«Самая сложная вещь во вселенной»
«Самая сложная вещь во вселенной»
Фото: Monika LAIRD
Профессор Техасского университета A&M американский учёный-литературовед Бретт Кук занимается русской литературой уже более сорока лет. Он не раз перечитывал излюбленные произведения русской классики и с каждым разом находил их всё более значительными. Притягательность этих книг настолько заинтересовала его, что это стало основанием для выработки новой методологии - биопоэтики. Сегодня Бретт Кук – автор трёх книг и множества научных статей о русской литературе, а кроме того, преподаватель русской литературы и искусства в одном из самых крупных американских университетов. Мы беседуем с ним о его предпочтениях в русской культуре, о том, что знают о ней американцы, и о том, каких знаний им не хватает.
– Александр Пушкин – Лев Толстой – Евгений Замятин[?] Почему так распределились ваши интересы в большой русской литературе?
– Во-первых, они мои любимые писатели (как и Достоевский, и Набоков). Вообще говоря, мне интересно, как искусство привлекает наш интерес, особенно как оно это делает больше, чем один раз. Когда вы занимаетесь текстом, вам приходится перечитывать его много, очень много раз. Отличительная черта классики состоит в том, что ваш интерес (даже любовь и уважение) всё растёт и растёт, а не исчезает в процессе перечитывания. По-моему, основной вопрос в литературоведении (или искусствоведении): почему нам нравится та или иная литература? Если бы литература не привлекала наш интерес, не стоило бы и заниматься ею. Я выбрал свою профессию, читая Толстого и Достоевского (к которому я ещё намерен вернуться в своём исследовании).
А конкретный выбор зависит в первую очередь от направления наших лекций. У нас небольшой факультет, мы не можем изучать второстепенных писателей. Для этого не хватает студентов, слушателей. Приходится сосредоточиться на избранных. У меня каждые два года лекции по русской лирической поэзии, по утопии, по русской художественной истории до 1900 года (на которых мы изучаем "Лебединое озеро", оперы «Борис Годунов» и «Князь Игорь», живопись Репина и Нестерова и т.д.) и по «толстоевщине». Поэтому я перечитываю те же самые книги. И всегда я нахожу в них большие сюрпризы.
– Какие же сюрпризы?
– Много их! Например, то, что почти вся математика в романе «Мы» ошибочна. Что в стихотворении «Поэт» Пушкина имеется предвкушение «Медного всадника»: «К ногам народного кумира / Не клонит гордой головы; / Бежит он, дикий и суровый, / И звуков и смятенья полн…»
Есть ещё и третья причина, почему я занимаюсь определёнными писателями: давным-давно я решил, что лучше глубоко понимать одно произведение, чем поверхностно изучать много. Моя работа над «Поэтом» Пушкина продолжалась тридцать лет; она началась со студенческого доклада в 1968 году и завершилась книгой о нём – «Пушкин и творческий процесс» в 1998-м.
– Целых тридцать лет! Что изменилось за это время в вашем восприятии Пушкина?
– Не столько изменилось, сколько углубилось. Меня поразило, что его поэзия никогда не противоречит себе; то есть художественное мышление Пушкина удивительно последовательно в течение двадцати лет. И в его творчестве видны предчувствия того, что клиническая психология доказала только полтора столетия спустя. Мы нуждаемся в философии лирической поэзии: я думаю, что можно сравнивать лирическую поэзию с теоретической физикой.
– Не раз приходилось слышать мнение, что на иностранные языки стихи Пушкина не переводимы, что перевод не передаёт их силы и прелести. Как вы знакомились со стихами Пушкина?
– Я никогда не читал стихи Пушкина в переводе. В этом нет смысла, как не надо слушать Моцарта на японских инструментах. Вообще-то у нас, на Западе, много уважаемых пушкинистов. Я начал изучать его, когда мне было двадцать лет, и, конечно, влюбился. Мы требуем, чтобы наши студенты читали «Евгения Онегина», чтобы вести живые разговоры об этом вечно новом романе. Невозможно наговориться о нём!
– Студенты читают его на русском? Или в переводе? Какой перевод вы считаете хорошим?
– На русском. Да, студентам трудно, но, читая этот чудный роман, можно абсолютно обо всём разговаривать. Я когда-то слушал отрывки перевода, который сделал Чарльз Джонсон, и он мне нравится.
– Кстати, о ваших студентах в Техасе… Сколько их? Увеличивается или уменьшается в последние годы их число?
– В нашем университете самое большое количество студентов, которые, изучая русский один год (имеется в виду основная грамматика), захотели продолжать это обучение и дальше. У нас таких студентов больше, чем где-либо в США. Все наши классы для начинающих переполнены! Но у нас таких студентов больше, чем мест для них. Из-за экономических проблем в Америке государство старается сэкономить деньги. Вообще в нашем университете (он один из самых больших в США) сейчас меньше профессоров и преподавателей, чем было три года назад. Поэтому мы вынуждены ограничивать не только количество студентов-русистов, но такие проблемы бывают на многих факультетах.
