идеологи буржуазии, естественно, будут говорить не о двух различных объектах «опыта», а о «целостном содержании» последнего, не о двух противоположных «началах», а об одном. Так именно поступает Вундт, развивая свою теорию познания и выдвигая понятие «представления-объекта». Так поступает он и тогда, когда от теории познания переходит к рассмотрению проблемы более общего характера, – проблемы о «духе» и «природе».

«Противоположность между духом и природой принципиально устраняется уже теорией познания»[60]. Точнее, для Вундта, дух и природа (материя) – не субстанции и не атрибуты субстанций, и различие между ними сводится, опять-таки, к различию точек зрения, под углом которых можно рассматривать то или иное явление, то или иной факт.

До сих пор монистическим взглядам Вундта нельзя было отказать в известной выдержанности. Нельзя, равным образом, заподозрить его в идеалистических симпатиях. Но и его монизм, и его отрицательное отношение к идеализму исчерпываются формулировкой высказанных тезисов. Буржуазная идеология остается всегда верна самой себе. Радикальным образом уничтожить всякую грань между «субъектом» и «объектом», «духом» и «материей», вполне отождествить их она не в состоянии, ибо это было бы для нее равносильно акут самоуничтожения. Подобное отождествление допустили для нее лишь постольку, поскольку речь идет о «промежуточных организаторских звеньях». Но, наряду с последними, ведь существуют «верховные руководители» капиталистических предприятий, и от понятия об этих руководителях буржуазное мировоззрение отстраниться не может. Оно должно неминуемо вводить означенное понятие всегда в круг идей, составляющих остов тех или иных философских построений и систем, которые создаются в буржуазной среде. Антитеза «организующего и организуемого начал» для буржуазного мировоззрения неизбежна. Пусть «организаторская» воля, как воля подчиненного организатора, может быть приравнена почти без остатка к «материальным» явлениям, к организуемой массе, – но как воля верховного организатора она вновь становится организаторским началом и как таковая, противополагается началу организуемому. Преодоление дуализма этих начал может, следовательно, носить в системах буржуазных мыслителей лишь условный, лишь частичный характер.

Более того, выясняется крайне важное для понимания буржуазных философских систем обстоятельство: дуалистическая точка зрения, как видно из предыдущего, распространяется на само представление об организаторской воле. Последняя может быть и организующее и организуемой, и активной и пассивной. И «душой» и «телом», может фигурировать то как «я», то как «не-я», то как в большей или меньшей степени автономные «личность», индивидуум, то как нечто обезличенное, как простая составная часть известного коллектива, или известного организма.

Нам уже приходилось раньше отмечать двойственный характер «организующего начала». Но в системах старой мануфактурной философии, он далеко не обозначался столь рельефно, как в построениях новейших мыслителей. Это понятно: «пафос расстояния», хотя и отдалял в период мануфактуры организаторские «низы» от организаторских «верхов», но все-таки, по сравнению с тем, что наблюдается теперь, не был особенно велик. Лишь новая фабрика, повторяем, знает решительное «поражение», быструю и бесповоротную «пролетаризацию» подчиненных организаторов. И, в соответствии с этим, идеологи новой фабрики особенно широко пользуются противоположением организующего и организуемого, активного и пассивного «организаторского начала». Нельзя анализировать их системы, не принимая во внимание последнего обстоятельства: их системы в своих существенных частях, как раз представляют собой не что иное, как более или менее сложные сочетания силлогизмов, основывающихся на двойственном понимании «организаторской воли», не что иное, как непрерывные ряды подстановок одного понимания этой «воли» другим. В подобных постановках – секрет иногда поистине весьма изумительных скачков из области монистических воззрений в область воззрений ярко дуалистических, из области последовательно материалистических воззрений в область воззрений недвусмысленно идеалистических, – скачков, которые с немалым искусством и столь часто практикуются новейшими философами.

