Необратимость выбора

Необратимость выбора

Сергей Угольников

20 февраля 2014 0

Культура

Премьера в Московском историко-этнографическом театре

Московский Государственный историко-этнографический театр удивителен своей способностью удивить. Вот и премьера спектакля "Пятая печать", по мотивам романа Ференца Шанта (выбор пьесы для постановки сам по себе изумляет), началась неожиданно. Проходя мимо проволочных заграждений, зрители рассаживаются не в зрительном зале, а на сцене. Приём, может быть, и не новый, но в отличие от "авангардных" постановок - оправданный. Шокировать ради эпатажа тут никого не собираются, в центре, вокруг стола, в камерной обстановке, на помосте, в обстановке кабачка, чинно рассаживаются венгерские обыватели образца сорок четвёртого года и ведут свои длинные отвлечённые беседы. С поправкой на необходимость светомаскировки и сложности снабжения военного времени.

Трактирщик Бела (Антон Чудецкий) подливает посетителям вино, интеллектуал-часовщик Дюрица (Дмитрий Колыго), которого все подозревают в наличии тайных порочных страстей, подначивает гостей, книготорговец Кирай (Виктор Юрченко) разглагольствует о том, что не хлебом единым, но и эстетическими идеалами жив человек, а простецкий столяр Ковач (Павел Суэтин), пытается примирить полярные позиции спорщиков. Дискуссии ведутся на темы от необходимости чтения для стремления к художественному совершенству до рецептов приготовления вырезки, в которую, как известно, нельзя не положить чеснок. Темп пьесы, периодичность и скорость вращения помоста всё время меняются, диалоги прерываются на тосты и какие-то вариации чардаша, и даже приход патруля венгерского варианта итальянских фашистов, салашистов, не прерывает возгласов "прозит!"

Но этот же визит людей в красивой форме, снисходительно пропустивших по рюмочке, и обостряет накал спора, начавшегося с обыденного вопроса: "Тварь ли я дрожащая, или право имею"? Когда настанет срок, будут ли моральные принципы конкретного обывателя важнее жизненного комфорта? Утвердительный ответ о главенстве нравственного закона внутри себя даёт только случайно забредший в распивочную, получивший боевое ранение бывший солдат, не кичащийся своими подвигами и скромно работающий фотографом (Сергей Васильев). Остальные обыватели ему, конечно, не верят, считают лгуном - ведь время на дворе циничное, не располагающее к сантиментам: "хочешь жить - умей вертеться".

Далее действие спектакля идёт через вспышки, в череде которых раскрывается характер героев "за кадром", показывая обратную сторону застолья во время чумы. И хозяин трактира оказывается расчётливым предпринимателем, заранее готовящимся к приходу "красной угрозы", помогающим болтливым жертвам режима не по доброте душевной, а из стратегических коммерческих интересов, чего никак не может понять его жена (Ольга Сенина). Столяр же, едва сводящий концы с концами, размышляет о том, как истребовать денег с отца умершего клиента, ведь один материал для шкафа скольких денег стоит. Часовщик оказывается совсем не тем, кем его считают окружающие. Осиротевших детей он собирает в своём доме не из похоти, а потому что просто хочет дать им приют и заменить родителей. Детей, роли которых прекрасно исполнили Екатерина Фураева (Ева) и Устинья Сонина (Ани), к часовщику приводят по ночам, и они не могут смириться с тем, что сгинувшие в мясорубке войны родители их "обманули" и искренне боятся нового "обмана".

Книгоноша же переносит сквозь патрули и комендантский час не только книги ("разумное, доброе, вечное - не самый ликвидный товар в период боевых действий), но в большей мере спекулирует продуктами питания. Этим же дефицитом он малодушно расплачивается за благосклонность любовницы (Марина Гарьковец), не донося грудинку и корейку до дома, до семьи. Ну и чёрт с ними, в конце концов война на дворе, жить надо сегодняшними желаниями, завтра может не быть ничего. И среди этой мещанской круговерти выход салашиста, с повязкой на рукаве, щёлкнувшего каблуками, вскинувшего в приветствии руку к солнцу и крикнувшего не "слава Салаши", а "антракт", заставляет зрителей вздрогнуть, предполагая, что что-то страшное грядёт.

И во втором акте необратимость морального выбора накрывает участников представления с места в карьер. Длинный монолог сидящего на простой армейской кровати, оскорблённого тыловыми филистерами ветерана, ныне фотографа, напоминает, что "унижение паче гордости". Смирение - не гарантия от подлости и желания отмстить из "высших соображений", поэтому за дело берутся идейные мастера заплечных дел. Но при всей своей мировоззренческой убеждённости, "знания", кто тут право имеющий, а кому предписано пресмыкаться, борцам с внутренними врагами не хватает изощрённости. Деревенский бугай Мацак (Виктор Присмотров) с щуплым сослуживцем (Павел Ештокин) просто бьют арестантов, приговаривая "твоя жена - проститутка", не вдаваясь в подробности - зачем и почему. Да и главный салашист, подтянутый и с хорошей выправкой вчерашний студент (Николай Антропов), стратегически мыслить ещё не научился, хочет мягкотелых представителей низов среднего класса уничтожить, и вся недолга.

Тут и появляется он, помесь Свидригайлова и Великого Инквизитора, человек в штатском. Главного режиссёра Историко-этнографического театра, Михаила Мизюкова, зрители привыкли видеть в ролях добряков, но и перевоплощение в холодного и бесстрастного интеллектуального злодея - шаг вполне оправданный. В условиях открытого террора и партизанской борьбы он призывает младшего товарища не только читать "Душу толпы", но и понимать её, учиться манипулировать, держать людей в узде через мелкие сделки, которые меняют их представления о добре и зле, чтобы обеспечить подчинение в условиях, когда все замараны.

Именно этот жёсткий выбор и предстоит героям в финале двух действий спектакля. Решения, которые снова принимаются не так, как следовало бы из логики развития сюжета и характера персонажей. И мелкий подлый поступок не для своего спасения, а для спасения других, может быть столь же бесполезен, как и мученичество, не на миру, где и смерть красна, а в застенках, где о последних секундах перед кончиной никто не узнает. Постановка, развивающаяся в прямом контакте со зрителем, не занимается морализаторством. Уходящий в даль зала единственный выживший герой не поучает, как именно надо было поступить в тогдашней обстановке или "здесь и сейчас". Подвиг это был во имя жизни или бессмысленное предательство для никого, и что делать, если вариант всё-таки второй - каждый должен решить для себя сам.