Владимир Бушин ПОЧЕМУ БЕЗМОЛВСТВОВАЛ ШОЛОХОВ (Начало В №38)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Владимир Бушин ПОЧЕМУ БЕЗМОЛВСТВОВАЛ ШОЛОХОВ (Начало В №38)

ВПРОЧЕМ, ОСТАВИМ ПОКА ШОЛОХОВА. Вот Максим Горький. Он первым подвергся бешеной атаке русофобов. И началось это с того, что прислужник всех режимов Ф. Бурлацкий смахнул портрет писателя с первой страницы "Литературной газеты". Л.Колодный в статье "Двуглавый Буревестник" ликовал: "Профиль Горького исчез с титульного листа "Литературной газеты", где он сопрягался с профилем Пушкина, как некогда профили Ленина и Сталина". Но ведь ликовали и наши великие патриоты. Мало того, вдохновленные примером ельциноидов, они тоже смахнули Горького с титульного листа "Нашего современника". Вот ведь картиночка: насквозь русский оппозиционный журнал мчит сломя голову вслед за насквозь еврейской верноподданной газетой и вопит: "Господа! Мы великие русские патриоты! Мы непримиримые оппозиционеры!" Уж кому как не Ф.Кузнецову, командиру дивизии им. Горького да еще и лауреату премии им. Горького, вскочить бы уже тогда на бруствер и крикнуть на всю державу: "Робята, наших бьют!.."

Помянутая статья Колодного была напечатана в "Московской правде" 14, 16 и 17 октября 1990 года. Даже в те дни она ошеломляла своим невежеством, демагогией и злобностью... Начиналась издалека: "Про отца Горького в первом (?) научном справочнике 1938 (!) года сказано: "Столяр пароходных мастерских", но, как пишет другой(?) научный труд 1986 года, потом он стал управляющим пароходством". Сколько сразу вопросов! Неужели великий писатель попал в справочники только спустя два года после своей смерти в 1936 году? А что это за научный труд 1986 года? Кто автор? Почему сплошная анонимщина? Или это труд такого сорта, что и назвать-то его стыдно?.. А главное, ну, хорошо, управляющий, — так в чем криминал? Дальше автор принимался за дедов писателя. Оказывается, один вовсе "не солдат, как можно прочесть (где?), а офицер, разжалованный в солдаты за жестокость". Второй еще страшней: был деспотом. Откуда известно? И потом, если у Колодного дед был, допустим, профессиональным шулером, то нам-то что до этого, не тащим же мы Льва Ефимовича в суд!

А какое образование у Горького? И тут исследователь вносит полную ясность: "Из всех русских писателей он учился в школе меньше всех, окончил два класса." И что? А то, что еще прошел "свои университеты" и был образованнейшим человеком своего времени. Все удивлялись широте его познаний. А есть журналисты, которые еще в 1955 году окончили филологический факультет столичного университета, но до сих пор пишут черт знает как.

Колодный переходит к другой области разоблачения Горького: "Ни на заводе, ни на фабрике не работал, у станка не стоял, в пролетарском котле не варился, квалификации не заимел ни в одном деле..." Допустим, так, но ведь и Пушкин не работал на фабрике, и Лермонтов у станка не стоял, и Толстой в котле не варился, но зато они в 20-25 лет заимели квалификацию писателей. А Горький, в 24 года выступив с первыми рассказами, сразу заимел всероссийскую славу, в 30 — европейскую, в 35 — мировую!

Именно это никак не укладывается в сознании Колодного, который, судя по всему, двадцать лет стоял у станка и тридцать лет в котле варился. Видимо, именно поэтому он, пролетарий, считает себя вправе задать и такой вопрос: " А где был Горький, когда брали Зимний?!" Оказывается, не видели его среди солдат и матросов, которые шли на штурм. И это еще не все. Вскоре он стал издавать газету "Новая жизнь", где, будучи членом РСДРП, однако же критиковал большевиков и лично Ленина. И у Колодного принципиальный вопрос: "Как это совмещалось с членством в партии?" Ведь налицо нарушение дисциплины, а? И проверить бы еще, правильно ли он партвзносы платил... Так вот, дед писателя — царский офицер, отец — управляющий пароходством, сам он Зимний не брал, на баррикадах булыжники в жандармов не швырял, устав партии злостно нарушал, неизвестно как платил взносы, — какой же он после этого пролетарский писатель! Колодный, еще один марксист в законе, решительно отказывает ему в этом звании.