Именно такого рода скачок совершает Вундт, выдвигающий, вслед за учением о «представления-объекта» свои рассуждения о «психофизическом параллелизме». Судя по отправным тезисам его философии, изложенным нами выше, мы, естественно, были бы должны ожидать от Вундта выдержанной в антиидеалистическом духе доктрины. Рассуждения о психофизическом параллелизме доказывают полную неосновательность подобных ожиданий.

В тех случаях, учит Лейпцигский метафизик, когда, анализируя содержание сознания, мы наблюдаем в нем известные перерывы, чисто психологическое толкование уступает место психофизическому, т. е. психологическое стараются выяснить с помощью физического. Но последовательность требует, чтобы к помощи физического обращались не только в виде исключения, не только при означенных особых условиях. И там, где связь элементов нашего сознания мы не можем понять, оставаясь на почве чисто психологического рассмотрения, мы должны также допускать психофизический анализ. Это называется принципом «психофизического параллелизма»: мы предполагаем, что для всякого психического процесса имеются какие-либо соответствующие физические процессы. «Подобно тому, как две параллельные линии до бесконечности в своем протяжении соответствуют друг другу, но никогда не пересекаются, так и душевные процессы не выводимы непосредственно из сопутствующих им физиологических, или последние из первых, но всегда можно только констатировать, что известные изменения в одной области соответствуют известным изменениям в другой области. Однако эти соотносительные изменения никогда не приводимы в подобную же связь друг с другом, как та связь, которая, сообразно свойственным им законам соединения и течения, устанавливается для физических процессов, благодаря имеющим для них силу принципам природной причинности, или и для психических процессов во всех тех случаях, где они образуют непрерывный комплекс».

Одним словом, психофизический параллелизм нельзя толковать как понятие психофизической причинности. Отрицание последнего понятия естественно вытекает из соотношения, существующего между психологией и физиологией, которые рассматривают цельное содержание опыта с двух единственно возможных точек зрения и устанавливают исчерпывающее понятие о причинностях. Третьей точкой зрения, решительно заявляет Вундт, существовать не может. Приняв ее, мы должны бы были вернуться к картезианской метафизике души, должны были бы признать наличность двух совершенно отличных друг от друга «опытов». Цельность содержания опыта была бы, таким образом, разрушена.

Получается любопытный ход доказательства: обосновывая дуализм психического и физического начал, или, по его терминологии, психического и физического «рядов», Лейпцигский профессор апеллируют, как в высшей инстанции, долженствующей своим безусловным авторитетом оправдать его дуалистические взгляды, к принципу строго последовательного монизма. Противоположение названных начал или «рядов» объясняется как необходимое следствие фактического единства этих начал или рядов, единства «субъекта-объекта», единства «духа-материи». Мы имеем дело с вариацией старого, хорошего знакомого нам мотива: целое требует непременно расчленения, дифференцирования его на части; без этого условия существование целого немыслимо. Нова только формулировка выдвинутого мотива. «Если стать на почву цельности всего опыта, «принцип параллелизма» представляется простым выражением именно того факта, что оба рода рассмотрения, естественнонаучный и психологический, соответствуют дополняющим друг друга точкам зрения. С таких различных точек зрения какое-нибудь данное содержание опыта может, конечно, смотря по обстоятельствам, подходит под кругозор обеих, но в пределах каждого из этих кругозоров оно должно принимать форму свойственной ему причинности». При этом целое понимается не как «вещь в себе» или субстанция с двумя атрибутами («Система философии», стр. 374, курсив наш).

