Олег Павлов НА КРУГИ СВОЯ
Олег Павлов НА КРУГИ СВОЯ
Полное собрание сочинений и писем Гоголя выходит в свет в Издательстве Московской Патриархии по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси.
Фантасмагория, конечно. Но что же случилось фантастическое? Исполнилась как будто воля самого Гоголя. Если он желал чего-то глубоко – только этого, этого…
Признания, что главным его трудом был вовсе не литераторский, а духовный…
Благословения. Того, в чём отказал даже духовник, когда не посмел, именно что перед Богом, отречься от Пушкина…
Гоголь – великий христианский мистик. Мученик своей веры, принял же такую муку: смехом сотряс всю Россию – а умирал одинокой смертью, тогда уж сам осмеянный чуть ли не всей Россией…
И за что? За проповедь христианской любви…
Сам же вызвал хохочущих демонов – и сам, раскаиваясь за прежде написанное перед людьми, чего ещё не было во всём мире, принял это на свою совесть. Мучился…
Просивший передавать свои литературные гонорары бедным, страждущим, как до него ещё не было во всем мире, – но осмеянный и за это…
Сжигавший свою же рукопись по великому смирению, как не смог ни до него, ни после него ни один творец, – но что было признано следствием его безумия…
Гоголь Николай Васильевич попал в свой же кошмар – в сумасшедший дом, где вяжут руки, во мрак безумия, из которого раздаётся лишь дьявольский хохот.
А потом перезахоронят и его прах, подменив даже не место захоронения: убрав с могилы православный крест.
Что же было безумием? Искусство одухотворяется святостью…
Вера в это и должна была искупиться личной жертвой. Один порыв обратиться к своим читателем, как если бы к братьям по вере, окружает Гоголя почти смертным одиночеством.
Было чуть ли не самоотречением произнести уже в его время, что литература существует не для читателей – иначе говоря, не для развлечения и даже назидания читающей публики…
Искусство – свято, в нём бессмертие души. Она, эта мысль, привела его и к Гробу Господню, где он молился, но был опустошён осознанием, что ничего не поменялось в его душе, после чего вступает в борьбу со всем злом, оставленный Богом, ангелами, всей силой, в которую верил, которую до последнего часа призывал, когда окружил хохочущий мрак, когда сбылся кошмар…
Но победил, победил – святостью…
И вот признать победу его духовную, исполнить его волю, воскресить его личность решается всё же православная церковь…
Он дорог русской православной церкви, но её, признаем же это, любил, прославил.
В это собрание сочинений, подлинное, войдут выписки из служебных Миней, богослужебных книг, творений святых отцов, ведь и любимой книгой Гоголя была "Лествица" Иоанна Лествичника: во всё это придётся теперь-то поверить…
Главным издателем Андрея Платонова стало государство – академическое издание Института Мировой Литературы.
То, что погребает уже наука, – литературный памятник.
Но платоновское наследие гробы академические перевернуло. Уместен ли такой пафос, сказал бы даже – восстало. Как будто научные издания для этого и подготавливаются его же, "платоновской", группой.
Да, конечно, проза его издаётся, переиздаётся всё это время, даже обещается и уже начало выходить самое полное собрание сочинений, но главное – что проявляется по мере понимания, то есть изучения и опубликования, вводится в "научный оборот". Но всё – будущее, в которое и был он устремлён.
Воскрешается его личность. Это записные книжки…
Это начальные два тома сочинений – собранное, начиная с 1918 по 1927 год, то есть написанное до выхода первой его книги, "Епифанских шлюзов"…
И вот книга первая архива Платонова, в которой во всей полноте публикуются письма жене, открывается история следствия по делу сыну: его любовь, трагедия его семьи…
Спасение, возвращение платоновских рукописей было и остаётся, хотя мало кто понимал, понимает, – текущей работой...
Материалы фонда Платонова в РГАЛИ в советское время были запрещены к публикации. Просто текстологией, источниковедением заниматься начали, по сути, одиночки после снятия запретов…
Первый весомый труд – "Андрей Платонов: Воспоминания современников. Материалы к биографии" – был подготовлен Еленой Шубиной и Натальей Корниенко, и увидел свет только в 1994 году…
Можно сказать, что Платонова читали к этому времени, ничего о нём не узнав. Тайной оказывалась вся его жизнь. Всё, что узнавалось, – выходило в альманахе "Страна философов", издание которого стало основой для публикаций ранее неизвестных материалов, сведений, но как таковой архив Платонова был приобретён Российской Академией Наук, то есть государством, только в 2006 году.
Научный труд, он требуется как совершенно особый, потому что само платоновское – всё неимоверное в своём духовном напряжение.
Давно опубликованы "Чевенгур", "Ювенильное море", "Котлован", открывшие творчество Платонова его читателям – или, я бы сказал, отдавшие его в своих образах и смыслах тому миру, обнаружив себя в котором он выразит это своё состояние так:
"Когда-то в детстве я лежал в поле на бугре и плакал от обожания природы. Я тогда начал читать книги, но моё понимание их было своё. И я вырыл пещерку в овраге, чтобы думать как Будда".
Юношей он заговорит как пророк:
"Искусство – это идеал моего я, осуществлённый в безграничном хаосе того, что называют миром".
Уже у самого конца жизни запишет – запись с обратной стороны записной книжкой:
"Нет, всё божественное – cамое будничное, прозаическое, скучное, бедное, терпеливое, серое, необходимое, ставшее в судьбу – и внутренне согласное со всякой судьбой".
Долгая, долгая жизнь…
Записи…
Строки писем…
И всё стало известно только сейчас.
Платонов – мученик советской литературы; обратное утверждение оказывается бессмысленно, потому что если ни место его в советской литературе, то время историческое, конечно, никуда не перенести.
Он бы и не отрёкся от своего времени, то есть не отрекался, создавая пространство , в котором поселил человеческий род, человечество своё, ещё даже нерожденное, как в "Чевенгуре", уже умершее, как в "Котловане": видение этой земли, народа – страшное – мучило его само по себе…
И он то искал умерших среди живых, то живых среди мёртвых – в этом своём раздвоение чувствуя даже не временами, а с нарастающей силой болезнь, безумие.
Маска литератора прятала искажённое болью и ужасом лицо. Что скрывался под этой маской даже и человек-то не советский – это разглядел сам Отец Народов…
Гражданская казнь, поместили в маленький ад, после отбытия наказания, забвения, перевели из маленького внутреннего этого ада в государственные жители, то есть в ад терпимый, всеобщий.
Мученик вернулся в литературу не в терновом венце, своём, а в совсем чуждом, потому что даже не примерял при жизни, – её классика; вернулся в иное время, которое отменило, убило то, в котором жил.
Платонова бурно публиковали – и в ажиотаже читали, тогда он прошёл перед читателем в этом потоке разоблачений, несколько всё же отделившись: странный.
В нём искали кого-то, кем он не был, да и не мог быть, скажем, как и Шолохов.
Сама проза платоновская воспринималась большинством как мрачная сатира и языковый эксперимент.
Платонов отошёл в тень русской классики, став гением по умолчанию: но мучеником какой же веры он был?
Это, главное, должно быть когда-то осознанно.
Творчество, труд, наследие – литературное только по выражению.
Оно, литературное влияния, осознаётся. Освоено и усвоено критикой, но, когда узнаваемо, смотрится неизбежно ничтожно. Потому что вопрос о Платонове – вопрос о пределах литературы как таковой…
Это вопрос о сущности искусства…
Тупик – хотя бы не понимать, что предельное выразил Платонов.
Что это и стало сущностью искусства – настоящим его временем.