Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ АХ, ЛОЖКА ФАРАОНА...
Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ АХ, ЛОЖКА ФАРАОНА...
ПОЭМА
...Ах, ветка персидской сирени... майской медово-лиловой сирени...
И златые пчёлы налипли и пьют мёды её и не уходят, когда ты нежно бережно хлестнула тронула задела дрожко меня по горящему лицу моему грешному... алчущему...
Ах, девочка, юница, как же рано расцвела ты на улицах моего родного азиатского ранневесеннего города Душанбе...
Ах, откуда у тебя ветвь розового ходжентского канибадамского миндаля, летящая по весенним талым улочкам моего родного колыбельного Душанбе, где я бреду, плыву, лечу, витаю по плывущим улочкам, где я уже зрело млад, а ты еще недозрело зелена юна...
Я уже седой поэт, я приехал вернулся из лютой Москвы ненадолго в родной такой маленький неказистый кривой блаженный городок Душанбе, а ты ещё школьница в форменном коротком платьице с белым фартучком летучим и две косички льняные русские вьются спадают плещутся по твоим кошачьим чутким ушкам по сиреневым талым глазам шалым твоим, слегка раскосым от пыли азиатской...
Азиаты азьяты блаженны раскосы глазами от вечной пыли, а бездонны душами от вселенских плеяд над горами и пустынями...
И вот я брожу летаю витаю по родным душистым улочкам в поисках распахнутых доверчивых быстропокоряющихся переспелых дев и жён...
Я древний умелый охотник на вешних дев и жён, как все поэты, бродящие в садах жён...
Весна – пора охот... у оленей осенью гон, а у человеков – весной, а у поэтов – весь год...
И вот я бреду брожу по пахучим улочкам в поисках пахучих лакомых открытотелых запутавшихся дев и жён, а встретил недозрелую школьницу-юницу... тебя, тебя, тебя... айхйяяя...
И я люблю творить из спелых дев неумелых недозрелых сладчайших жён, жён, первожён, а тут встретил тебя и споткнулся замешался... замаялся, как охотник без ружья... увидевший дичь близкую сладкую покорную...
И в горячительных туманных дурманных твоих нежнольющихся руках – ветвь канибадамского розового миндаля... миндаль раньше всех цветёт в февральских беспробудных снегах...
И вот ты рано расцвела, миндальная девочка розоволикая моя, и вышла на весенние улицы, где бродят девы готовые стать жёнами, а ты средь них миндальное дитя, дщерь, агница, ветвь юная розоволикая моя... агнец доверчивый средь вешних волков...
Кто пустил тебя на эта улицы
Где матушка и батюшка твои
Где братья сестры заступники первомладости твоей...
Кто дал тебе ветвь первоминдаля миндальная девственница моя...
...Ах, тогда она шепчет, качая ветвью миндаля у лица моего:
– Мы с моим женихом поехали в Варзобское ущелье за первыми цветами миндаля в снегах, но там с горы сорвался сошёл камнепад и бросился на нас...
И мой жених меня оттолкнул под скалу и спас, а сам бросился на камнепад и загородил меня... и куст цветущего миндаля...
С той поры я хожу с ветвью миндаля... а потом – с веткой варзобской персидской сирени...
О Боже... а что я?..
Она ещё миндальная розовая ранняя раненая девочка невеста, а уже ранняя миндальная снежная свежая вдова...
И с этой раной она вышла в вешний город, чтобы эту рану залечить забыть...
О Боже... а тут я... А куда я?.. куда меня влечёт ранняя талая миндальная весна?..
О Боже... что я?.. куст расцветший талый хладный во снегах?..
А?..
А я в дыму чаду весенних родных первобытных колыбельных улиц родимых моих, где я был розоволикое дитя у колен матери моей, а Пророк говорит, что "рай находится у ног наших матерей"...
А я вспоминаю слова древнего шейха Саади, словно и он нынче вышел на вешние текучие душанбинские улочки из райского сада из вечножемчужного савана своего: "О, отрок, всякую весну начинай новую любовь... забудь о прошлой любви... зачем тебе перелистывать прошлогодний календарь..."
А?..
О, весной ранней можно встретить в дымчатых сиреневых сумерках даже давно усопших – так велика загробная тоска их по земле... а наша – по небесам...
О шейх, о странник двух миров, о уставший от бессмертья...
И я ищу на родных улочках новую весеннюю любовь, но знаю, что весной она скоротечна, как цветущие персики и урюки, объявшие мой родной город...
А?..