Если бы было больше государственной поддержки, мы могли бы принимать больше студентов на курс русского и других языков. Самое большое их количество было во время перестройки; при Ельцине была только одна треть того, что было раньше. Теперь число студентов, изучающих русский язык, растёт, так как Россия становится более значительной страной. К тому же наши Вооружённые силы очень советуют и помогают будущим офицерам учиться русскому языку (и другим критически-важным языкам: то есть арабскому, китайскому и т.д.). Наши генералы очень хотят, чтобы офицеры уважали чужие культуры.
– Вы знаток, ценитель русской оперной музыки. Какой в особенности? Мне случалось слышать, что на Западе Пушкин известен в первую очередь как «автор либретто к операм». Так ли это?
– Да, очень люблю самые известные русские оперы – Мусоргского, Бородина, Чайковского, Шостаковича, Римского-Корсакова. Все, кроме Римского-Корсакова, популярны в США, в особенности «Борис Годунов», «Князь Игорь», «Леди Макбет», «Пиковая дама» и, конечно, «Евгений Онегин». Если бы наши певцы умели петь на русском языке (требуется специальная тренировка), было бы больше постановок русских опер.
Я интересуюсь и новыми постановками опер. Только что провёл весну и лето на оперных репетициях. Я пишу книгу об опере, особенно о том, почему мы постоянно смотрим одни и те же классические постановки, такие как «Фигаро», как «Чио-Чио-сан». Какой-то риск нужен в искусстве... Но, кажется, специалисты редко общаются с теми, кто участвует в постановках, с режиссёрами, с певцами и особенно с композиторами. Я читал книги по истории оперы, и никакой историк, кажется, никогда не разговаривал с режиссёром, с певцом, хотя бы с композитором. Жаль.
Это правда, что Пушкин известен как «автор либретто к операм». Но у нас много переводов «Онегина». И проза Пушкина везде продаётся. Когда National Geographic, самый популярный журнал на свете, издал первую свою статью об одном человеке, они выбрали Пушкина.
– Когда же это было? Что рассказывалось о Пушкине в том журнале?
– В сентябре 1992-го. Была короткая биография поэта. И писали о его положении в современной русской культуре.
– Русская антиутопия Замятина, английская антиутопия Оруэлла, американская антиутопия Брэдбери… Показывают ли они сходство человеческой природы?
– Человеческая природа одна – это позволяет нам понимать друг друга. Таким образом мы получаем удовольствие от произведений, сочинённых давно в далёких странах, как от платоновской «Республики». По-моему, антиутопические романы во многом похожи; я сравнивал их (включая шедевр Оруэлла, о котором я часто читаю лекции) в своей книге «Человеческая природа в утопии» (2002). Антиутопический роман Брэдбери неплохая книга, хотя я предпочитаю его «Марсианские хроники». Но я никак не могу представить, как Замятин сумел написать свой уникальный роман «Мы», который вызывает во мне такой неисчерпаемый интерес. Когда я перечитываю его, мне кажется, что я смотрю на некоторые страницы в первый раз. И он, как все классики, выражает нашу природу на многих уровнях.
– Чем всё же книга Замятина отличается от антиутопий Оруэлла и Брэдбери? Замятин ведь довольно долго пробыл в Англии… есть ли какие-то отзвуки этого опыта в его романе?
– «Мы» намного лучше. В этом романе очень богатая повествовательная структура и к тому же уникальный язык. Мало этого в Оруэлле и ещё меньше в Брэдбери (у которого есть и гораздо лучшие произведения, чем его антиутопия). У нас научная фантастика не считается высокой литературой, а надо сравнивать Замятина не с Брэдбери, а с Достоевским. Бесспорно, в его романе видно огромное влияние Англии: Томаса Мора, Герберта Уэллса и много кого ещё. Некоторые английские литературоведы занимались изучением этого вопроса. Надо помнить, что значительное произведение литературы или искусства – самая сложная вещь во вселенной.
– Вы много занимались Толстым, но мало – Достоевским. Почему?
– О Достоевском я писал в «Смердякове» и ещё буду писать… Меня очень привлекает понятие «художественное мышление», о котором я читал у пушкиниста Б.С. Мейлаха. Кажется, что художники думают иначе, чем мы, когда сочиняют свои произведения. Художественную литературу стоит читать уже хотя бы поэтому. Это подтверждает современная «теория ума», когнитивная функция, которая позволяет нам представлять субъективность других людей, ставить себя на их место. Вот почему, как говорят антропологи, у нас такой большой и сложно организованный мозг – для конкуренции между людьми. Главное дело повествовательной литературы и лирики – давать представление о личности. Индивидуальность других и даже вымышленных лиц постоянно нас интересует. И мне кажется, что наши художники развивают эту функцию, которой, в общем, нет у аутистов. Например, я сейчас исследую вопрос, как Достоевский нашёл так называемый ящеричный мозг (reptilian brain) в своём романе «Братья Карамазовы». Это древняя часть нашего мозга, которая общая у нас и у динозавров. Предположительно, она – источник неистового поведения. Например, как Достоевский использует слово «вдруг» в этом романе… Я не говорю, что Достоевский так хорошо знал нейрофизиологию, но он как-то ощущал выражение этой части мозга. Часто в этом романе при слове «вдруг» происходят такие взрывы неистового и неожиданного поведения. И в некоторых сценах мы замечаем сложность человеческой субъективности.