Другими словами, нововведение, предлагаемое Вундтом, сводится к следующему: берется старое понятие о субстанции и ее атрибутах, существование самой субстанции отрицается, отрицается также «относимость» атрибутов к субстанции, но сохраняется то соотношение между атрибутами, которое обуславливалось наличностью их общего первоисточника. «Атрибуты» превращаются в «ряды», но это – реформа, в сущности, больше словесного характера. И читая рассуждения Вундта на тему о том, что явления и элементы одного «ряда» могут определяться исключительно явлениями и элементами только данного ряда, подлежат исключительному принципу причинности, характеризующими данный «ряд», и никакого воздействия явлений и элементов одного ряда на явления и элементы другого ряда происходить не может, мы как бы заглядываем в фолианты старика Спинозы. «Из молекулярных мировых процессов мы можем выводить другие молекулярные процессы, с которыми они связаны по общим принципам природной причинности. А из психических элементарных процессов мы можем выводить сложные психические образования, с которыми они стоят в связи по психологическим законам, подлежащим рассмотрению сообразно принципам психической причинности. Объяснить же вразумительным образом одну из этих областей опыта другою невозможно»…Подобного рода тирады не что иное, как повторение соответствующих рассуждений автора «Этики» и «Трактата об улучшении разума», но рассуждений, изложенных на несколько обновленном философском языке.

Таким образом, утверждается «несоизмеримость» организующего и организуемого начал. На место понятия об организующем начале, как о начале организуемом, которое выдвигалось учением о «представлениях-объектах», подставляется понятие об организующем начале как таковом, т. е. организующем. Организаторов («промежуточные организаторские звенья») можно рассматривать или как простых исполнителей: в этом случае они сливаются почти без остатка с прочей организуемой массой, и мы можем говорить о «цельном содержании опыта» и о «физиологии». Но, в то же время, мы можем сосредоточить свое внимание на признаках, роднящих их с верховными организаторами: подчиненные организаторы обладают функциями, которые приравнять к функциям исполнительского персонала капиталистических предприятий никоим образом нельзя, так как эти функции составляют, вместе с тем, достояние собственников названных предприятий. Вот две «единственно возможные точки зрения», вот социально-экономическая предпосылка догмата о двух «параллельных рядах». Одни и те же лица, одни и те же участники производства одновременно являются и исполнителями и руководителями; т. е. одновременно они играют две социальные роли, выполняют две различные функции, принадлежат к двум различным социальным категориям.

Вундт идет дальше, старается поставить вопрос о психофизическом параллелизме возможно шире. Собственно, эмпирический анализ психической жизни приводит нас лишь к провозглашению тезиса: каждый психический процесс сопровождается соответствующим физическим процессом. Но обратного тезиса: «каждому физическому процессу соответствует психический процесс», мы при этом не делаем: некоторые физиологические акты не связаны с проявлением сознания, ни с «вспомогательными» процессами, имеющими место в центральной нервной системе. Но мы можем стать на почву метафизики. И тогда физические процессы получат для нас значение «объективаций процесса, подлинное бытие которого аналогично нашей собственной духовной жизни», а все живое тело представится «однородным психофизическим субстратом» этой жизни. Малейшая часть означенного субстрата должна «обладать какой-либо психической ценностью». И Вундт выступает на защиту аристотелевского определения души: душа – это «энтелехия» живого тела, «она есть вся целевая связь духовного становления и бывания, которая во внешнем наблюдении дана нам как объективно-целесообразное целое, представляемое живым телом».

До сих мы могли констатировать лишь крушение монистического взгляд, выдвинутого Вундтом в качестве отправной предпосылки его миросозерцания.

Но, обосновывая антитезу двух «начал», автор «Системы философии» еще формально не высказывал исключительных симпатий к одному из них: они до сих пор формально признавались равноценными. Теперь же Вундт явно нарушает данное им обещание быть «объективным» – на одинаково почтительном расстоянии держаться далеко и от материализма и от идеализма. За духовным началом утверждается примат.

Впрочем, это обстоятельство не должно явиться неожиданностью. О своих «организаторских» симпатиях Вундт заявил, на самом деле, уже с того момента, как только коснулся вопроса о психофизическом параллелизме. Теперь он лишь поставил точку над i.

