Александр Чуманов Обезьяний остров

Александр Чуманов

Обезьяний остров

Роман

^{Александр ЧУМАНОВ (1950) живет в городе Арамиль Екатеринбургской области. Автор двух сборников фантастических повестей и рассказов.}

1

Почуяв смертельную опасность, блоха затаилась. Затаился и Борис Арнольдович, перестал чесаться и двигать челюстями, задержал дыхание. Конечно, у насекомого выдержки оказалось меньше, переждав минуту-две, оно успокоилось и продолжило свое вековечное занятие, ради которого его сотворил когда-то Господь. И тут сухо щелкнули крепкие желтые зубы Бориса Арнольдовича. День начинался. Еще лучи солнца вязли в густых зарослях, еще редкие птицы лишь неуверенно пробовали голоса и сразу испуганно смолкали, ошарашенные собственной дерзостью, но уже утратили яркость звезды, их стало намного меньше, чем было полчаса назад, уже черное бархатное небо полиняло с одного бока, приобрело седоватый оттенок непрокрашенной ткани.

— У-у-у! — последний раз крикнул какой-то ночной крылатый охотник и прошелестел прочь, задевая острыми перьями мягкие стены своего воздушного коридора.

Поеживаясь, Борис Арнольдович высунулся из кокона. Солнце все еще не поднялось над первобытным лесом, но было уже достаточно светло, чтобы угадывать отдельные детали окрестностей. Кругом, на всех деревьях, жили люди, плетеные коконы висели там и сям, местами густо-густо, чуть ли не друг на дружке, местами реже, с промежутками, оставленными в расчете на будущее. Из одних коконов еще слышался здоровый радостный храп, из других уже доносились более осознанные звуки. Кто-то уже скакал по ветвям, спускаясь поближе к земле для различных надобностей, кто-то, наоборот, поднимался наверх, чтобы глянуть осоловелыми глазами в лицо восходящему светилу, а кто-то просто, выбравшись на свежий воздух, сидел на ветке, закинув ногу на ногу, громко зевал и почесывался, ощущая полноту и бесконечность жизни.

И вот в одном из материнских гнезд заголосил младенец, его сразу поддержали еще несколько крепких маленьких глоток, и это уже был всеобщий сигнал подъема, пора было покидать нагретые подстилки и приниматься за дело. Добывать пищу для себя и тех, кто по разным причинам не способен прокормиться сам.

Вдруг Борис Арнольдович почуял блоху между лопаток. Откуда ее нельзя было достать ни рукой, ни зубами. И она словно бы понимала это. Откусывала понемногу, не таясь и не замирая. Как в ресторане. Борис Арнольдович потерся спиной о сучок. Не помогло.

— Нинель! — крикнул он нетерпеливо. — Нинель!

Гнездо жены находилось метра на три выше, в следующей развилке.

— Иду! Сейчас!

Нинель была все еще легка и грациозна, как молоденькая, и уже через минуту она качалась прямо перед Борисом Арнольдовичем, накрутив на истекающий каучуком сук свой мускулистый хвост. Выражение ее перевернутого лица было внимательно-вопросительным. Муж молча подставил спину, с красноречиво дергая плечами.

Нинель привычно сунула маленький чуткий нос в рыжую густую шерсть, шумно втягивая воздух и фыркая, обследовала обычные места скопления паразитов, несколько раз щелкнула зубами. И вновь заглянула в глаза Бориса Арнольдовича. Ну как, мол?

Кусать между лопаток перестало.

— Дихлофосу бы достать, — буркнул Борис Арнольдович, — или хотя бы мыла, разве их выловишь всех. Против них только химическое оружие эффективно. Сейчас бы побрызгал в гнезде да закрыл чем-нибудь вход, к вечеру бы, глядишь, передохли. И себя бы продезинфицировал, и тебя…

— Да где ж его достанешь, дихлофос-то? О чем вспомнил! Дихлофоса, наверное, даже у Генерального нет. Привыкай, пора уж. Подумаешь, блохи! Блохи не тигры. Посмотри-ка теперь у меня…

Так они взаимно поискались, что было традиционным утренним занятием типа зарядки, с соседних деревьев тоже доносилось усердное клацанье челюстей, как будто ружейных затворов. Поискались, да и помчались, прыгая с ветки на ветку, часа за полтора достигнув пастбища, где сразу принялись за дело.

Солнце поднималось все выше, выше, но они не смотрели по сторонам, знай насыщались, набивали утробу малокалорийной, но зато обильной растительной пищей. Сперва Борис Арнольдович поглощал попадавшиеся плоды методично, все подряд, не выбирая повкуснее, но, по мере насыщения, начинал баловаться, дурачиться, кидаясь незрелыми плодами. Нинель только качала головой да усмехалась. Ей было и досадно за мужа, и приятно, что он, находясь в солидном возрасте, все еще молод душой.

Наконец животы у обоих едоков надулись, взгляды затуманились. Борис Арнольдович и Нинель поднялись на самый верхний ярус фикусовых джунглей, где сладкий дух орхидей пьянил, кружил голову и навевал приятные думы, где было царство райских птиц и огромных диковинных бабочек. Люди поднялись и расположились среди сплетений лиан, словно в гамаках. Солнце стояло прямехонько в зените, но жары почти не чувствовалось, легкий северо-восточный бриз доносил прохладу океана.