Весенняя лихорадка, гон человеков, спячка, болячка, горячка, любовь двуединая скачка начинаются, когда в снегах цветёт восходит куст розового первоминдаля, и кончаются, когда у реки Варзоб-дарьи осыплется последний куст медоволиловой крупитчатой зернистой персидской варзобской сирени...
О, как люблю я вдыхать смаковать твои соцветья медовопереспелые...
О, я готов отведать съесть их сиреневость их густо пьяную истомную сомлелость!
Сирень опала, любовь увяла...
О любовь весенняя!.. Куда ушла ты?..
От снежнорозового куста первоминдаля до медоволилового куста осыпчивой персидской сирени – любовь вода талая весенняя твоя!.. да!..
И ты торопись!..
Беги!.. Люби! Хватай! раздевай! пылай! беги!
Как все вешние бешеные нагорные ручьи, как все глиняные бушующие реки, сели, камнепады, пылай! страдай! умирай! восставай!.. воскресай!..
Пока бегут твои маковые пианые жилы вены как талые мускулистые бугристые ручьи... Ииии!..
Айхххххйя...
О Боже!.. Что я? Куда я?..
Куда мне деваться прятаться с ней, когда пришла её пора? её срок?.. И она ветвью миндаля бродит щекочет трогает глаза мои: возьми! возьми! обними! соблазни! разрушь сладко обречённо меня меня мя... Если нет соблазна – нет и жизни!.. Жизнь зачинается во грехе как горная река в леднике...
И я беру её ея за свободную хладную мраморную – весной и мрамор тает – нежнольющуюся руку, в которой нет ветви розовопенного снежного миндаля и влеку её и она влечёт меня...
Куда? куда? куда?.. ах не знаю уже слепо! уже сладко! уже обнажённо хотя мы в одёждах бушующих ещё! ещё! но уже обречённо знаю я я я... что я наг в одеждах моих и она нага...
И она уже знает, что покорна мне необъятно наго в одеждах своих...
...Любовь – это смерть одежд... Любовь – это нагота надежд...
...И мы бежим по талому спелому родному городу моему в жажде сбросить тяжкие одежды наши, как сырые кишащие змеи весною сбрасывают теряют шершаво жемчужные щекочущие кожи свои, и прибегаем на окраину, где в глиняной сырой кибитке живёт мой тысячелетний Учитель любви глинник, гончар, древний мудрец армянин Аршалуйр Саркис Вартапед...
И мы вбегаем в кибитку его, где он лепит кувшины кумганы и райских птиц расписных.
И он весь в глине творенья, и он сыро первозданно плотоядно обнимает нас скользкими плывущими глиняными руками и мы становимся глиняными покорными, как будто он вылепил нас из своей всхлипывающей глины, как птиц глиняных его и кувшинов...
И он наливает таджикского шахринаусского рубинового вина тягучего в глиняные чаши.
И мы пьём вино вязкое дремучее падучее маковое и становимся маками афганскими нагими и соприкасаемся губами и руками, готовыми для соитья макового... живой текучий плодоносный пурпур рубин гранат струится бьётся в венах наших... и готов порвать их...
И мастер Аршалуйр Саркис тысячелетний мудрец вдруг опьянённо стонет вопиет шепчет дрожащими глиняными рубиновыми губами:
– О, Творец! Необъятный Гончар мирозданья! Я тысячу лет искал такую натурщицу!..
Да это же Нефертити! Хатшепсут! да это ж древнеегиптянка... таких равнобедренных тугобедренных тел! таких человечьих геометрий уже нет на земле...
Когда Творец лепил первочеловеков – Он не хотел разницы между Мужем и Женой... И потому у отроков были тела дев, а у дев – отроков...
Но потом Творец дал груди и лоно бездонное кишащее – деве, а отроку – фаллос, исполненный семян, как Сахара песков...
А потом человеки в блуде перемешались и не стало красивых чистых тел как были в древности... нет чистых рас...
Ах разденься древнеегипетская девочка-юноша, не стыдись, не бойся меня...
Я уже стар... я только полеплю тебя... ты станешь вечной из глины моей...
Разве ты не хочешь быть вечной, быстротленная девочка-мальчик моя?..
О Боже!..
Она глядит на меня, и ждёт, чтобы я сказал приказал ей, и я шепчу...
– Разденься... он просит тебя... он не тронет тебя... а только полепит тело древнеегипетское твоё... откуда оно у тебя... А?..
Как имя твоё?.. Хатшепсут?.. Нефертити?.. Неферт?..
Айххххххйаааа...
Тогда она снимает школьное тугое тёмнокоричневое платье с белым, как полевая ромашка, фартучком и ложится стыдливо наго на живот на бухарский древний ковёр...