А кроме того, говорит, считают его великим гуманистом. Ну правда, "кое-кого вытаскивал за волосы из лагерей, кое-кому помогал уехать, упрашивал за несчастных то Ягоду, то Сталина, можно припомнить и другие добрые дела". Однако не припоминает из множества людей, которым Горький помог, кого поддержал, спас — ни единого имени. А ведь его можно тут сравнить только с одним человеком — с Шолоховым. Но вот, говорит, простят ли Горького родственники тех поэтов, которых "подверг патриарх критике, ставшей основанием для репрессий?" Называются имена Павла Васильева, Николая Клюева и Сергея Клычкова, которым-де "патриарх ничем не помог". Во-первых, Павла Васильева он критиковал отнюдь не в одиночестве. Сергей Куняев в интересной документальной повести о поэте "Русский беркут", что печатается сейчас в "Нашем современнике", приводит такие, например, слова на вечере в "Новом мире" Ивана Михайловича Гронского о нем и близких ему поэтах в апреле 1933 года: "Это не крестьянская, а кулацкая поэзия. Возьмите творчество Клюева, Клычкова и Павла Васильева. Что из себе представляет это творчество?.. Оно служило силам контрреволюции... Васильев развился не в сторону революции, а в сторону контрреволюции". А Гронский (1894-1985) — известнейший в ту пору критик, главный редактор одновременно "Известий", "Нового мира" и "Красной нови" да еще и председатель Оргкомитета Союза писателей, готовившего тогда первый съезд. И было это за год с лишним до статьи Горького. С другой стороны, и сам Васильев не ангел, на том же вечере вон как неласково выражался он о старших собратьях, даже друзьях, причем в присутствии второго из упомянутых ниже: "Разве Клюев не остался до сих пор ярым врагом революции?..Теперь выступать против революции и не выступать активно с революцией — это значит активно работать с фашистами, кулаками... Клычков должен сказать, что он на самом деле служил, по существу, делу контрреволюции..." Так что можно понять Клюева, когда он, оказавшись вскоре в ссылке, писал другу о Васильеве: "Эта пустая гремящая бочка лопнула при первом ударе..." И в письме к другому адресату: "Как живет П.Васильев, крепко ли ему спится?..Виноват он передо мною черной виной... Он много потрудился, чтобы я умолк навсегда..."

Остаётся добавить к вопросу о гуманизме Горького, что Васильева арестовали весной 1937 года, а Клычкова — в ночь на первое августа этого же года. Горьковед Колодный должен бы знать, что Горького тогда уже не было в живых. Из черного списка остаётся один Клюев. Он действительно был арестован при жизни Горького — 2 февраля 1934 года. Но разве не ясно,что при всей его влиятельности Горький вовсе не был всемогущ. И неужели наш горьковед не знает еще и о том, что 11 мая умер единственный и горячо любимый сын писателя. Наконец, откуда он взял, что Горький не помогал Клюеву? В свое время в "Нашем современнике" мы читали:"За смягчение участи Клюева ходатайствовали в Москве его друзья. А.М.Горький, Н.А.Обухова."(№ 12, 1989,с.185).А в "Дружбе народов" сообщалось, что хлопоты "увенчались успехом"(№12,1987,с.137). Что это значит? Клюева сослали в Нарымский край, в глухой поселок Колпашев. И вот благодаря хлопотам, в которых принимал участие Горький, поэта переводят из этой страшной дыры в Томск, в университетский город. "Это на тысячу верст ближе к Москве", — радовался Клюев. А погиб он в октябре 1937 года, как и Васильев, как и Клычков, — уже после смерти Горького.

Вранье Колодного отчасти можно объяснить просто невежеством и самоуверенностью, замешанной на злобе, но не это в его статье главное, а то, что Горький просто чужд, недоступен его пониманию, определить место, значение писателя в литературе и в жизни наш аналитик не в силах. Упомянув об огромной популярности Горького, о его всемирной славе, о любви и почестях, что выпали на его долю, он в полном обалдении вопрошает:"Неужели действительно его рассказы, сказки, драмы, незавершенный роман "Жизнь Клима Самгина" так значительны? Неужели так воздействовали на творчество других современников? Неужели его художественные произведения играли важную роль в жизни трудящихся?..Тогда (!), может быть, величие в чем-то другом?.."То есть в творчестве-то никакого "величия" и даже "значительности" он не видит, не чувствует, не может понять, что если бы Горький не написал ничего, кроме пьесы "На дне", то и в этом случае, подобно Грибоедову с его "Горе от ума", навсегда остался бы в русской литературе. Между прочим, о Горьком нередко писал знаменитый тезка Колодного — Троцкий, и при этом доходил порой до таких речений, как "псаломщик русской культуры". И даже в некрологе глумился: " Если Сталин с Кагановичем и Микояном заживо возведены в гении, то, разумеется, Максиму Горькому никак нельзя отказать в этом эпитете после смерти." А когда Горький напечатал воспоминания о Ленине, то Троцкий, который в это время сам работал над книгой о нем,тотчас выскочил в "Правде " с разносной статьей. Горький тогда заметил: " Суждения Льва Троцкого о моих воспоминаниях написаны хамовато по моему адресу и с неожиданным для меня цинизмом демагога ". Однако справедливости ради нельзя не заметить, что помянутый некролог о Горьком кончается все-таки пристойно: "Этот большой писатель и большой человек навсегда вошел в историю народа, прокладывающего новые исторические пути ". Какой светлой личностью в этих строках предстает Лев Троцкий рядом с Львом Колодным! Даже трудно сказать, кто из них больше достоин ледоруба…

А вывод из всего такой: трудно поверить, что человек, который не понимает Горького да еще и глумится над ним, клевещет на него, может любить Шолохова. Правда, в нынешней книге Л. Колодный пишет о Горьком совершенно иначе: весьма почтительно, неоднократно ссылается на него как на непререкаемый авторитет. Это лицемерие вполне понятно: нельзя же поносить Горького в книге о Шолохове, который так его уважал, любил и для которого он так много сделал…

Понять истинное отношение Колодного к Шолохову изрядно помогает тот факт, что до самого дня обнаружения рукописи в 1983 году он вовсе не был уверен в его авторстве. В интервью израильской газете "Окна" 9 декабря прошлого года он поведал: "Я слыхал по "Голосу Америки", наверное, что рукопись "Тихого Дона" Шолохов у кого-то украл. Естественно, во мне пробудился охотничий азарт. Я решил, что если рукопись украдена, то я его разоблачу. А если он не крал, то я Шолохова прикрою". Охотничий азарт не свидетельствует о любви или хотя бы об уважении к писателю. Но Кузнецов определяет отношение Колодного к Шолохову более точно: это конкистадорское отношение.