Из широкой кожистой складки на животе Нинель достала книгу, заботливо оправленную в крепкий прозрачный пластик. Зашуршала страницами. Борис Арнольдович немножко повозился, устраиваясь поудобней, затих.

— Ну… — Ему уже не терпелось.

— Тьфу! — Нинель выплюнула зеленую жвачку и принялась за чтение. — «…Так ехали они больше недели по малонаселенной местности, пробираясь уединенными тропинками и кружными дорогами и обходя города. За все это время с ними не произошло ничего замечательного. Встречались им, правда, бродячие шайки цыган, но, видя во главе отряда своего единоплеменника, они их не трогали…»

Борис Арнольдович сомкнул веки и по другую сторону красной бездны явственно углядел те уединенные тропинки и кружные дороги, о которых было написано в книге. Ему захотелось незамедлительно спрыгнуть с дерева и двинуть пешком вслед за прочими путниками…

Примерно через полчаса Нинель утомилась, передала книгу Борису Арнольдовичу. Техникой чтения он владел лучше, видел сразу целый абзац, а потому читал, заботясь не столько о том, чтобы не перевирать слова, сколько о том, чтобы получилось, как говорится, с выражением. В результате ежедневных упражнений он изрядно в этом деле поднаторел, даже сам порой, прислушавшись, удивлялся.

Так супруги и читали по очереди часа два, пока у обоих не заболели глаза и щеки. После этого они обыкновенно делились впечатлениями о прочитанном, перекинулись и тут несколькими фразами, а потом Нинель вдруг и говорит:

— Знаешь, Боря, я уже почти забыла, как это бывает, но, кажется, у нас будет маленький.

Борис Арнольдович от этих слов чуть с дерева не упал. Хорошо, что заранее хвостом подстраховался.

— Ты шутишь!

— Разве так шутят? Я же сказала: «Кажется». Но если в самом деле, как ты на это смотришь?

— Даже не знаю… — Борис Арнольдович в замешательстве почесал затылок ногой. — Я, честно сказать, уже давным-давно ни о чем таком не помышляю. Я полагал, что у нас с тобой несовместимость. Сколько лет живем, а ничего. Я полагал, что мы с тобой как заяц с крольчихой, раз я не на Острове родился…

— И я так полагала. Но за долгие годы ты переменился. Этого надо было ожидать, Боря.

— Ммда. Черт возьми. Действительно. Так, говоришь, еще не уверена?

— Почти уверена.

— А когда будешь без «почти»?

— Ну-у, через неделю…

— Тогда у меня еще есть время захотеть стать отцом, хотя, сама понимаешь, перспектива ошеломляющая. Тем более мы же не знаем в точности, ЧТО у нас может родиться…

И они закончили этот, если можно так выразиться, предварительный разговор. Тем более что пришло время обеда и заготовки корма в общественный фонд. Здесь, на свежем ветерке, плоды, конечно, росли тоже, но уж очень тонкими были ветви, чтобы по ним скакать. Пришлось опуститься пониже, где ни цветов, ни ярких птиц, ни бабочек, ни освежающего ветерка. Работа есть работа, а разве насыщение — это что-то другое?

Борис Арнольдович и Нинель насытились, потом набили плодами пластиковые рюкзаки, захваченные с собой из дома, и двинули в обратный путь. К Городу приблизились, когда уже солнце висело над горизонтом низко.

— Стой, кто идет! — окликнул их некто с угрюмым лицом и голубой пластиковой повязкой чуть выше колена, которая означала, что ее обладатель имеет чин младшего председателя. Супруги остановились.

— Ко мне! — приказал младший председатель.

Он ни на минуту не мог оторваться от несения службы, которая в том и заключалась, чтобы никто не прошел в Город незамеченным, не уклонился от сдачи своей доли корма в общественный фонд.

Борис Арнольдович остался на месте, а Нинель, подхватив оба рюкзака, поскакала вверх, туда, где качался сплетенный все из тех же прутьев КПП. Она повесила рюкзаки на сучок, где уже болталось до десятка точно таких же, лишь несколько плодов остались в кожистой сумке на животе. Чтобы было чем поужинать.

— Пожалуйста, — сказал младший председатель, — проходите.

А сам даже не взглянул на принесенное, продолжал пристально всматриваться в заросли, из которых подходили другие люди. Однако это не означало, что он всегда так доверчив и его можно безнаказанно обманывать. Раз обманешь, два обманешь, а потом попадешься. И не рад будешь сам…

Разделавшись с лишним грузом и почуяв близость жилья, супруги понеслись по веткам наперегонки, словно дети. И вскоре уже сидели возле своих гнезд. Неподалеку примостились две дочери Нинели от первого брака, Калерия и Елизавета, они уже были вполне самостоятельными особями шестнадцати и семнадцати лет, но еще не успели обзавестись семьями и, живя сами по себе, продолжали навещать мать и отчима по вечерам.

Было видно, что Нинель рада детям гораздо больше, чем они ей, она то и дело перепрыгивала с ветки на ветку, все оглаживала своих любимиц, делая вид, будто ловит блох, а сама просто испытывала счастье от того, что к ним прикасалась. Она чувствовала, что совсем скоро девочки найдут себе мужей, и всякое родство прекратится. А девочкам, наоборот, не терпелось окунуться в новую жизнь.

Дочери побыли немного, да и ускакали восвояси.

— Если хочешь, пойдем ко мне, — предложила Нинель.

И оба скрылись в ее коконе.