– Ваша жена тоже известный учёный, исследователь творчества Андрея Белого. Она как-то повлияла на ваш интерес к русской литературе? Или это вы повлияли на неё?
– Мы встретились в аспирантуре, то есть когда оба уже занимались русской литературой. Ольга – моя коллега на нашем факультете; иногда мы преподаём вместе. Конечно, мы делим абсолютно все интересы и помогаем друг другу во всём. Она написала диссертацию о творчестве Андрея Белого и десять лет издавала журнал «Вестник общества Андрея Белого» (Andrey Bely Society Newsletter). Она пишет книгу о романах Белого. Благодаря Набокову его «Петербург» у нас считается классикой литературы XX века.
– Что вы стараетесь сделать, успеть, попробовать, когда приезжаете в Россию? Что возможно и даже обычно в России – но невозможно в США?
– Мы часто привозим в Россию группы наших студентов; в мае следующего года надеемся приехать на месяц. У вас так много замечательного! Я считаю Москву культурной столицей мира, и нам нравится проводить время в других городах. Практически каждый вечер ходим или в театр, или на концерт... Нет нигде такой публики, как у вас в России. Это основное богатство.
Иногда мы работаем в ваших архивах, Ольга – в Музее Андрея Белого и в архивах ГУЛАГа, а я в Музее Толстого, где веду своё исследование о прототипах в романе «Война и мир».
– Что же такого особенного в русской публике?
– В России долго бытовало диссидентство, часть искусства была под запретом. Поэтому, мне кажется, русская публика больше интересуется искусством, чем американская, – хотя у нас, в Америке, много знаменитых художников, композиторов. Но в России гораздо больше театров, концертных залов. И у нас почти нет государственной поддержки для искусств. Но самое главное, в России так много людей (мне кажется, даже больше, чем раньше) ходит на спектакли и на выставки!
– Что американцы знают о России?
– Американцы слишком мало знают... В газетах наши журналисты только и пишут о том, чем занимается ваш президент. Хотя это очень интересно и важно, но попросту жалко, что мы не представляем того, какая огромная художественная сила теперь развивается в России, что мировой авангард в будущем будет у вас.
Я мало интересуюсь политикой и поэтому не слежу за русской политикой и ещё меньше понимаю её. Но мне совестно, что русские гораздо больше знают о нас, чем мы о вас. При советской власти кто-то заметил, что было больше американистов в одном Институте США и Канады, чем русистов во всей Америке. Например, если бы американцы были знакомы с древней русской историей, они бы знали, что русские, как все земледельцы, неагрессивный народ. Следовательно, нам не надо бояться вас.
Беседовала Татьяна ШАБАЕВА
Личный вклад
Бретт Кук «Пушкин и творческий процесс» (Brett Cooke «Pushkin and the Creative Proces», University Press of Florida, 1998)
Первая монография Бретта Кука о русской литературе (как и другие его книги, на русский язык не переводилась). По отзывам американских критиков, представляет собой новый взгляд на творческий процесс (формальный метод в сочетании с психоанализом). В центре внимания автора – особенности художественного мышления А.С. Пушкина, которое во многом предвосхитило открытия психологов XX века (в области изучения мышления человека-творца). Книга написана на материале исследования как художественных произведений, так и документальных источников.
«Биопоэтика» / под ред. Бретта Кука и Фредерика Тёрнера («Biopoetics», Brett Cooke, Frederick Turner (editors), Paragon House, 1999)
Сборник статей. По мнению исследователей, принявших участие в сборнике, биопоэтика/эволюционная критика позволяют выстраивать настоящие отношения литературоведения со всеми науками, особенно с генетической биологией и с антропологией. Основной вопрос: почему искусство появляется абсолютно в каждом обществе? Делается предположение, что оно обладает высоким адаптационным потенциалом, и поэтому очень полезно (или же было полезно в древних условиях). Эвокритики живо интересуются человеческой природой и в особенности сосредоточиваются на классике, исходя из того, что все желания и антипатии человека не случайны, а значимы.
Бретт Кук «Человеческая природа в утопии: «Мы» Замятина» (Brett Cooke «Human Nature in Utopia: Zamyatin"s We», Northwestern University Press, 2002)
Целостный образчик социобиологического подхода в литературоведческом исследовании. По мнению автора, утопии и антиутопии представляют собой весьма плодотворный материал для изысканий подобного рода, так как в них обнажена человеческая природа и можно подробно проследить (предполагаемую) эволюцию человеческой психики. Книга насыщена многочисленными отсылками к предшествующей истории утопической и антиутопической литературы как русской, так и зарубежной, а также сопоставлениями с современной культурой.
Теги: Бретт Кук