В этом вопросе немало проясняет и то, как Лев Ефимович истолковал одно место в письме к нему вдовы Кудашева. Тот в первые же дни войны вступил в народное ополчение и вскоре попал в газету "Боевой путь" 32-й армии. Сохранилось двенадцать писем его к жене за июль-сентябрь 1941 года, в восьми из которых он с непонятной настойчивостью просит жену связаться с Шолоховым, чтобы тот через Главпур вызвал бы его "на день-два" в Москву: "Мне необходимо сдать ему оригинал рукописи "Тихого Дона". Что значит "сдать"? Разве не могла жена Матильда, Мотя, как звал её Шолохов, просто передать рукопись? " Шолохов так и не смог (!) вызвать Кудашева с Московского(?) фронта.", — пишет Кузнецов.То же самое и Кожемяко: "Не смог." А где доказательства, что он пытался сделать это? Я думаю, что в то время, в той обстановке писатель и не стал добиваться вызова с фронта друга, в сущности, по своему личному делу, из-за своей рукописи. До этого ли ли было в те дни, когда трещали фронты и рушилась наша оборона. Тем более, что это рукопись уже изданной книги.

Если Шолохов и вызвал бы Кудашева в июле-сентябре, это никак не изменило бы его судьбу: ведь через "день-два" он должен был вернуться в свою фронтовую редакцию. А 2 октября началось немецкое наступление на вяземском направлении, в ходе которого 7 октября два крыла войск противника соединились и отрезали пути отхода четырем нашим армиям: 19-й, 20-й, 24-й и 32-й, в которой служил Василий Кудашев. Так он оказался в плену, где и умер, как пишет Кузнецов, в начале 1945 года. Кстати замечу, что оборону окруженных армий возглавил генерал-лейтенант М.Ф.Лукин, он тоже попал в плен, и после войны Шолохов вызволил его из нашего лагеря.

Да, судьбу Кудашева его друг изменить не мог. Но вдова писала Колодному: "Шолохов не вызвал Кудашева в Москву. Ему не хотелось хлопотать, как сказал он мне, потому что уже кому-то помог и ему неудобно было повторять хлопоты." Да ведь речь-то шла о том, чтобы помочь не Кудашеву, а самому себе, своей рукописи. Но вдова не желает этого знать: "ему неудобно... А по-честному, был занят другим, многим известно чем. Этот поступок был коварным (видимо, имела в виду "роковым". — В.Б. ) в судьбе Кудашева…" И вот, наконец, эти столь характерные пояснения Колодного к словам письма. В помянутом интервью израильской газете "Окна" он заявил: "Шолохов не вызвал Кудашева с фронта, поскольку, как сказала Матильда, известно, чем занимался он в Москве..." И дальше уже прямо от себя: "Пьянствовал и по бабам... И погиб Кудашев". Как видим, Колодный с помощью вдовы вешает на любимого писателя не только пьянство и распутство в страшные первые дни войны, а еще и гибель друга — что можно придумать подлее! Ф. Кузнецов даёт достойную отповедь клевете конкистадора. Критик обстоятельно рассказывает, чем на самом деле занимался в ту пору Шолохов. 23 июня шлет из Вешенской телеграмму С.К.Тимошенко с просьбой принять в Фонд обороны его Сталинскую премию, добавив при этом: "По вашему зову в любой момент готов встать в ряды Рабоче-крестьянской Красной Армии". Уже 4 июля "Правда" печатает его очерк "На Дону". Об этих же днях редактор "Красной звезды" Д.И.Ортенберг вспоминал: "Шолохов явился в редакцию раньше, чем мы ожидали. Выглядел молодцевато, успел экипироваться. Он был по-казачьи строен, привез очерк "В казачьих колхозах".Ф.Кузнецов добавляет после этого свидетельства: "И сразу — путь на Западный фронт в 19-ю армию И.С.Конева". Критик заглянул и в личное дело полкового комиссара (полковника) Шолохова, где отмечено, что август, сентябрь и октябрь он провел на Западном фронте. Напомню, что 19-я армия как раз из тех четырех, что 7 октября попали в окружение. Так что когда Кудашев слал письма с просьбой о вызове, Шолохов уже сам был на фронте и очень просто мог попасть в плен. И критик, едва сдерживая гнев, спрашивает Колодного: "Это все похоже на "пьянки да баб"? Как сказал поэт, "самое подлое из лжесвидетельств — лжесвидетельство о войне".

Нужны ли еще пояснения о том, сколь пламенно Колодный любит Шолохова? Занимаясь многообразной литературной "охотой", этот ненавистник Горького и антисоветчик, любящий порассуждать о "преступлениях партии", просто получил у Ю.Лукина адрес шолоховской рукописи и с большой пользой для себя написал об этом книгу, в которой немало полезного и для нас, чем мы в дальнейшем и воспользуемся с признательностью.