— Дочерям твоим сказать — засмеют. Небось, на их взгляд, мы с тобой уже совсем старые и никуда не годные.

— Да уж… А ты, собственно, о чем?

— О чем и ты.

— А-а-а…

Обычное дело — люди, пожившие бок о бок несколько лет, начинают понимать друг друга без слов и даже о некоторых вещах думать синхронно. В данном случае они думали о возможном будущем ребенке, о нечаянном своем потомстве.

— Я тебе тоже хочу сказать одну вещь, — продолжил Борис Арнольдович после долгой паузы, — только не знаю, поймешь ли? Честно говоря, я сам ни черта не понимаю…

— Выкладывай, раз начал.

— Такая штука, не вдруг сформулируешь. Ну, в общем, с некоторых пор у меня такое чувство, будто тогда, девять лет назад, я не просто провалился в параллельный мир, то есть сюда, но и одновременно, как бы никуда не проваливался, а до сих пор живу, как жил, там, дома. Как бы нас двое.

— Да ну! Не было, не было никакого чувства, и вдруг появилось!..

В гнезде была непроглядная темень, но Борис Арнольдович прямо кожей чувствовал на себе взгляд женщины.

— Так ты, что ли, чувствуешь, будто там, как ты выражаешься, кто-то похожий вместо тебя есть?

— Если б только это. Все гораздо отчетливей. Слышу в голове как бы вызов на связь. Ну и выхожу, сам не знаю как. И в голове словно бы кино начинается. Про ТУ жизнь. Себя вижу, жену свою бывшую и небывшую, Наташу, детей, которые у нас с ней были раньше, и еще одного, который уже без меня родился. Но, само собой, от меня. ТОГО. Дети — большие. Их уже и не узнать, но я узнаю, словно бы гляжу на них глазами ТОГО, ДРУГОГО. Вижу себя на работе в конторе нашей, там как будто большие перемены, но я, как и девять лет назад, в старших инженерах числюсь, правда, оклад немного повысился. Вижу могилу на лесном кладбище, это моя мама умерла, а тогда живехонькая была. В общем, родину вижу.

— А они-то, ты и семья твоя, про тебя знают? Ты, ТОТ, ощущаешь… ощущает… Тьфу, в общем, тебя здешнего?

— Да, конечно! С ним происходит все то же самое! Я даже не знаю, кто кого первым на связь вызвал. Вероятно, мы как-то одновременно.

— А у психиатра не был?

— Нет. Он еще пока никому ничего не рассказывал. Даже Наташе. Но, наверное, скоро решится. Может, завтра…

— Ясно.

— Да ничего тебе не…

— Ясно! Пусть он идет к психиатру! Так ему и скажи! А от тебя пусть отстанет. Я тебе завтра ядовитых орхидей пожевать дам. Это, конечно, не мед и не нектар, даже поболеешь слегка, но ничего, зато, может, легче станет. Нет, нет никакого другого мира. Никакого параллельного мира нет. А если все-таки есть, то в этом все равно нет никакого смысла. Никакого! Ты ведь пытался однажды покинуть Остров. Помнишь, что из этого вышло? Так вот, если ты опять что-то такое замышляешь, то имей в виду, получится как в прошлый раз. И даже хуже. Все! Иди на свое место. Завтра с утра на пастбище скакать. Надо выспаться. И еще раз прошу: выкинь дурь из головы!

Вообще-то Борис Арнольдович намеревался еще что-то сказать. Он, собственно, и начал-то этот нелегкий разговор из-за того, что уж очень озаботился судьбой будущего, вполне возможного ребенка, а так бы неизвестно, сколько еще молчал, скорей всего, до самой смерти бы молчал. Но ребенок, если он, конечно, родится, это слишком серьезно. Будет он лохматым и хвостатым, как папа с мамой, — ладно. Можно и дальше жить, как жили. А если малыш родится человеком? То есть настоящим? Тогда как? Маугли? И как раз против этого просто-таки восставала душа Бориса Арнольдовича, душа, которая уже, казалось, навсегда отвыкла восставать против чего-либо.

Но нужно было дать Нинели возможность переварить услышанное прежде, чем вести разговор дальше. Такую дикую информацию и любой другой не смог бы усвоить сразу. Насчет наличия иных земель или миров — еще куда ни шло, но насчет раздвоения — это уже за всякими пределами…

Борис Арнольдович выбрался от жены, когда напоминающее землечерпалку созвездие находилось в зените. «Велосипед», — мимоходом подумал он, спускаясь на свой этаж. Сколько раз он предлагал жене свить гнездо побольше, двухместное, и столько же раз она не поддержала идею потому, что это не принято на Острове…

— У-у-у! — заорал невидимый крылатый хищник.

— У-у-у! — ответил ему другой такой же.

Снизу послышался приглушенный рык какого-то зверя. Борис Арнольдович поежился, хотя ночь стояла теплая. Рык повторился. Только теперь в нем слышался оттенок довольства. Явственно представилось, как зверь, радостно урча, терзает в этот момент теплое человечье тело, свалившееся с ветвей от старости или болезни. Или сдуру. И захотелось поскорее юркнуть в свой кокон. Что Борис Арнольдович и сделал. После чего еще немного повозился, укладываясь поудобней, да и стал вспоминать историю своей жизни с самого начала, с того момента, как очутился на Острове. Даже чуть раньше.