Все телесное имеет обязательно свой психический коррелят. Ни один рабочий, какую бы простую функцию он не выполнял, не может производить никаких продуктов, не может найти применения для своей рабочей силы, не может существовать, не состоя под непосредственным детальным «руководством» известного организатора. «Подлинное бытие» его мыслимо лишь в связи с «бытием» последнего. Вся производительная деятельность рабочего персонала есть лишь «объективация», «отражение» руководительской «воли». «Тело» имеет единственное назначение – служить внешней оболочкой «духа». Помимо этого назначения оно – ничто.

Учение о психофизическом параллелизме оказывается, таким образом, весьма и весьма искусно построенной апологией «организаторского начала». С первого взгляда, это – примиренческая, сравнительно безобидная теория, не отводящая, правда, доминирующей роли организуемой «массе», но и не обосновывающая верховенства организаторов. Но примиренческие попытки являются замаскированным (а потому особенно опасным) нападением. Так и в данном случае.

Сделанное Вундтом дополнительное разъяснение прекрасно освещает позицию сторонников теории психофизического параллелизма. В формуле: «психический и физический ряды нигде не встречаются» подчеркивается, в данном случае, слово «нигде»: психический ряд характеризируется как продолженный настолько, что без сопутствия его ни одно звено физического ряда немыслимо. Но психический ряд – это «организаторы», а «сопутствие» последних означает для «физического ряда» – для рабочих не что иное, как зависимость.

Одновременно с этим, теория психофизического параллелизма есть отрицание всякого непосредственного взаимодействия «рядов», всякой непосредственной зависимости их друг от друга. Припомним то, что мы говорили по поводу соотношения атрибутов спинозовской субстанции. Спинозовский «дух» одинаково подчинен субстанции, как и спинозовская материя «тело». Промежуточные организаторские звенья могут выполнять свои организаторские функции только как исполнители воли верховного организатора. Все, что они делают и приказывают, они делают и приказывают по его распоряжению и его именем. «Дух» может оказать воздействие на «тело» не иначе как опосредованным путем – через субстанцию, точнее, в субстанции. Теперь от параллелизма спинозовских атрибутов вернемся к параллелизму вундтовских «рядов».

Несомненно, помимо признания несоизмеримости двух «начал», теория психофизического параллелизма заключает в себе также признание подчиненное воли организаторских промежуточных звеньев. Опять мы имеем дело с игрою двумя понятиями – об организаторах как таковых, и организаторах как организуемых. Последнее представляется на место первого, и вопрос о «рядах» получает такое истолкование: психический ряд нигде не встречается с физическим рядом, т. е. между ними не существует никакого непосредственного взаимодействия. Они обращаются в соподчиненные величины.

Но где же в таком случае, величина их подчиняющая? Имеется ли в философской системе Вундта понятие, которое бы отвечало понятию верховного «руководителя» капиталистического предприятия?

Имеется; и для ознакомления с ним мы должны заглянуть в отдел вундтовской философии, трактующий об «онтологических идеях».

Отправным пунктом «онтологической» проблемы, рассуждает Вундт, является разложение «представления-объекта» на объект и представление. Но первоначально они составляют нечто единое. Таковым считает их практическое житейское миросозерцание. Таковым, в свою очередь, хочет их видеть теоретическая рефлексия. Она лишь по необходимости, в интересах эмпирического анализа, произвела означенное разложение, но, преследуя задачи анализа более широкого, – метафизического, стремится восстановить разрушенное единство. При этом она попадает – откровенно заявляет Лейпцигский профессор[61] – в довольно затруднительное положение. Когда ставится проблема «природы», то мы имеем дело с членами одного ряда и нм дана общая «форма»: споры могут возникнуть только по поводу того или иного «содержания», вкладываемого в эту форму. «Можно сомневаться в том, начинается ли современное мировое развитие с газообразно-хаотического начального состояния; но всегда необходимо будет мыслить себе как относительное начало какую-либо форму распределения материи». Точно также дело обстоит и с проблемой «духа». И здесь возможны споры о том или ином содержании: напр., мы доказываем примат хотения в комплексе психических явлений, а противоположная школа выдвигает на первый план представления; но опять-таки некоторое общее начало, общая канва для споров дана. «Остается неоспоримым одно, а именно, что надлежит предположить как первоначальное какое-либо духовное содержание, т. е. такое, которое следует себе мыслить по образцу явлений нашего сознания». Этого нельзя сказать относительно общей основы всего опыта. В данном случае, неизвестной величиной, которую мы должны найти и определить, является не только содержание, но и сама форма. Нам даются два ряда, два совершенно разнородные опыта и указание на некоторое единство их. Отсюда возможность самых разнообразных решений в материалистическом или идеалистическом, монистическом или дуалистическом духе. Но недостаточность имеющихся в наличности данных, тем не менее, не смущает Вундта, не удерживает его от экскурсий в область «запредельного» par excellence. Капитализм не мыслим без капиталистов! Требуется, во что бы то ни стало отметить их дирижирующую роль. И идеолог капиталистической буржуазии, заявивший себя ранее ревностным поборником экспериментальных знаний, обращается в свою противоположность – в не менее ревностного поборника метафизики.