НО ВЕРНЕМСЯ к статье Л.Колодного о Горьком. Даже такое незатейливое негодяйство не получило отпора от интеллектуалов ИМЛИ... Мне могут сказать: "А сам-то? Ведь тоже только сейчас проснулся?" Ну нет, братцы мои, мы всё-таки барахтались и кое-кому врезали. Не будучи горьковедами, мы однако ж обороняли Горького от лжи и глумления Солженицына, Бурлацкого, Костикова и этого самого Колодного в наших статьях,что печатали "Правда " и "Советская Россия ":"Соблазн прокукарекать первым" и "Правда — бог свободного человека"; не будучи маяковедами мы дрались за Маяковского в статье "Над бандой рвачей и выжиг"; не будучи шолоховедами, мы в статье "Письмо поэту, который больше, чем поэт" врезали гаду Евтушенко за клевету на Шолохова в его статье "Фехтование с навозной кучей", что напечатала "Литературка". Там стихотворец уверял, что образы большевиков в "Тихом Доне" "написал кто-то другой, а не Шолохов". Сам же он, "может быть, под страхом ареста, совершил однажды преступление против нравственности".Вы подумайте: шестидесятилетняя вышедшая в тираж проститутка толкует о нравственности! Далее речь шла о том, что Шолохов не только плагиатор, душитель нравственности, но, естественно, еще и антисемит. И вот к такому-то человеку в 1961 году, когда подвергся критике "Бабий яр", в ту пору еще не старая потаскуха кинулась за помощью и защитой в Вешенскую. По её словам, Шолохов был ужасно рад встрече и "крепко обнял" курву. А далее Евтушенко давал портрет писателя. Я по этому поводу писал, что недавно довелось прочитать книгу Солженицына о Ленине. "И чем дальше читал, тем яснее видел, что созданный образ никакой не Ленин, а сам автор: та же злобность, та же патологическая самовлюбленность, та же болезненная мелочность, то же шкурничество... Вот и вы, Евтушенко, в своей "Навозной куче" нарисовали портрет не великого писателя, а свой собственный, вплоть до мелочей. Вы нарядили своего Шолохова во все заграничное "яркого современного дизайна". Но он ведь полжизни проходил в гимнастерке, а вы всю жизнь пялите на себя этот самый заморский дизайн. Ваш Шолохов брехлив и безответствен — это вы, а не он. Ваш Шолохов источает "провинциальное чванство", — это вы, а не он. Ваш Шолохов даже нахваливает вас: "Мой любимый поэт... Ты у нас талантище", — это вы так о себе думаете и говорите, а не он о вас. Чего стоит такая реклама: "Моя фамилия — Россия, а Евтушенко — псевдоним..."

Ваш Шолохов, желая поразить воображение столичного гостя, разбросал на письменном столе старые письма с иностранными штемпелями, будто они недавно получены, -- это вы способны на такие мелочные проделки литературного папуаса, а не он с его мировой славой. Вы даже навязали своему Шолохову дурацкую манеру роворить о себе в третьем лице: "Михаил Александрович послушает вас с удовольствием" и т.п. Это не его, а ваша манера. В речи на II съезде народных депутатов вы говорили: "Евтушенко написал с Колмановским песню "Хотят ли русские войны". В вашей статье об Ахматовой читаем: "Евтушенко написал лучшее стихотворение на её смерть." Хватит?.. Наконец, ваш Шолохов хвастун, лжец и провокатор. Именно в этом облике и вылезли вы перед читателем из своей "Навозной кучи". И цель вашей провокации в том, чтобы, клевеща на великого сына русского народа, оскорбить и унизить сам народ, вызвать вражду и ненависть к нему. И воздастся тебе за дела твои полной мерой, провокатор."

О ДРУГОЙ СТАТЬЕ ТОЙ ПОРЫ за давностью времени следует сказать именно потому, что в ней речь шла как раз о "проблеме авторства" "Тихого Дона".Ф.Кузнецов уверяет: "И сегодня Шолохов один из самых таинственных, неоцененных и непонятых писателей ХХ века". Друг мой Аркадий!..Конечно, всякая красота, в том числе литературная, в известном смысле таинственна. Но Шолохов — неоценен? Да какие еще в ХХ веке есть выражения всенародной любви и всемирного признания, какие награды и премии, которых он не получил бы! Еще и непонятен? Да разве непонятных так любят, так обильно издают во всем мире, инсценируют, экранизируют и опять же — награждают... В 8-м томе собрания сочинений Шолохова, вышедшем в 1986 году, напечатано его предисловие к одиннадцатому изданию "Тихого Дона", предпринятому в Швеции в 1957 году. Подумать только, на протяжении 25-30 лет в одной только Швеции каждые 2-3 года — издание! Это что ж — из любви к литературным ребусам и шарадам?

Но Ф.Кузнецов настаивает, и для подтверждения таинственности и непонятности писателя приводит слова упоминавшейся Е.Г.Левицкой. Она в 1930 году побывала в гостях у двадцатипятилетнего Шолохова: "За семью замками да еще за одним держит он свое нутро..." Так ведь надо же понимать: Левицкая — "столичный гость в деревне", и разница между ними в двадцать пять лет, их большая дружба еще впереди. Она писала также: "Я знаю только, что если я, старуха, не разгадала этого человека, то и все окружающие тоже не знают его..."