2

Семнадцать лет просидел Борис Арнольдович в одной и той же комнате. День в день. Представить только. Даже уголовники не сидят по семнадцать лет в одной камере. Разве что в кино. Про графа Монте-Кристо. А в реальности — их возят на работу в спецмашине, у них бывают прогулки по тюремному двору. Впрочем, прогулки на завод, в столовую бывают и у Бориса Арнольдовича. Да еще каждый вечер отпускают домой. Да выходные. Нет, все-таки сравнивать эту комнату с тюремной камерой нельзя. Нечего зря грешить, в тюрьме хуже.

Борис Арнольдович поднял глаза от бумаг. Удивленно обвел помещение взглядом. Стены как стены. Обшарпанные, плохо побеленные. Переплеты рам, покрытые двухмиллиметровым слоем белил, который так и отстает лоскутами. Большие пыльные стекла окон, промываемые раз в год, в день Ленинского субботника. Потолок, изрезанный бесчисленными замысловатыми трещинами. Высокая дверь, на обратной стороне которой стандартная табличка с надписью «сектор приводов ОГК»… Надо же, семнадцать лет!

Борис Арнольдович отложил ручку, подпер голову кулаком и углубился в воспоминания. Как же, оказывается, давно он пришел в эту комнату впервые, а кажется, вчера. Ему тогда было двадцать три, он назывался молодым специалистом, имел в кармане синий диплом с преобладанием хороших и отличных оценок по бесчисленному множеству предметов. Ему завели в отделе кадров трудовую книжку и пожелали в скором времени выйти в министры. И он не видел тогда, почему бы этому пожеланию не сбыться и впрямь. Действительно, никаких объективных препятствий для этого не было. Как будто.

А вот минули годы. И что? Из недр отдела кадров трудовая книжка извлекалась на свет божий лишь шесть раз. Два раза, чтобы записать Борису Арнольдовичу благодарности за успехи, достигнутые в соцсоревновании к Всемирному дню технолога, три раза, чтобы ознакомить владельца документа с новыми записями, и лишь однажды, чтобы зафиксировать продвижение по службе. Из простых инженеров в старшие инженеры.

Когда уходил на пенсию старый начальник сектора приводов, а это случилось десять лет назад, Борис Арнольдович был уверен, что повышение неизбежно, но после того, как его надежды не оправдались и на освободившуюся должность был назначен другой, между прочим, бывший сокурсник нашего героя, Борис Арнольдович обрел другую, противоположную, так сказать, уверенность. Уверенность в том, что крушение его едва начавшейся карьеры уже состоялось. И тут он оказался намного ближе к действительности, чем бывал раньше. Борис Арнольдович, что называется, выпал из струи, и на него уже никто не смотрел как на резервиста для выдвижения. Хотя дело он знал не хуже, а то и лучше некоторых. Черт его знает, как это получается.

Зато Алексей Николаевич, бывший сокурсник, пошел дальше и дальше. И теперь в закутке для начальника сектора сидел совсем юный паренек. Почти такой, каким был Борис Арнольдович семнадцать лет назад.

А впрочем, Борис Арнольдович ни на судьбу, ни на кого другого не обижался, был доволен всем, авторитет имел немалый, и по общественной линии, и по производственной, ему доплачивали как технологу первой категории, а также какую-то персональную надбавку, и в итоге выходило поболе непосредственного начальника. Только вот чувствовал себя Борис Арнольдович уже весьма пожилым мужчиной. В сорок-то лет. Так уж оно получается, что если человек в сорок лет генеральный директор, как тот же Алексей Николаевич, то он — молодой. А если все еще ходит в старших инженерах — старый…

Зазвеневший звонок вывел Бориса Арнольдовича из задумчивости. Оказывается, уже половина рабочего дня прошла. Вот и хорошо. А что касается несделанной работы, то кто бы посмел попрекнуть технолога первой категории, съевшего зубы на всевозможных приводах? Молодой начальник сектора Валерий? Нет, Валерий не посмел бы. Как и остальные труженики сектора. Точнее, труженицы, которых было три: Люда, Люба и Екатерина Григорьевна.

— Попрошу задержаться! — Это вышел Валерий из-за своей фанерной перегородки, когда Борис Арнольдович уже собирался отправиться в столовую и сгребал в кучу бумаги на столе.

Борис Арнольдович недовольно вскинул брови, ожидая пояснений.

— Дорогой Борис Арнольдович! — сказал Валерий, застегивая пиджак на все пуговицы, но напускать на себя неприступную официальность он еще не умел, еще только учился. — Сегодня исполняется ровно семнадцать лет с того дня, как вы впервые переступили порог нашего сектора. Лично я еще ходил в детский сад, а вы уже вовсю рассчитывали привода, так необходимые народному хозяйству. Ваши сверстники росли ввысь и, если можно так выразиться, вдаль, а вы вглубь и вширь. Вас не привлекали административные высоты, вас привлекали не яркие, но важные и нужные черты любимой профессии. И мы, ваши товарищи, уверены, что, если бы состоялся Всемирный конкурс технологов по приводам, вам бы не было равных. Мы благодарны вам за тот пример верного служения профессии, который вы нам подаете, мы обещаем помнить ваши ненавязчивые уроки всю жизнь, куда бы ни забросила нас судьба. Поздравляю, дорогой Борис Арнольдович, от себя лично и от имени всего коллектива!

За спиной Бориса Арнольдовича послышались дружные аплодисменты. Он растрогался чуть не до слез. И это еще раз подтверждало, что сорок лет жизни и семнадцать на одном рабочем месте — немало.

