ЖАРА

ЖАРА

Александр Сусликов

4 марта 2002 2 0

10(433)

Date: 5-03-2002

Author: Александр Сусликов

ЖАРА (Рассказ)

Тихим летним утром я иду по земле. В лесу прохладно. Прохожу мимо дымящегося кострища, дощатого стола с остатками ужина. Все спят. Я иду умываться. Немного ломит плечо, отлежал. По протоптанной в прибрежной крапиве тропе спускаюсь к ручью.

В воде лежат камни. Крупные и мелкие, ноздреватые и гладкие. Подо мной бежит прозрачная родниковая вода. Умываюсь, стоя на камнях. Жалко портить воду мылом, но личинки ручейника, ползающие по песчаному дну, кажется, не против мыла.

Зачерпываю с водой песок со дна, из песка выплывает странная розовая рыбешка, похожая на угря, и снова зарывается в песок.

Противоположный берег в полутора метрах от меня такой же низкий. Из него торчат у самой воды корни ольхи. Они напоминают мочалки со странными желто-оранжевыми клубнями, состоящими из мелких шариков, связанных между собой корешками. Срываю один клубень, разламываю и понимаю, что таким образом постигнуть мир невозможно.

Выбираюсь на противоположный берег и иду среди мелких зонтиков сныти. Под ними мох, сырая рыхлая земля. Вверху, в макушке ольхи, шумит легкий утренний ветерок — признак начинающегося дня. Сознание мое погружено в смутное созерцание, усиливающееся общим впечатлением затененной прохладной низины, по которой бежит наш ручей.

Поднимаюсь по склону, прохожу около большой березы с искривленным стволом, покрытым грубой корой.

Вокруг лес — обыкновенный русский смешанный лес с беспорядочным, довольно густым подлеском. Кое-где видны ели и согнутые снегом, да так и не распрямившиеся до середины июля, липки и черемухи.

Напрасно я надеюсь увидеть здесь грибы — лето сухое.

В лесу чувствуется солнце, тоже становится тепло. Устав блуждать по подлеску, иду обратно.

Всюду жизнь, и она подпитывает мои силы. Все проникнуто стремлением к свету, и природа как бы спрашивает меня: "Что?! Неужели ты еще не знаешь, зачем жить? Посмотри вокруг. Ни одно из растений не знает, сколько оно проживет, из миллионов семян прорастают единицы. Но вслушайся в шум леса, он проникнут смыслом жизни, который не надо облекать в слова. Само стремление жить, заложенное в семечке, как волшебная сила, преображающая мир,— и есть его смысл. Вливайся, будь с нами!"

Смущенный и вдохновленный выхожу я из светлого высокого теплого леса, кусты трогают меня руками-ветками и вторят: "Вливайся".

Спускаюсь в приятную прохладу долины. Подхожу к ручью. Лучи солнца уже пробили ольховую листву. Вода в ручье сверкает на перекатах. Вдоль ручья сказка: в тоннеле из трав и деревьев с наклоненными друг к другу стволами вода то сверкает бриллиантами, то меркнет до черноты. Перекаты перемежаются небольшими плесами.

Возвращаюсь в лагерь.

Возле костра сидят поисковики и готовят завтрак. Это вполне современная молодежь, и нам трудно найти общий язык. Да и к чему? Здесь все заняты общим делом поиска останков павших, и этого достаточно.

Приветствую своих новых знакомых и вылавливаю из котла несколько картофелин. Хочется есть. Мне приятно сидеть одному за дощатым столом, есть картошку с постным маслом и луком.

В экспедиции я числюсь водителем, а мое транспортное средство — большой, черный мотоцикл, способный преодолевать любое бездорожье (часто с помощью ручной силы). Допиваю чай, иду "на рабочее место"

Мотоцикл стоит на окраине леса рядом с большим зеленым грузовиком, оба носят гордое имя "Урал".

Выходит командир поисковиков и мечтательно смотрит на поле. Мы встречаемся взглядами. Василий (так его зовут) подходит и мы здороваемся.

— Красиво?— спрашиваю.

Василий смущается.

— Да уж...

У молодых не в моде восторги и стремление к красоте. Однако и в Печорины они не годятся.

— Работает?— спрашивает Василий, кивая на мотоцикл.

— Работает.

— Надо бы съездить елку сухую на дрова спилить. Съездим?

— Съездим.

Василий уходит завтракать, а я смотрю на мотоцикл, и кажется мне он в чем-то похожим на диван — на нем и сидеть можно, и лежать, и даже ездить! Наверное, это из-за характерной формы коляски, дошедшей до нас из тридцатых годов.

Пока я таким образом размышляю, из леса появляется Василий, на крупном лице его написаны сытость и довольство собой. На плече несет небольшую мотопилу.

— Здесь недалеко, — говорит он.

— Присаживайтесь.

И я гостеприимно откидываю полог коляски.

Василий устраивается в коляске в обнимку с пилой.

С тех пор как ГАИ сделала мне замечание за перевозку пассажира без шлема, мы ездим в зеленых армейских касках Кантемировской дивизии. Забавная картинка.

Мотоцикл катит по дороге, утрамбованной армейскими грузовиками. Несколько поворотов, подъем по насыпи — и мы на шоссе.

Удивительно существование здесь асфальтовой дороги, да какой! Мы переезжаем мост через наш ручей и лихо мчим к еловому бору, что в полутора километрах.

Съехали с насыпи и попали на красивую лесную дорогу. Останавливаемся. Слезаем с мотоцикла , идем через малинник к деревьям. Среди высоких елей виден сухой ствол с печально торчащими голыми ветками.