Насчёт окружающих Левицкая ошибалась. Еще до её приезда Шолохов писал ей 29 октября 1929 года об этих "окружающих", в том числе о работниках райкома партии и райисполкома: "Моя жизнь для них как на ладони". Но Левицкая была совершенно права в каждом слове, когда, стараясь "понять этого своеобразного, необычного человека, сумевшего в свои 21-22 года дать такие глубокие, тонкие по психологическому анализу страницы", писала: "Он живет какой-то своей особой жизнью." Да, Шолохов был не таинственный и непонятый, а в высшей степени своеобразный, необычный, особенный, с житейской точки зрения — даже странный человек и писатель. Та же Левицкая писала о впечатлениях первой встречи с ним: "Он, усмехаясь, смотрел своими странными — желтыми какими-то, как у степной птицы, глазами"... "Он улыбался. Странная у него улыбка, какая-то необычная". И опять: "Глаза — странные: "круглые, с наглинкой", как у Митьки Коршунова, "желтые ". И рассказала о такой, в частности, странности, свидетельницей которой была. Первое книжное издание "Тихого Дона" вышло в издательстве "Московский рабочий", где Шолохову платили 200 рублей за лист. Гослитиздат предложил 400. И Левицкая пишет: "С нескрываемой презрительной усмешкой он отказался от столь лестного предложения. Писатели возмущались таким отсутствием корыстолюбия у молодого "удачливого" автора... Откуда это презрение к деньгам?.. Ни у одного писателя я не видела такого отношения". И вот такого-то человека, объявив его неразгаданной до них тайной, взялись объяснить нам расхрабрившиеся неошолоховеды.

Но если бы только они!..Ф.Кузнецов называет целую свору "антишолоховедов", обвиняющих Шолохова в плагиате. Какой-то Кацис, какой-то Радзишевский, какой-то даже израилец Зеев Бар-Селла... Да что мне за дело до них! Правда, есть тут еще Солженицын и Рой Медведев. Так с ними и спорить-то непристало. А вот действительно об очень талантливом писателе, о Владимире Солоухине, который тоже оказался в этой компании, исследователь умолчал. Почему? Да как можно-с, патриотизьм не позволяет. Вон ведь что пишет о Солоухине наш главный спец по русскому патриотизьму: "Хранитель России"! Да, русские иконы хранил, а великого сына России мордовал вместе с радзишевскими. Я был свидетелем и того, как в Колонном зале при появлении Солоухина все вставали, и того, как там же его не стали слушать и прогнали с трибуны. Увы...

Так вот, Солоухин вроде бы милостиво шел на компромисс: "Я ничего не говорю, это большой писатель, даже если две трети "Тихого Дона" написаны им и тогда..." А дальше повторял вслед за Солженицыным и роем Медведевых: "Шолохов не мог написать первую книгу, ибо она написана с психологией и жизненным опытом по крайней мере пятидесятилетнего человека, много видевшего, знающего, пережившего, а Шолохову ведь — двадцать лет. Мальчишка." Если так, то и компромисса никакого нет: получается, что и остальные три книги написал не он, поскольку весь роман закончил в 1940 году, когда ему до пятидесяти было еще пятнадцать лет!

Но Солоухин стоял на своем, и утвердиться в этом ему помог весьма любопытный эксперимент, проделанный им. У него были душевные друзья Миша, Ваня, Володя, Толя, Петя, Андрюша и Егор. Он им сказал: "Все вы известные писатели, то есть одаренные, талантливые люди. Все вы издали много книг романов, повестей, стихов. Все вы — кто лауреат, а кто и Герой Социалистического Труда." Друзья, побрякивая медалями, послушно кивали головами, подтверждали: да, мы талантливые люди. "А теперь..." Обращаясь к каждому персонально, экспериментатор спросил, мог ли кто из них в двадцать лет написать "Тихий Дон" или хотя бы только начать роман, в котором более двухсот персонажей". (Мракобес с калькулятором Семанов подсчитал, что их 827). Герой труда Миша прямо ответил: "Я не мог бы. Я тогда стихи писал в стенгазету." "А я в этом возрасте, кажется, и считать не умел до двухсот", — признался лауреат и мультиорденоносец Ваня. "В восемнадцать лет я уже напечатал в газете "Ленинец" заметку, — сказал Герой Володя. — Как сейчас помню, она кончалась словами "Пусть живет и здравствует наш великий советский народ! " Отрицательно ответили и остальные подопытные таланты. Да, ни у кого из них в двадцать три года, как у Шолохова, не вышла первая книга своего "Тихого Дона". Не вышла и в тридцать пять, когда Шолохов закончил эпопею. Не вышла и в шестьдесят пять. Вот видите, сказал беспощадный экспериментатор, а ведь у вас столько высоких наград! И вывод его таков: не мог тот вешенский Миша, Герой Социалистического Труда, превзойти московского Мишу, ведь тоже Героя. Никак не мог. Не положено!..

Но я бы такой эксперимент провел несколько иначе. Задал бы примерно такие вопросы: Шолохов стал самостоятельным человеком в пятнадцать лет. В ранней юности участвовал в Гражданской войне, был продкомиссаром, побывал в плену у махновцев, отпустили по молодости, потом в погоне за куском хлеба работал в Москве грузчиком, каменщиком, делопроизводителем. Кто из вас, Миша, Ваня, Володя, Толя, Петя, Андрюша, Егор, уж если не таскал кули на Ярославском, то хотя бы поработал делопроизводителем?