«Надо же, — размягченно думал Борис Арнольдович, — дознались, не поленились. Оказывается, я им не безразличен. Какие милые, сердечные люди. Надо же…»

А тут еще выяснилось, что Люба и Люда испекли торт и принесли все необходимое для чая, а Екатерина Григорьевна сделала замечательный салат по разработанной самолично рецептуре.

От такого внимания Борису Арнольдовичу стало даже неловко. Он ведь знал, как это обычно делается, и всегда сам угощал коллектив в свой день рождения, приносил когда торт, когда конфеты, а когда и вино, то есть поступал согласно давно утвердившейся традиции. А теперь выходило, что он как бы оплошал. Ну откуда ему было знать, что коллеги сочтут семнадцатилетие его работы на одном месте днем, достойным специального мероприятия?

Сели кушать, и неловкость постепенно рассеялась. Хотя ничего спиртного не было. Чувствовалось, что люди просто чрезвычайно довольны не только виновником торжества, но и собой тоже, а также коллективом в целом. Так просидели весь перерыв, а когда прозвенел звонок, разошлись по своим рабочим местам, но еще долго ощущали особую теплоту в сердцах.

После обеда Борис Арнольдович крепко взялся за работу, наверстал упущенное, а за час до окончания дня еще наведался в цех, посмотрел, как идут дела на сборке, не нарушается ли где разработанная им технология. Давно он уже не ощущал такого внутреннего подъема, давно не чувствовал такого интереса к поднадоевшей, честно сказать, профессии, такой ясности в жизни.

Впрочем, как раз с ясностью не так давно наметилась некоторая, что ли, неоднозначность. Стали с некоторых пор преследовать Бориса Арнольдовича какие-то странные видения, какие-то эпизоды стали все чаще лезть в голову, картины совершенно дичайших приключений, которые якобы происходят с ним, а точнее, с его абсолютным двойником. Происходят непонятно где либо на другой планете, либо просто на острове в тропиках среди первобытных джунглей и первобытных людей, даже не людей, а обезьян, но, как ни странно, мыслящих.

«Чушь собачья!» — сказал бы Борис Арнольдович, если бы кто-то другой поведал ему о подобных видениях, но в данном случае это были его собственные видения, которые день ото дня делались все последовательней и логичней.

И уже несколько раз Борис Арнольдович совсем было решался поговорить на эту тему с женой, посоветоваться, может быть, снять груз с души. Он думал, а вдруг и с Наташей происходит нечто подобное, вдруг вообще со всеми людьми в определенном возрасте происходит нечто подобное, но каждый носит это в себе как самую интимную тайну.

Вот так он почти что решался несколько раз, но видения вдруг прекращались, и вроде бы исчезала нужда делиться сокровенным с кем бы то ни было, возникала надежда, что, может быть, дикие галлюцинации прекратились навсегда. А потом, когда они возвращались, опять нужно было мучительно решаться…

Борис Арнольдович шел домой после рабочего дня. Он все еще пребывал в прекрасном расположении духа, был чудный осенний вечер, что само по себе немалая редкость, быстро темнело, а над знакомой с детства улицей зажигались новые, еще не запыленные светильники.

И тут Борису Арнольдовичу неожиданно захотелось продолжить маленький праздник и дома. Он остановился под ярким фонарем, достал старый облезлый бумажник, пересчитал наличность. И свернул к магазину. На его счастье, в это время как раз заканчивался очередной виток активизации антиалкогольной войны, противоборствующие стороны отводили свои потрепанные части на отдых и переформирование, а в магазинах более или менее свободно продавался коньяк не самого высшего качества.

Борис Арнольдович пришел домой, а там уже вся семья была в сборе. То есть жена Наташа, дочери Марина и Ирина, а еще сын Леня, серьезный товарищ трех с половиной лет, за которого до сих пор было маленько неловко перед дочерями. И Наташе было неловко, и ему, Борису Арнольдовичу. Они могли бы сказать: «А что поделаешь, такова жизнь, у нас нечаянно получилось», если бы это и впрямь получилось нечаянно. Но поскольку Лелик образовался в результате вполне продуманных и планомерных действий, то им оставалось только молчать и скромно улыбаться, если дочери вдруг начинали язвить по поводу своего, как им представлялось, несколько запоздалого братика.

Родители так в свое время рассчитали: дочери уже вот-вот заживут собственной самостоятельной жизнью, а им, это в сорок-то с небольшим, останется только до конца дней любоваться друг на дружку. Малопривлекательная перспектива.

Так и появился на свет Леня, Лелик, Леныч. И теперь всем без исключения было радостно на него смотреть.

— Ваш папочка пришел, коньячка принес! — закричал с порога Борис Арнольдович.

Ему обрадовались, само собой, но бутылка несколько озадачила. Пришлось объяснять прямо в прихожей.

— Эх, вы, чужие люди и то не забыли поздравить!

— Чужим проще, — легко парировала упрек Наталья, — сходили в отдел кадров да и выписали все сведения. А нам что прикажешь делать? Взять и меня, можешь точно назвать число, когда я нанялась на постылый Гипромез?

Крыть было абсолютно нечем. Оставалось только привычно позавидовать жене, точнее, ее способности вовремя находить нужные слова. Борис Арнольдович этого совершенно не умел, хотя, вообще-то, формулировал получше многих, но, как правило, с опозданием, когда уже некому было оценить.