Оказывается, что отсутствие достаточных данных вовсе еще не позволяет нам квалифицировать область запредельного, как «царство пустых возможностей, в котором разуму приходится вполне уступить господство фантазий». От отказа заниматься вообще антологической проблемой, аргументирует Вундт, мы мало выиграли. Подобный отказ не уменьшил бы, а, напротив, увеличил бы трудность решения вопроса о соотношении духа и тела. Этим мы создали бы почву для торжества наиболее неудовлетворительной и поверхностной из антологических точек зрения – точки зрения «вульгарного дуализма». Да, действительно, если говорить о двух независимых друг от друга рядах, характеризуя эти ряды как подчиненные какому-то общему началу и, в то же время, отрицать названное начало, подобная позиция равносильна позиции «вульгарного дуализма» чистейшей воды. И Вундт спешит преодолеть его. Он ссылается при этом на пример… картезианства и философии Вольфа. Выдвинув понятие о двух независимых, не допускающих взаимного воздействия субстанциях духовной и материальной, обе философские системы принуждены были установить связь между этими субстанциями через посредством третьей, высшей субстанции. «Этот исторический пример явственно показывает, что мы имеем дело с проблемой, от которой нельзя без дальних рассуждений отделаться ссылкой на ее неразрешимость».

Итак, философия должна, по мнению Вундта, перешагнуть границы опыта, «дополнить» последний. Требуется продолжать философский анализ до тех пор, пока мы не получим идеи единства, охватывающей оба независящие друг от друга ряда. Высказавши подобный взгляд, Вундт спешит сейчас же сделать важную для него оговорку: он заявляет, что единство мира может мыслить нами или как единство материальное или как единство духовного, третьего решения проблемы не существует. Судя по предварительным замечаниям, следовало б ожидать иной постановки вопроса. Вундт раньше доказывал категорически, что для построения идеи мирового единства мы не располагаем никакими положительными данными – никаким «содержанием» и «никакою» формулою». Другими словами, он обещал предложить нам идею всеобщего единства, созданную не по образу и подобию психического или материального единства, единства какого-либо из двух «рядов». Теперь делается замечание противоположного характера: читатели «Системы философии» оповещаются, что автор ее намерен наделить новое понятие чертами, свойственными одному из противостоящих, соподчиненных «начал»; которому именно, отгадать не трудно, раз нам известны симпатии Вундта. Приравняв организаторскую волю организуемой массе, Вундт снова восстанавливает первую в ее «господских» правах. Отличная, согласно его первоначальному заявлению, от психического ряда третья, Всеобъединяющая величина оказывается на самом деле не чем иным, как заключительным членом этого ряда. Верховный «руководитель» капиталистического предприятия противостоит промежуточным организаторским звеньям, как организатор организуемым, и, одновременно, стоит с ними рядом, как организатор с организаторами.