Начав в Москве довольно активно печататься, издав две книги, горячо поддержанные классиком того времени Серафимовичем и благожелательно встреченные критикой, девятнадцатилетний Шолохов вдруг возвращается в родную станицу, где его вовсе не ждали блага Ясной Поляны или хотя бы Малеевки, и всю жизнь живет там. Его посылали на Международный конгресс в Париж, ему предлагали пост главного редактора "Нового мира", руководителя Союза писателей СССР, а он отвечал: "Да я бы с дорогой душой, только вот билет на поезд до Ростова уже взял. Как-нибудь в другой раз..." И так пятьдесят лет. Вы все, кроме Андрюши, тоже родились не в Москве и не здесь начинали свой литературный путь, но как только стали писателями, тотчас рванули в столицу к редакторским креслам, секретарским постам, казенным квартирам и будете жить здесь до конца дней, имея под Москвой свои Ясненькие Лужайки. Так не кажется ли вам, Миша, Ваня, Володя, Толя, Петя, Андрюша и Егор Александрович, что уже одно это показывает, до чего ж необычным человеком был Шолохов, что он особой, не той, что вы, породы и всегда шел по жизни своим, только ему предназначенным путём, с самого начала глубоко понимая характер и огромность своего дара?

По воспоминаниям современников, как мы знаем, совсем молодой Шолохов отказался от двукратного повышения гонорара за "Тихий Дон". А позже ни одну премию он не оставил себе: в 1941 году Сталинскую премию первой степени за "Тихий Дон" перечислил в Фонд обороны, в 1960 году Ленинскую премию за "Поднятую целину" отдал на строительство новой школы в станице, где родился и жил до женитьбы, в 1965 году Нобелевскую премию пожертвовал на строительство больницы в Вешенской. А еще в 30-м году, как пишет Левицкая, Шолохов дал одному колхозу деньги на трактор. Притом ведь он далеко не всегда купался в золоте. Так, вскоре после того, как подарил трактор, уже будучи прославленным автором двух книг "Тихого Дона", писал Левицкой 19 ноября 1931 года: "Влез я в долги, заимодавцы мои меня люто терзают. А я настолько беден, что не имею денег даже на поездку в Москву..." Вы, Миша, Ваня, Андрей Андреевич и остальные друзья Солоухина, отказывались ли от повышения вам гонорара как Героям и лауреатом? А как употребили свои Ленинские да Государственные? Где построенные вами школы и больницы? Кому вы подарили трактор, бульдозер или трехколесный велосипед?

По воспоминаниям той же Левицкой, когда она приехала в Вешенскую, хозяин поселил её в своем кабинете. А однажды он приехал в Москву в совершенно разбитых сапогах и пошел по магазинам купить новые, но везде требовали промтоварную карточку, а у него нет её. Наконец, в одном месте нашел, могут продать так, но на всякий случай, видимо, из опасения как бы не осчастливить классового врага, спросили, чем он занимается. А Шолохов возьми да брякни: "Я человек свободной профессии." — "Ах, свободной? — встрепенулся бдительный продавец. — Ну и ходи свободно без сапог!" Левицкая удивилась; "Да чего ж вы не сказали, что писатель?" У нас, мол, писателей любят. Шолохов с досадой ответил: "Ну вот, что ж я буду говорить: вот я писатель, дайте писателю сапоги?!" А кто из вас, друзья, никогда не шумел в Литфонде: "Я писатель-лауреат! Дайте мне лучшую комнату в Коктебеле! И чтобы на одного!"... "Я Герой труда! Дайте мне дачу в Переделкине! И чтобы никаких соседей!"

Как вспоминал Андрей Плоткин, друг Шолохова, работавший на Дону председателем колхоза, тот ему однажды сказал: "Смотри, ручку у двери ходоки оторвали!" — столько у него было посетителей, просителей, жалобщиков. А целы ли дверные ручки в ваших квартирах и дачах, Миша, Ваня, Владимир Васильевич и остальные? Нет ли на пути к ним колючей проволоки, секретных кодов, сигнализации да телекамер, как у вечно живого классика Солженицына?

А еще месяцами жил в доме Шолохова В.И.Ходунов, одинокий карлик из станицы Букановской и был у него друг — Николай Сулин, с которым вместе рыбачили, на охоту в Казахстан ездили, — от рождения глухонемой. Обоих возил писатель в Москву показать. Кто из вас, друзья способен на такую необыкновенную дружбу?

Покойный Петр Сажин рассказывал, что однажды в Москве году в 25-м какой-то человек оскорбил на трамвайной остановке женщину. Шолохов тут же подошел к нему и влепил затрещину. А кто из вас, друзья?.. От Солоухина я не раз слышал, как он однажды в ресторане ЦДЛ дал пощечину писателю М.Б. Да, был такой случай, но, во-первых, этот писатель-фронтовик был на пятнадцать лет старше да еще и тяжело болел чахоткой. Что ж за доблесть ударить такого? А главное, ведь ударил не за оскорбление женщины и вообще не за другого, а за свою собственную обиду.

