Нужна ли амнистия для уголовников

Нужна ли амнистия для уголовников

Чёрный цвет у меня физиологически завязан на образ моей бабушки Анны Шаповаловой, вернувшейся в 1953 году из карагандинского лагеря. Было это в конце марта или в начале апреля. Помню, я стоял как раз в углу нашего одесского двора. И вдруг слышу: "Алик!" Оборачиваюсь и вижу старуху во всём чёрном, с коричневым чемоданчиком в руке. Худая, не по сезону одетая - чёрный шерстяной платок, чёрный бушлат, который до сих пор носят наши российские зэки, и самое для меня тогда поразительное – чёрные кирзовые сапоги.

«Ты меня не узнаёшь?» – спросила меня старуха. И я действительно с трудом узнал в этой женщине свою бабушку. В последний раз я видел её четыре года назад на свидании в пересыльной тюрьме на Лузановке, перед тем как её отправляли в Караганду, в лагерь. Тогда она была полной, в белой блузке, в которой её и арестовали, её большие чёрные глаза искрились от радости свидания со мной – её любимым внуком. А теперь передо мной была во всём чёрном старуха, хотя ей было всего 59 лет, которая прямо с вокзала, из тюрьмы, на нашем 17-м трамвае вернулась домой. Правда, не в свой дом, а в дом отца моей матери Еремея Ципко.

Бабушку, как она сотни раз рассказывала, посадили в 1948 году, чтобы её собственную двухкомнатную квартиру заселить нуждающимся в жилплощади полковником НКВД Кротовым. В свою же квартиру на Водопроводной она так до конца жизни и не въехала, несмотря на полную реабилитацию (ей даже вернули её домашнюю утварь, конфискованную после ареста, которой пользовался новый жилец её квартиры полковник Кротов). Кстати, с её тёмно-коричневым старым чемоданчиком, с которым она вернулась из тюрьмы, я уходил через семь лет в армию, на том же 17-м трамвае ехал к военкомату[?]

Я неслучайно начал свой рассказ с воспоминаний о том, как встретил бабушку, вернувшуюся из тюрьмы. К сожалению, сегодня многие политики и эксперты не видят разницы между постсталинским 1953?м и нынешним, посткоммунистическим 2013 годом. Тогда амнистия была прежде всего восстановлением справедливости. Ведь бабушку посадили по такой статье, которую трудно придумать: не за саму спекуляцию, а за «попытку спекуляции», основанием для чего послужили три «штуки» крепдешина, каких-то 40–60 метров, оставшихся у неё со времён оккупации, когда она, как и многие одесситы, выживала за счёт торговли.

Но сегодня амнистия, о которой последнее время так много говорят, имела бы совсем другой моральный и политический смысл. Амнистия для невинного осуждённого – это акт гуманизма, признак либерализации системы. Но амнистия сегодня, амнистия для людей, совершивших уголовное преступление, имела бы, на мой взгляд, прямо противоположный смысл.

В 1953-м амнистия дала свободу прежде всего сотням тысячам колхозников и колхозниц, осуждённых на восемь лет за то, что они спасали своих детей от голода и несли в карманах с колхозного поля зерно. Но сегодня, я настаиваю, массовая амнистия, к которой призывает не только лидер ЛДПР Владимир Жириновский, но и некоторые либералы, означала бы чудовищную несправедливость, ибо дала бы свободу насильникам, педофилам, торговцам «белой смертью», грабителям.

Массовая амнистия в современной, криминогенной России означала бы, что у нас как не было неотвратимости наказания, так и никогда не будет. Нынешние сидельники – тоже жертвы, но жертвы особого рода. Если при Сталине в тюрьмах было достаточно много жертв режима, жертв того, что мы называем «насилием тоталитарной власти», то у нас сегодня в тюрьмах сидят прежде всего жертвы отсутствия власти, жертвы так и не преодолённой до сих пор атмосферы безнаказанности, жертвы дефицита страха, позволяющего до бесконечности пополнять ряды преступного мира.

Если сталинская Россия страдала от избытка власти, то нынешняя Россия, на мой взгляд, продолжает страдать прежде всего из-за того, что она на самом деле слабее преступного мира. Никаких качественных перемен в сфере преступности по сравнению с 90-ми не произошло. Каждую неделю мы узнаём о расправе преступного мира над неугодным судьёй или прокурором, или неугодным мэром. Кровавые разборки внутри бизнеса продолжаются до сих пор. Все мы, кто не имеет охраны и не ездит в бронированных автомашинах, кто по вечерам возвращается домой в спальные районы, спускается в неохраняемые переходы, – смертники!..

Что означает недавно озвученный президентом Путиным факт, что у нас до сих пор раскрываемость преступлений – меньше половины? Это означает только то, что у нас гуляют на свободе и продолжают совершать преступления ровно столько людей, сколько сидит в тюрьме. И при этом уровне раскрываемости преступлений массовая амнистия, к которой призывает всё тот же Владимир Жириновский, означает просто превращение России в преступное царство. Кстати, недавняя инициатива премьера Медведева по либерализации 60 уголовных статей, перевод особо тяжких преступлений просто в тяжкие и т.д. как раз и служила этому «благородному» делу превращения России в рай для уголовников и в ад для нас, большинства законопослушных людей.

Мне трудно понять тех политологов и экспертов, которые стращают нас цифрами, говорящими о количестве заключённых, и предлагают как можно меньше сажать за решётку. Конечно, у нас в тюрьмах сейчас много людей, намного больше, чем на Западе и даже в СССР. Но почему-то, по непонятным причинам, все эти борцы с пенитенциарной системой скрывают от своих зрителей и читателей самое главное, а именно, тот факт, что у нас в посткоммунистической России преступность в разы больше, чем в СССР (к?примеру, количество убийств больше в три раза и в 10?раз больше, чем в странах Западной Европы). Ведь на самом деле главная опасность для страны состоит не в большом количестве сидящих в тюрьмах, а в нашем нынешнем беспределе, который угрожает не только безопасности миллионов людей, но и вообще будущему России.

То, что в 1953 году было проявлением гуманизма, праздником для измученной страхом страны, праздником для таких детей, как я, к которым возвращались из тюрьмы близкие, сегодня будет восприниматься как свидетельство безразличия власти к жизни миллионов, как очередное свидетельство абсурд­ности всей нашей посткоммунистической жизни.

Страшная правда, которую в упор не хочет видеть и наша посткоммунистическая власть, и особенно наша либеральная элита, состоит в том, что мы сегодня нуждаемся не в массовой амнистии для заключённых, а, напротив, в немедленном ужесточении наказаний за уголовные преступления, и прежде всего за посягательство на жизнь людей.

Сам факт наличия в стране рецидивистов-убийц говорит о несостоятельности нашего уголовного законодательства. Без восстановления неотвратимости наказания за совершённые преступления, особенно – тяжкие преступления, без восстановления у людей страха перед тюрьмой мы не спасём Россию. Иначе, т.е. без чрезвычайных мер по борьбе с преступностью, мы не остановим преступность.

Вот такие мысли возникли у меня, когда я вспомнил об апреле 1953?года, о том празднике, который дала для многих настоящая амнистия.