Книга в дереве
Книга в дереве
* * *
Времени здесь в обрез -
трудно его обидеть.
Дерево смотрит в лес,
чтобы себя увидеть.
В поле полно небес –
можно сосну заметить.
Дерево входит в лес,
чтобы себя не встретить.
В поле сосна. Одна.
Снег истоптали боги.
Чтоб не нашла она
лёгкой своей дороги.
* * *
В ветер до неба набьётся вода.
Стукнет луной в навес.
Дерево слышит себя, когда
слушает ночью лес.
И человек, воскресая в стыд,
знает, едва дыша,
что у него ничего не болит –
только душа.
* * *
Ляжешь, как на глину[?] Только руки –
руки затекают под меня,
вымывая душу из разлуки,
словно дым и горечь из огня.
Словно кто-то белый свет листает,
пустоту, как стёклышко, берёт:
палая листва перелетает –
как сквозь пальцы – с этого на тот.
У воды во рту твердеет бритва.
Немота с тебя не сводит глаз.
Непроизнесённая молитва
прямо в бездну молится за нас.
* * *
Одинокий старик
копит последний крик.
Дверца открыта – печь
знает иную речь…
Кто там стоит оплечь? –
Очи закрыть – и лечь…
Только огню видна
тьма… А за ней одна
страшная тишина.
* * *
Всё выше свет, темнее, уже,
день теплокровен и умыт.
Где снег растаял, там болит
земля в земле, и первый стыд
стекливший лужи,
теперь глядит очами стужи
и в бочки ржавые гудит.
Два зренья – неба и земли,
столкнувшись, воздух вознесли –
столп ледяной, внутри горячий, –
как взор любви, уже незрячий,
как ночью горло без петли.
Сквозь лёд и снег проходит сад –
стучит капель, ломает спицу.
И долго тьма вдыхает взгляд
и выдыхает свет и птицу.
* * *
Зернистой старости обряд –
сугробов медленное пьянство
и влажной смерти постоянство –
всё превращает в землю сад:
и этот рай, и этот ад,
где зреет зрение пространства
и вечности мужает взгляд.
* * *
Всё гуще книга в дереве. Она
растёт сама собой в себе. Весна,
даруя птицам нежный купол сада,
цветущей смерти медленно глотнув,
кончается. И в небо тянет клюв
живую букву шелкопряда.
И шелеста грядущего надсада,
и переплёты веток, и слюна
зеркального земному раю ада –
всё паутины зыбкая громада,
где, стиснутая светлой силой взгляда,
густеет книга в дереве. Она
не тронута, но Богом прочтена.
* * *
Сгибая ветер в две погибели –
в деревья, в ветви, в листья, в щели, –
в воде дожди себя увидели –
и обомлели, и прозрели,
и ознобили зобик зяблику,
и так возликовала жалость,
что к оторвавшемуся яблоку
большая яблоня сбежалась.
Так отраженье отрывается
от босоногого предмета
и прямо в озеро вжимается
невероятной силой света.
* * *
В зеркало смотришь – исчез.
Вертится в холоде ядрышко боли.
Ветер с утра одевается в лес,
а раздевается – в поле.
Ветер – утраченный рай:
в смерть упирается, чтобы сначала
вечность начать. Убирай
зеркало, чтоб не молчало.
В тряпку, в рогожу, в сарай,
чтоб не струилось наружу.
Чтоб не лилось через край
всё, что морозило душу.
* * *
Книгу открою – ближе к концу.
Книгу воды прижимаю к лицу –
кану в страницы – в наклоне,
в две – по размеру ладони.
И – в глубину, и опять в высоту:
небо ознобом земли перечту,
как журавлиную стаю,
кровь свою перелистаю.
Так шелестите леса в решето,
светом шумите и камни, и стёкла –
всё, что ещё не прочитано, что
солью и смыслом намокло.
* * *
Сон после жизни – мука,
всё – пустота и дрожь,
ни тишины, ни звука –
небом одним поёшь.
Мёртвому поле снится –
вот он стоит, немтырь:
в левой руке синица,
в правой руке снегирь.
* * *
Капля слизывает себя долго.
Удлиняется. Словно Волга,
слабосильная, сгоряча
Каму слизывает с плеча.
Без стекла, без горсти, без глины
капля тянется как сосуд,
из которого очи пьют:
из артерий, из сердцевины
бытия – и себя до дна
выпивают – и в горле сухо.
Это только начало слуха,
и щекочет глухое ухо
капля новая из окна.
* * *
Лапки, веточки сорочьи
пишут то, что станет речью,
на снегу последнем. Ночью
очи плачут человечьи.
Очи волчьи тоже плачут,
очи заячьи трепещут
и под веки звёзды прячут,
и глядят. И небом плещут
вёсла клёна или бритвы
прошлогодней стрекозы,
чтобы вверх текли молитвы
золотым путём слезы.
Теги: Юрий Казарин , современная поэзия