Свою идею всеобщего единства Вундт отказывается называть субстанцией. Он определяет ее, как идею чистого разума, т. е. в кантовском духе. Как кантовский Бог есть идея высшего «формирующего», несубстанционального начала, так и вундтово всеединство есть идея несубстанционального целого, благодаря которому все явления получают жизненный смысл, непреложную ценность. В свете этой идеи исчезает «пустое и безотрадное» мировоззрение, видящее во внешнем распорядке явлений, в их механической связи, истинную сущность последних. Вместо него мы усваиваем взгляд в космический механизм, как на внешнюю оболочку духовной деятельности и творчества. А человеческий дух из безжизненного отражения противостоящего ему начала – отражения, каким знает его упомянутое «пустое и безотрадное» мировоззрение – превращается в активную силу, в «один из бесчисленных узловых пунктов в мировом процессе, – пунктов, в которых становление и действование духовного мира собирается в непрерывную и целеобильную связь процессов», превращается в «микрокосм», отражающий развитие целого, «микрокосма». «Само это целое недоступно восприятию и непостижимо, но его в качестве необходимого постулата должно, тем не менее, иметь в виду, мысля себе всякое отдельное содержание мировых процессов, так как только в идее такого целого получают непреложную ценность преходящие частичные цели, к осуществлению которых стремится единичное». Сам по себе человеческий дух, как и всякое отдельное явление, представляет собой величину отрицательную. Лишь «всеобщее единство», лишь «мирооснова» сообщает ему положительное содержание и вместе с тем делает его истинной индивидуальностью. Сами по себе промежуточные организаторские звенья, т. е. будучи взяты вне общего плана предприятия, плана, определяемого «верховными организаторами», никакой роли в производстве играть не могут, точно так же, как и вся организуемая «масса». Лишь, будучи определяемы во всех своих функциях и актах волею верховного организатора, они вводятся в цепь производственных факторов, получают возможность выступать качестве «руководителей», оказывать воздействие на организуемую массу.

При этом Вундт усиленно подчеркивает элемент актуальности. Идея всеобщего единства, «мироосновы» сводится у него к идее всеобщей воли. Человеческий дух характеризуется им как комплекс известных внутренних процессов и как активный участник мировых процессов. Актуальности противополагается понятие о субстанциональном начале, против которого Вундт с немалым упорством и последовательностью ведет борьбу.

Он стоит, в данном случае, на почве тех воззрений, которые были усвоены еще классиками позднего периода мануфактурной философии – Юмом и Кантом, дает новейшую формулировку этих воззрений. Мы позволим себе не вдаваться в разбор предложенной им формулировки, не будем выяснять его теории «волюнтаризма». Ограничимся простым констатированием симпатий Вундта к «динамизму» и, вместе с тем, указанием на социально-экономические предпосылки подобного рода философских симпатий.

В главе о Юме мы уже давали социально-экономическое объяснение философского динамизма. Напомним, что, по нашему мнению, названный динамизм отвечает высоко развитой «подвижности» капитала, его «эластичности», отвечает той быстроте, с которой капиталистические предприятия меняют свой внешний облик, отвечает тому безразличию, с которым «верховные руководители» относятся к той или иной области производства, к тому или иному составу своего «исполнительского» персонала.

Строго определенного общего типа исполнителей, как рабочих, так и «подчиненных организаторов», для собственников «эластичных» предприятий не существует. Правда, «новая фабрика» открывает свои двери квалифицированному и высококвалифицированному, выбрасывая, таким образом, за борт производства массы «необученных» рабочих. Но и в рамках квалифицированного труда возможно бесконечное разнообразие типов «исполнителей». Следовательно, идеологи современного авангарда капиталистической буржуазии не могут говорить ни о каких «постоянных» организуемых началах, а, напротив, должны характеризовать последние, как нечто в высшей степени изменчивое, нечто, вечно находящееся в состоянии движения.

Отсюда – картина «субстанциональных» понятий. Отсюда – апофеоз «актуальности».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.