Был в молодости еще такой случай. В 1923 году в Москве дали Шолохову ордер на комнату в Георгиевском переулке, что за нынешней Госдумой. Но комната была занята, пришлось из-за нее судиться. Суд решил дело в пользу Шолохова. Мария Спуре, женщина, у которой начинающий писатель отсудил комнату, в отклике на одну статью Л.Колодного писала ему: "Шолохов поселился в моей комнате и благодаря своему веселому и общительному характеру расположил к себе всех жильцов квартиры и стал даже часто заходить к нам." Разве это не чудо — отсудить комнату и остаться в прекрасных отношениях! Кто из вас, друзья Солоухина, мог бы повторить это чудо?

Евгений Поповкин, тогда главный редактор журнала "Москва", пригласил Шолохова в писательскую компанию, возможно, в ЦДЛ, встречать новый 1959 год. Михаил Александрович поблагодарил, но отказался: была больна Евгения Григорьевна Левицкая, и он хотел в эту ночь побыть рядом с ней. Её дочь вспоминала о том времени: "Маме исполнилось 79 лет, у нее обострилась давняя болезнь — диабет и другие недуги. Шолохов привез к её постели знаменитого профессора Мясникова. Врачи считали больную обреченной. Но Шолохов уговорил профессора Гуляева сделать сложную операцию — ампутацию ноги. Михаил Александрович не мог сдержать слезы в больнице, плакал. Операция прошла успешно. Он навещал маму и так продлил ей жизнь на полтора года..." Тут никаких вопросов подопытным друзьям я уже не задал бы...

ДА, ШОЛОХОВ БЫЛ ЧЕЛОВЕКОМ НЕОБЫКНОВЕННЫМ, общим аршином мерить его нельзя. А Солоухин, меряя гения своими аршинными друзьями, довел дело до нелепости, до анекдота. Ф.Кузнецов в вопросе о том, как Шолохов относился к обвинениям в плагиате, тоже берет в руки аршин и рассуждает просто, прямолинейно: обвинения — ложь, клевета, значит, писатель переживал, мучился, это и свело его раньше времени в могилу... Прежде всего замечу, не следует думать, что подозрение или обвинение в плагиате всегда, при всех обстоятельствах оскорбительно. В моей литературной жизни было три подобных случая, и не каждый раз меня это огорчало, порой — совсем наоборот. Я был заподозрен в плагиате при первой же попытке напечататься. Дело было зимой 1945 года на фронте, в Восточной Пруссии. Я послал в нашу армейскую газету "Разгромим врага" лирическое стихотворение. Через несколько дней получаю письмо: "Тов.Бушин! Стихотворение Ваше получил. Оно настолько хорошо, что у некоторых товарищей из нашей редакции возникло сомнение: действительно ли Вами написана эта вещь? Не списана ли она из какого-либо журнала. Прошу прислать другие Ваши стихи и указать Ваше воинское звание.

20 февраля 1945г. Капитан С.Шевцов."

Сергей Александрович Шевцов — царство ему небесное — был довольно известным в ту пору поэтом-сатириком. После войны работал главным редактором "Крокодила"... Я бегал по всей роте с этим письмом и читал его друзьям, захлебываясь от радости и гордости. Еще бы! Ведь плагиатор имеет прямое отношение к литературе, это как бы первая ступень её, и вот я пока ни разу не напечатался, ничего не сделал, а уже плагиатор! Уже первую ступень одолел. Ночью на нарах, мешая спать соседу Кольке Белоусову, я в упоении шептал слово, красивее которого тогда для меня не было: " пла-ги-атор... пла-ги... "

Второй раз это случилось в 1951 году. Мой однокурсник Гриша Фридман, который тогда вдруг стал Григорием Баклановым, на моей защите диплома назвал меня фашистом. Уже тогда, в молодости, он был злой, как сто чертей и три ведьмы в одном флаконе. И сильно меня не любил. А тут еще незадолго до этого было такое дело. Когда он появился в "Литературке" под псевдонимом, ему кто-то из наших ребят сказал: "Гриша, в чем дело? Ведь Бакланов — это же второстепенный персонаж фадеевского "Разгрома". А главный герой романа — Левенсон. Почему бы тебе не взять этот красивый псевдоним?" Все рассмеялись, а Гриша осерчал. Я хохотал всех громче — еще бы не фашист!..И вот, как говорится, взяли бедного Гришу на густые решета. На партсобрании он не настаивал, что я фашист из дивизии СС "Мертвая голова", но принялся доказывать, что я не советский человек. Уже в наши дни он писал в "Знамени", что этот эпизод едва ли не загубил всю его блистательную литературную карьеру. Крутая чушь. Через несколько дней приехал он ко мне домой со своими извинениями, и на этом все кончилось. Но сейчас дело не в этом, а в том, что доказывая, какой я опасно не советский, Гриша тоже обвинил меня в плагиате. В "Московском комсомольце" я напечатал статью о повести Юрия Трифонова "Студенты". Так вот, Гриша заявил: Бушин не сам написал статью, а пошел на обсуждение повести в Юридический институт, все там застенографировал и выдал за свое. Не скажу, что это меня тогда порадовало, скорее опечалило: с кем сидел пять лет в одной аудитории!..