Василий запускает мотор бензопилы и встав поудобнее, начинает пилить. К запаху бензинового дыма примешивается еловый дух, в воздух взлетает древесная пыль.

Мне делать нечего, и я прогуливаюсь по ельнику. Это старый лес. Чудом уцелевший. Деревья стоят на приличном расстоянии друг от друга, все они высокие и прямые. Внизу почти ничего не растет. Но вот среди мха замечаю торчащую в недоумении тонкую рябинку. Она запоздало поняла, что выросла явно не на месте.

Слышен характерный треск.

Я оборачиваюсь и смотрю, как с шумом падает столетняя ель. Василий повалил ее удачно, вокруг ствола достаточно места. Я рублю сучья, а Василий отпиливает чурки.

Работа сделана и мы, довольные собой, любуемся чурбаками, лежащими среди срубленных сучьев.

По пути к мотоциклу обнаруживаем длинную извилистую неглубокую канаву, заросшую травой.

— Окоп,— говорит Василий.— Надо будет копнуть здесь.

Романтизма в настроении как не быва

ло.

Мы устраиваемся на мотоцикле и задним ходом выезжаем на шоссе.

Я бросаю на ельник прощальный взгляд и даю газ.

Сильный, ровный рокот мотора снова располагает к уходу в себя. Я думаю теперь о том, что наша земля потому и принадлежит нам, что изрыта окопами и полита кровью наших предков. Они были лучше нас, и мы, их легкомысленные потомки, не умеем постигнуть ту объединяющую идею, за которую люди идут на смерть ради жизни, и в своем желании жить во что бы то ни стало мы теряем право жить на своей земле.

Хорошо, что у нас еще осталась совесть, и мы можем по крайней мере как следует похоронить наших достойных предков.

Въезжаем под полог леса и останавливаемся рядом с "Уралом".

На поляне закончился завтрак. Дежурный несет котел к ручью, а остальные готовятся к раскопкам. Кто-то поедет на грузовике к деревне, кто-то пойдет в лес. Так пройдет этот жаркий день.

Подходит Василий.

— За продуктами поедем?

— Нет проблем.

Василий с мешками снова садится в коляску и мы опять мчим вдоль поля.

Дальняя поездка — событие. В дороге всякое может случиться.

Проезжаем деревни. Наш камуфляж и армейские каски производят на публику неизгладимое впечатление. Кричат: "Наши пришли!"

Цветущие травы, зной, марево на горизонте — все это как бы уплотняется от скорости и напора ветра, медовые ароматы пьянят.

В состоянии эйфории оказываемся в долине речки Гжать. От горизонта до горизонта — луга. По ним, как тропические жуки, ползают тракторные косилки. Пахнет сеном.

Деревня. Я сбавляю скорость. Здесь за мостом разрушенное имение какого-то барина. Однажды я осмотрел его. Судя по остаткам перекрытий и рам в окнах, в доме еще недавно кто-то жил. Внутри лепнина.

Толкаю Василия — посмотри, какое красивое строение! Он отмахивается рукой. Что значит этот жест? К кому, чему он относится? К архитектуре или неблагодарному потомству?

Город. Пыль. Жара. Вялые собаки. Наш приезд ничуть не вносит оживления. Лениво бродит по рынку Василий, что-то покупает.

Заглядываем в булочную. Здесь прохладно и пахнет кислым. Очередь из трех человек. Наше появление никого не удивляет: поисковиков здесь знают и уважают.

Далее заборы, дома, бензоколонка. Круглая центральная площадь с памятником Гагарину в центре.

Такие невзрачные провинциальные городки всегда разжигают чувство Родины в моем сердце — я здесь не чужой. Каждый русский город я воспринимаю так. Конечно, его жителям нет до меня никакого дела, я им не сват и не брат, но и деревьям в лесу нет до меня никакого дела. Но им я тоже родня.

Я вспоминаю старый окоп в ельнике. Он вырыт далеко от линии обороны. Кем? Зачем? Может, наш солдат там сидел как наблюдатель? А может, принял там последний неравный бой?

Едем. Справа и слева неоглядные луга, на которых когда-то гибли наши предки. А какие названия у этих место! Сукровня. Трупянка. Бойцы. Стрелковка. Колоча...

Вот все сейчас говорят, что русские потеряли национальную идею. Не здесь ли потеряли?— думаю я.

А мимо летели деревни, деревья, проплывали луга. Вот уже и сельцо Самуйлово, два живописных поворота и слева — наш ельник.

Дорога режет лес. Впереди над дорогой между стенами леса — вечернее небо. Дорога в тени. Догоняем "Урал". Из кузова улыбаются наши труженики. Они забрали чурки — теперь с дровами.

В лагере выгружаем дрова. И грузовик опять куда-то отчаливает.

— Купаться поехали на водохранилище,— говорит Василий.

"Хорошо, что магнитофон с собой взяли,— думаю я.— Можно лес послушать".

В воздухе еще чувствуется дневное тепло, но уже туман ложится в низину.

"Почему я воспринимаю эти леса как свои,— думается мне.— Может, они уже принадлежат какому-нибудь частному собственнику?"

Становится не по себе. Ведь если мы останемся такими же, как были в эти последние десять лет, то или вымрем, или нашу землю скупят у нас из-под ног. И будут по-хозяйски ездить и ходить по ней. И лес будет стоять и шуметь так же, как сейчас. Ему-то что?

Пораженный этой мыслью, я смутно начинаю понимать, что так просто жить и дышать человек не вправе, потому что он не дерево.