Соорудили по-быстрому ужин, поставили на стол коньяк, сели. Выпили по рюмке. Борис Арнольдович, Наташа и Маринка. А Иринка с Леней отказались. Предпочли компот. Потом оба напитка получили одобрение. Само собой, Борису Арнольдовичу пожелали долгих лет жизни и успехов в труде. А также большого личного счастья.

А потом стол как-то внезапно опустел. Дочери убежали по своим делам, Лелик, посмотрев по телевизору передачу для малышей, послушно отправился спать, едва прозвучали давно заученные слова колыбельной песенки. И Борис Арнольдович с Наташей остались в комнате одни. Не считая телевизора. Они выпили еще по рюмке, Наташа убрала коньяк до какого-нибудь другого раза, принесла чай.

Легли в двенадцатом часу, когда Маринка еще не вернулась. Они всегда ложились до ее прихода, но не спали, дожидались дочь, негромко переговариваясь в потемках. В постели даже чаще, чем за чаем, приходили наиболее продуктивные мысли и наиболее простые решения различных больших и маленьких проблем, еще чаще удавалось достигать согласия в спорах. Вот и решил Борис Арнольдович незамедлительно поделиться с женой тем, что мучило его с некоторых пор сильнее и сильнее. Как-то он враз понял, что нет в его тайне ничего постыдного и страшного. Нет, и все.

— Наташ, ты помнишь тот случай со мной, когда мы на море отдыхали?

— Ну еще бы! Такое не забывается! — Наташа тихонько рассмеялась. — А тогда было не до смеха. Домой на последние копейки приехали. Перепсиховали. Ладно, хоть живой остался. А что это ты вдруг вспомнил?

— Понимаешь, какая штука… Тогда мое приключение вовсе как бы и не кончилось.

— В смысле?

— Ну, с одной стороны, конечно, кончилось, а с другой — как бы и не кончилось, а совсем наоборот. В общем, отчетливо помню эту веревочную лестницу, вертолет над головой, но такое ощущение, что было и другое. Будто никакого вертолета, а шторм все усиливается и усиливается, а потом вдруг перестает, когда я уже нахлебался изрядно и почти что простился с жизнью, внезапно перестает, и снова делается тепло, тихо и солнечно, виден берег, я еще думаю, как же меня далеко унесло в море, видны какие-то корабли на рейде, которых раньше и в помине не было…

— Это ты мне что рассказываешь?

— Постой, не перебивай… Легко, думаешь… Дело в том, что с недавних пор со мной творится такое… Притом все чаще… Будто я кино про себя смотрю, но как бы изнутри, не из зала, а словно разгуливаю по экрану или словно сижу в безвоздушном пространстве кинескопа. Смотрю сам на себя со стороны, но одновременно и не со стороны. В общем, ничего не понятно, да?

— Ммм… — промычала Наташа после долгой паузы. — О чем кино-то смотришь или, правильнее сказать, о чем они, твои, уж извини, галлюцинации? Расскажи подробнее.

— Я понимаю, это похоже на бред сумасшедшего или наркомана. Натуральное раздвоение личности, по-моему, есть в психиатрии такое понятие. В общем, тогда, во время шторма, я будто бы раздвоился и теперь вот одновременно живу здесь, работаю, с тобой разговариваю, а еще я нахожусь на Острове. Среди разумных обезьян. И будто тоже обезьяной стал. Ну и все такое. Долго рассказывать.

— Ну ведь не может быть на Земле такого острова, не может! Что ты пугаешь меня своими дурацкими фантазиями, зачем ты чокнутым прикидываешься! — Наталья сидела в постели, и голос ее звучал умоляюще.

— Да успокойся! Если я сумасшедший, то социальной опасности не представляю. — Борис Арнольдович еще пытался шутить, хотя и не очень удачно. — По крайней мере, пока не представляю. У меня еще ни разу не возникало желания кого-нибудь задушить или прирезать!

Он говорил и сам чувствовал, насколько неуклюже и даже, пожалуй, зловеще получается, злился на себя, торопился поправить сказанное все новыми и новыми словами.

— …Не может быть на Земле такого Острова? Да, конечно, на Земле — не может. Но в том-то и дело, что Остров находится не в нашем, а в каком-то другом мире, лишь похожем на наш. Там Солнце, там Луна, а созвездия другие. Там Земля тоже называется Землей, но люди, в смысле обезьяны, понятия не имеют о нашей географии. Правда, они с незапамятных времен с Острова ни ногой…

— Но почему ты не сразу понял, что раздвоился, а лишь спустя годы?!

— Я думал об этом. Наверное, дело обстоит так: ни он, ни я не видели, как все произошло, нам долгое время даже в голову не приходило как-то связаться друг с другом. И канал связи открылся случайно. Мог позже, а мог и раньше…

— Ладно, — взяла себя в руки Наташа, — мне все более или менее понятно. Значит, это с тобой недавно. И постепенно усиливается… Но дело-то вот в чем: сам говоришь, что вступаешь в телепатический контакт со своим двойником все чаще и чаще, правильно я говорю? И стало быть, все чаще и чаще, порой в самые неподходящие моменты, ты из реальной жизни выключаешься, ведь не могут же в одном мозгу одновременно помещаться две личности без ущерба друг для друга, правильно я говорю? Таким образом, телепатические контакты становятся все опасней. И неплохо бы их как-то упорядочить. Или совсем покончить с ними. Какое нам дело до твоего двойника. Раздвоились — и до свидания. А кто может нам помочь? Ну, я не знаю, тебе, конечно, виднее, а я вижу только одну реальную возможность — обратимся к психиатру. А что? Больше-то ведь все равно не к кому.