Третий случай произошел в 1979 году. В журнале "Москва" появилась моя неласковая статья "Кушайте, друзья мои... Все ваше" о романе Б.Окуджавы "Путешествие дилетантов". Статья произвела немалый шум. И вот, выступая 24 декабря в московской библиотеке №114, заведующим которой был мой школьный друг Вадим Тарханов, Окуджава заявил: "Статью писал не Бушин, а целая бригада. Он же только дал свое имя, потому что у него уже была гнусная статья обо мне в "Литгазете". И что же? Я опять ликовал, как в юности на фронте: вот ведь какой я, за целую бригаду меня принимают.

У Шолохова, конечно, все было иначе. Слов нет, когда в 1928 году клевета обрушилась на молодого писателя, он негодовал, терзался. 1 апреля 1930 года в письме к Серафимовичу писал: "Что мне делать, Александр Серафимович? Мне крепко надоело быть "вором". На меня и так много грязи вылили... У меня руки опускаются, и становится до смерти нехорошо. За какое лихо на меня в третий раз ополчаются братья-писатели?"

По молодости лет и неискушенности в делах литературных Шолохов не знал, что история эта стара, как род людской. Еще Свифт писал: "Когда в мире появляется настоящий гений, вы можете легко узнать этого человека по обилию врагов, которые объединяются против него". Серафимович мог бы ответить Шолохову еще и словами Бальзака: "В Париже, когда некоторые люди видят, что вы вот-вот готовы сесть в седло, иной начинает тащить вас за полу, а тот отстёгивает подпругу, чтобы вы упали и разбили себе голову, третий сбивает подковы с копыт вашей лошади; самый честный — тот, кто приближается к вам с пистолетом в руке, чтобы выстрелить в упор. У вас есть талант, мое дитя, и вы скоро узнаете, какую страшную, непрестанную борьбу ведет посредственность против тех, кто её превосходит". И так во всех парижах мира... Конечно, вынести все это молодому писателю было трудно. Но он представил комиссии, которую возглавлял Серафимович (Л. Колодный пишет, что М.И. Ульянова), рукопись двух первых книг, комиссия опубликовала в "Правде" заявление -- и буря клеветы пошла на убыль, а потом и вовсе заглохла.

Но ведь в 1974 году, когда Солженицын в том самом Париже вцепился зубами в полу Шолохова и пытался сбить подковы с копыт его донского скакуна, Михаил Александрович давно уже был не молодой автор, только что вступивший в литературу. Он был увенчан и прославлен во всем мире. И вот теперь ему опять вытаскивать рукопись, доказывать, оправдываться? Да еще перед кем — перед Солженицыным! Перед человеком, которого он считал "болезненно бесстыдным"... Он не мог, он брезговал, считал унизительным. По воспоминаниям Анатолия Калинина, инспирированную Солженицыным книгу Медведевой-Томашевской "Стремя "Тихого Дона", в которой супернаучно доказывается, что автор эпопеи Федор Крюков, Шолохов дочитал до 44-й страницы и бросил: "Скучно!" Иначе говоря, с высоты своего скакуна плевал он на лысину Солженицына, согбенного у копыт его коня, и на всю его мышиную возню да злобный писк в Париже.

И последний довод. Ведь в связи со такими сочинениями, как солженицынское "Красное колесо", никогда не возникнет "проблема авторства". Да подавись ты, Меч Божий, своим "колесиком "! А вот”Илиаду”, "Гамлет" или "Тихий Дон"... Впрочем, есть версия, что "Архипелаг ГУЛаг" написал не Солженицын, а смастачили его в ЦРУ. В одном издании уже готовится публикация на сей счет.

Л.Колодный в конце своей книги пишет: "Слова Александра Солженицына вдохновили меня в 1983 году начать расследование, которое привело к находке шолоховских писем и рукописей. Его же слова побудили многих литературоведов на поиски мнимых авторов "Тихого Дона". Чем объяснить, что великий писатель, призывавший народ жить не по лжи, пробудил такую черную силу, которая породила на свет "Стремя "Тихого Дона" и подобные клеветнические опусы?" Чем объяснить? Неужто, Лев Ефимович, до сих пор так и не поняли? Да только тем, что человек, которого именуете "великим писателем", — самый великий и преуспевший лжец в русской истории. Да, только этим.

"Я делал неоднократные попытки связаться с Солженицыным, отправлял в США ксерокопию первой страницы романа. Дошли ли мои письма? — чешет в затылке Колодный. — Надеюсь, теперь легче будут установить связь, а моя книга попадёт ему в руки". Это было написано в первом издании книги в 1995 году. Прошло пять лет. И что, установил связь? Получил благодарность за то, что открыл глаза старцу?

"Уверен, когда-нибудь сам писатель объяснит причину своего глубокого заблуждения, признается в ошибке и покается перед народом за грех". Да поймите же все-таки, Колодный, это никакое не заблуждение, не ошибка, а обдуманная, рассчитанная злобная диверсия против русской культуры человека, прожившего жизнь под девизом "Отмываться всегда трудней, чем плюнуть. Поэтому главное — в нужный момент плюнуть первым". Помянутое "Стремя" и есть его плевок. Покается перед народом? Вашу уверенность в этом я называю "синдромом Бакатина". Помните такого? Будучи председателем КГБ, он выдал обалдевшим американцам наши секреты и был уверен, что те ответят таким же полоумным жестом. Вот когда они такой жест сделают, тогда и вы, Лев Ефимович, дождетесь покаяния Солженицына.