Она вся ослепительно осиянно жемчужная! она вся альпийская нетронуто испуганно снежная! она вся словно из слоновой кости гладкая!.. ладная... лакомая... нет следов на снегах девьих альпийских её...
Жених её оставил девственной её...
О Боже, больно очам моим от этой нагой девственной жемчужности!.. О!.. Боже... дай мне не тронуть её!.. не разрушить девьего гнезда её...
И тут Аршалуйр Саркис меткоглазый медово бешено шепчет, лепечет:
– Гляди, гляди, поэт Тимур Зульфикар!.. это же великая малая скульптура "Ложка Фараона возлежащая"... из вечной нежной берберской слоновой кости...
За одну такую Ложку в Древнем Египте отдавали слона...
Айхххха!..
...Вот она возлежит на животе и серебрятся дивные спелые ягодицы полулунные неслыханные её, и бёдра её напоённые тугие жемчужные, а плечи – прямые, острые, длинные, юношеские, как у эллинских атлетов, а икры ног её, как нильские полные спелой крупитчатой икры рыбы, а персты на руках и ногах извилисты, как святые приручённые алмазные змеи фараоновы "фи", а груди, сокрытые под изогнутой, как монгольская тетива тугой узкой спиною, как начертанные две малые пирамиды Хеопса, но те Пирамиды мёртвые, а эти яро бездонно живые, и с них снимал лепил Пирамиды Верховный Архитектор Древнего Египта Жрец Камня Инени..
И в них, в этих живых пирамидах, поэт, ласкатель ублажатель дев и жён, твоя тайная могила сладчайшая сокрыта... как золотое погребальное покоище Фараона Тутанхамона...
Айхххйя!..
Ах Ложка Фараона!.. Возлежащая... Плывущая в вечность...
И фараоны всех XXX Династий необъятной пустыни Сахро, Сахары пили хлебали смаковали этой Ложкой ночное пальмовое вино любви! вино бездонного, как священный Нил, соитья...
И потом фараоны истощившись изойдя в соитье уходили с этой Ложкой в Пирамиды вместе со священным шакалом Анубисом-Осирисом древнеегипетским Богом Царства Мёртвых Ут Имиут Дуат...
Айх!..
А Творец явил соитье только для деторожденья...
А соитий должно быть в жизни человека столько, сколько у него детей... не боле!..
А Фараоны и Династии сладострастно нарушили Закон Творца...
О, эти великие вечные Иероглифы Древнего Бессмертного Египта! истаявшего от неумеренных соитий как караван в бушующей пустыне...
Так погибали все Династии, все Фараоны, все Имперьи, все Цари, но не Пирамиды!.. Но не Ложка Фараонов!..
Ка! Ра! Птах! Гор! Бог Тот с главою Ибиса!
О!.. Ойххххо!..
Я так скучаю по Вам в этой безбожной нынешней языческой иудейской русской пустыне!.. Я хочу к Вам...
И вот Господь наслал на меня эту Живую Ложку Фараона!.. Возлежащую плывущую в вечность наготрепещущую плодовую раскрытую для любви... для бесконечного соитья, погубившего Древний Египет...
О Боже!.. Лоно жены рождает, но и губит... как вино в избытке...
Айххха!.. И меня погубит Она... если погубила Древний Египет...
...И вот Аршалуйр Саркис Армянин тысячелетний, который свежо помнит Пирамиды и Фараонов, лепит творит из покорно оживающей всхлипывающей белой глины дивную осиянную Ложку Фараона, и, сотворив, радостно уходит, не помыв даже руки святые от глины покорливой допотопной дочеловечьей!..
Ах, так Господь лепил человеков и мёртвая глина затрепетала залепетала от Его Дыханья и Трепета...
Он передал нам, в нашу глину Своё Божье Дыханье... Айххха...
А Руки Творца всегда в глине...
И Аршалуйр шепчет прощально уходя, умирая радостно:
– Я тысячу лет искал эту, утраченную во времена Пирамид и Фараонов, Красоту...
Я любил, я искал, я лепил, я мял, я перелюбил, я перелепил тысячи нагих сладчайших жён...
Я бродил в несметной библиотеке-музее жён нагих, но Её не встречал... я смертно устал...
Но не мог умереть, ибо Её искал...
Но вот встретил Её... и сотворил на века в редкой бухарской белой снежой глине Её...
И теперь, счастливый, я ухожу умирать на старинное армянское самаркандское кладбище...
Прощай, поэт... береги её...
Помни, что дервиш Ходжа Зульфикар сказал: "Девство Девы, Чистота Человека – выше жизни, выше смерти, выше Самого Творца..."
И Аршалуйр Саркис радостно покидает кибитку и землю... Навека.. уходит туда... и ждёт нас...