И Борис Арнольдович понял, что Наташа, во-первых, вопреки всему продолжает надеяться на розыгрыш; во-вторых, нисколько не верит в реальность того, о чем толковал муж, и это естественно, поскольку он и сам полон сомнений; в-третьих, она разговаривает с ним, как и полагается разговаривать с психбольным, ни в коем случае не опровергая его бредни, а, напротив, поддакивая ему; в-четвертых, к психиатру рано или поздно придется обращаться.

— Наверное, ты права, но знаешь, во что у нас людям обходятся консультации у психиатра? Невинные консультации. Просто так ведь к этому специалисту не зайдешь. Все равно тебя куда-нибудь запишут. На какой-нибудь учет поставят. Уж будьте благонадежны. У нас без этого ведь не бывает. Помогут? Маловероятно. А жизнь испортят… Да и потом. Если бы мне просто сны плохие снились. А то ведь не сны. Психиатра-то не обхитришь, он из тебя все вытащит, и уже не уйдешь от него так просто, как пришел. Еще поместить в стационар вздумает. Да в нашем городишке на другой же день каждая собака про то знать будет!

— А что делать, Боря? Продолжать дальше так жить? Но это же не только твое личное дело! У тебя же семья… Кстати, а как ты там, среди четвероруких, освоился? Не скучаешь? Семью завел или вдовцом мыкаешься?

— Ничего смешного здесь нет, тем более если я — псих, — урезонил жену Борис Арнольдович, — то пожалуйста. Есть у меня там женщина. Вдова. У нее взрослые дочери. Примерно как наши. Чуть старше. А мужа тигр загрыз. Давно. Еще до меня. Совместных детей у нас с ней все эти годы не было. Но теперь скоро, кажется, кто-то будет…

Легко ли такое слышать от родного мужа?..

Неизвестно, чем бы разговор закончился, но тут, по счастью, пришла дочь Марина. И он волей-неволей прекратился.

В течение получаса дочь, по обыкновению, докладывала родителям новости относительно ее сердечных дел, что он сказал да что она сказала, потом отправилась спать. И в квартире погасла последняя лампочка. Трудный разговор более не возобновлялся.

Вскоре Наталья заснула, а к Борису Арнольдовичу сон не шел долго-долго. Но вот наконец задремал и он. Задремал, но сразу же и проснулся в поту. Спать было жарко и там, в джунглях, и здесь, в постели. Отопление в связи с началом нового сезона работало вовсю, хотя в этом пока еще не было необходимости.

Борис Арнольдович потихоньку встал, постелил на диване у окна, лег, стараясь не скрипеть пружинами. И прежде чем закрыть глаза, увидел, что созвездие, напоминающее своими очертаниями велосипед, находится в зените. Это была Большая Медведица, но фантазия старшего инженера-технолога не совпадала с фантазией прежнего наблюдателя.

Борис Арнольдович закрыл глаза и долго, пока окончательно и крепко не заснул, транслировал свои впечатления от прожитого дня туда, в неведомые пределы, откуда шла встречная передача. С некоторых пор он так пристрастился к этим трансляциям, что чувствовал себя без них каким-то неполным и ущербным…

А в то далекое лето произошло следующее. Тогда так совпало, что Борису Арнольдовичу и Наташе одновременно прибавили зарплату. Не сказать, чтобы здорово прибавили, однако именно тогда у них впервые стали оставаться кое-какие деньги. Раньше-то, как поженились и далее, едва тянули от получки до получки. Тратили все, что зарабатывали, а нередко и у стареньких родителей одалживались без отдачи.

Но видимо, не только прибавка жалованья роль сыграла. А еще и умение тратить наконец-то пришло. И к лету, таким образом, у них образовалась некоторая сумма, достаточная для скромного отдыха на юге. Всей семьей. Они об этом давно мечтали.

И вот в некий прекрасный день они, волнуясь от предстоящих приключений и удовольствий, погрузились в пассажирский поезд, направляющийся в теплые края. Заняли целое купе в новеньком вагоне. Лелика тогда еще не было в помине, Иринка по малости лет почти ничего не запомнила из той приятной поездки, а Маринка была больше и вполне осознанно просидела всю дорогу у окна, наблюдая природные зоны необъятной Родины.

Они доехали до Гудауты, а дальше проливными дождями и потоками с гор был размыт железнодорожный путь. Таким образом, сама судьба остановила их в этом городе.

За все дни погода не испортилась ни разу. Вот только на шестнадцатый день пребывания этот странный, по мнению местных жителей, шторм, который, ни с того ни с сего начавшись, так же и закончился, подняв над пляжем тучу песка, пыли, а еще газет и мелких разноцветных предметов дамского туалета.

В тот день Наташа и Марина упорно лежали на лежанках, нанося на себя последние, крайне необходимые штрихи загара, дремали, читали что-то, из чего ни строчки не оставалось в разогретых мозгах. Тогда еще слыхом никто не слыхивал об «озоновых дырах», и за несколько дней человек настолько привыкал к мощной солнечной радиации, что она уже не могла причинить ему какого бы то ни было вреда.