А мы остаёмся в глиняной кибитке, и Две Ложки Фараона глядят на меня – одна – глиняная, другая – живая...
И живая манит меня и она – о Боже! дай мне не тронуть ея! но она переворачивается тихо перезрело полноводно налитая на спину, и древнеегипетские неведомые нездешние уготованные блаженные несметнопритягательно-влекущие фараоновы прямые плечи пирамидальные персиковые груди лядвеи бёдра и алое лоно бездонное родильное и алая сладчайшая рана вечнотекучая узкая трещина тропинка в вечность колыбель необъятного человечества глядят на меня...
Айххххйа!..
И она вдруг улыбчиво томительно покрывает школьным платьицем с белым фартуком курчавую ситцевую простонародную древлерусскую детскую головку свою, а на алое жемчужное лоно своё кладёт ветвь серебряную миндаля – хладное серебро цветов переплетается перекликается с живо дышащей алостью...
И ветвь миндаля – одна ограда стена девственности её...
И она шепчет, шепчет и шепчут древнеегипетские девьи плоды её:
– Снимите возьмите с меня ветвь миндаля и берите меня... услаждайтесь мною... Фараон повелитель пловец мой...
Я твоя Ложка... я твой Нил... я твоя вода... плыви в меня... Я твоя Хатшепсут... Ты – мой Тутмес...
...И тут она захлёбывается, лепечет, как младенец, и из неё идут древние пирамидальные иероглифы допотопные тайные жреческие Слова, которых никто не знает на земле, а знают только в небесах...
Уйяхххйх!..
О Боже...
Разве я оставлю Подарок Фараонов? Ложку Любви Вечной?.. О Боже!..
Ойхххйя!..
...И я покорно вспоминаю слова, шёпот древнего суфия: "Мужи яро трутся, тщатся, тянутся к лону жены ибо они вышли оттуда, и как человеку не стремиться к месту рожденья своего? к перводому алому сладчайшему своему? к дому, к люльке детства своего?.. к колыбели своей?..
Лоно жены рождает... но и губит...
Но я ли трону бутон её?.. я ли разрушу колыбель мою?
О Боже!..
... Много лет прошло...
Давно я уехал из родного города Душанбе, где в гражданской войне братья слепо хищно алчно поубивали братьев, а русские – стали изгнанниками на Руси-изгнаннице, когда кучка бесов разрушила страну, где люди любили друг друга, и богатый вор не притеснял, не гнал в могилу доверчивого работящего ограбленного бедняка...
Много жён и дев возлюбил я в долгие дни грешной жизни моей...
Многих забыл и многих живо помню благодарно и поминаю в последние дни земной жизни моей...
О Боже! Как же много любви надо человеку в жизни его и как мало ему дано, но мне Господь дал много...
Но вот смерть приблизилась ко мне и многих зыбко забыл я в муках уходящего тела моего, а вот Ложка Фараона всё чаще приближается ко мне...
И раньше, во многих туманных днях и ночах жизни моей, чудилось мне, что вот я вижу Её в сумерках близ дома моего, близ жизни моей...
И ветвь жемчужно розового миндаля мерцала и мерцает хладно недоступно в туманах и сумерках жизни моей...
Всегда чудилось и чудится мне, что Она бережёт стережёт меня, как только мать берегла и стерегла меня в детстве моём...
Как Богородица охраняла оберегала и охраняет оберегает в веках Русь Святую...
О Боже! Девочка древнеегипетская... пришелица дивная моя! Ложка Фараона!.. Ветвь снежного раннего миндаля!.. А я ведь так и не узнал имени твоего, девочка моя... древняя египтянка русская моя...
Прости меня! меня! меня! прости мя!..
Но!.. как же назову? закричу? окликну тебя?.. когда будет встреча, встреча вечная там... там... там... в райских вечноминдальных садах?..
...Когда великий поэт умер лютой русской зимой, в нищете и безвестности, в нищей обобранной России, уже забывающей Святое Имя Своё от ига бесов пришлых, и нищая журавлиная стайка друзей и родных похоронила его в нищей могиле, на нищем икшанском погосте – то через несколько дней под самодельным свежим крестом на свежем снегу встала легла явилась ветвь розовопенножемчужного миндаля...
Редкие пьяные посетители погоста решили, что это бумажные мёртвые цветы...
Мёртвым в нищие мёртвые времена дарят мёртвые цветы...
Но это были живые...
О Боже!..
...Ложка Фараона...
Безымянная вечная возлюбленная моя в двух мирах.
Это Ты...
Оттуда...
За мной...
Пришла...
О Боже!.. а я ждал...