Маленькая Иринка играла в песке и поминутно просилась в воду, но ее не пускали, считая почему-то, что безвылазное сидение в воде менее полезно, чем лютая жара, характерная для чуждой географической широты.

А Бориса Арнольдовича семья видела мало. Он перед самой поездкой где-то достал ласты, да маску, да трубку, да еще какое-то подводное ружье, словом, все, что необходимо для водяного мужчины. Достал и в первые же дни пребывания в Гудаутах блестяще освоил. Научился нырять метров на десять вглубь и нырял целыми днями.

Добычей Бориса Арнольдовича становились рыбы, ракушки, но не так уж много оставалось в этом море рыб и ракушек, чтобы за ними стоило нырять без конца. Главным же образом Борис Арнольдович доставал из пучины морской разнообразные предметы, оброненные в воду людьми с лодок и прогулочных катеров. И эта охота была самой интересной, потому что всегда попадалось что-то стоящее, но никогда не удавалось предвидеть заранее, какой именно улов окажется в руках. То ли металлический рубль, то ли позолоченное колечко, то ли очки, то ли значок члена Верховного Совета.

Время от времени Борис Арнольдович приплывал на берег покушать да выгрузить из авоськи добычу. Его на пляже уже все знали и всякий раз приходили поглазеть на морские сувениры. Кстати, его и спасатели знали, не беспокоились, когда он заплывал за буйки и направлялся в открытое море.

И вот однажды, когда Борис Арнольдович находился далеко от берега в полном одиночестве, когда его голова, словно яичная скорлупка, то появлялась на поверхности, то исчезала, налетел шквал. Пловец в этот момент находился под водой, а когда вынырнул, то не узнал всегда такого ласкового и совершенно безопасного моря. Небо стало темным и зловеще низким, а по воде побежали шустрые белые кудрявчики, не предвещавшие ничего хорошего.

Борис Арнольдович без промедления повернул к берегу, да уж было поздно. Тут его подхватило и завертело.

И Наташа сразу ощутила приближение беды. Она, не одеваясь, кинулась в будку спасателей, потребовала немедленно плыть за мужем, но спасатели только руками развели, ибо в то мгновение огромная зелено-черная волна выскочила на берег и набросилась на их будку. Будка аж ходуном заходила.

— Все равно нужно что-то делать! — не унималась Наташа.

— Дак он ведь у вас прекрасно плавает, что вы волнуетесь! — пытались возразить ей.

Думали, что она в морских и спасательных делах ничего не понимает. Но женщина все понимала.

— Приплыть-то он, возможно, и приплывет, но ведь на берег при такой волне нипочем не выбраться! — плакала Наташа.

И спасателям не осталось ничего другого, кроме как позвонить по телефону в одно очень серьезное место. Да пока там приняли решение, еще сколько-то минут пропало даром.

Все это время Борис Арнольдович старался сохранять спокойствие. Он сразу решил, что в его положении главное — спокойствие. Но нельзя сказать, чтоб это ему легко давалось. Сперва Борис Арнольдович поспешил к берегу. Его то возносило на большую высоту, и тогда берег казался близким и вполне достижимым, то низвергало в глубокую темно-зеленую пропасть с гладкими отвесными краями, из которой ничего нельзя было видеть, кроме неба, соединившегося с водой.

Но скоро этот порядок разрушился. Различные типы волн — вторичные, отраженные, стоячие, ходячие — в общем, все перемешалось, и берег пропал во мгле, пропал солнечный диск, который до того упрямо маячил сквозь тучи и брызги. Из возможных осей координат в мире, казалось, уцелела только одна, направленная вертикально вниз, и бедный Борис Арнольдович уже завидовал рыбам. Он пытался нырять, на глубине было, конечно, несравнимо спокойней, хотя и там все переменилось неузнаваемо, но не мог же он находиться внутри воды до окончания шторма, пусть минуту назад и мнил себя почти ихтиандром. Кроме того, эти погружения в пучину отнимали дополнительные силы. После выныривания нужно было отдышаться, перевести дух, но разбушевавшаяся стихия не позволяла расслабиться.

Скоро Борис Арнольдович потерял всякую ориентировку. В кромешных обстоятельствах пропал смысл куда-либо целенаправленно стремиться. Нужно было заботиться только о том, как подольше продержаться на плаву, пока не прибудет какая-нибудь помощь. О том, что помощь может еще долго не прибыть, думать не стоило. Хотя именно в этом направлении почему-то думалось легче, чем в любом другом.

Сколько времени продолжалась неравная борьба, Борис Арнольдович не знал. Чувство времени оставило его одним из первых, за ним последовали все остальные чувства, кроме самосохранения. И хорошо, не пришлось на них тратить дополнительную энергию. Даже сильнейшее, на грани безумия, отчаяние, в свое время вытеснившее искусственно поддерживаемое спокойствие, тоже довольно быстро сменилось глубоким безразличием.

Тело и легкие работали в каком-то автоматическом режиме, пловца накрывал очередной вал, дыхание задерживалось, руки и ноги останавливались для короткой передышки, а потом начинали работать с удвоенной энергией, вынося тело наверх, где только и можно получить необходимый глоток воздуха.

Но воздух был насыщен водой, пловец кашлял, горькая вода попадала в желудок, дополнительно отягощая его, приближая человека по составу организма к водяным обитателям.

Мыслей в мозгу давно не было никаких, лишь одна вспыхивала время от времени: «Надо кончать бессмысленное сопротивление, сил больше нет и надежд никаких нет, надо кончать, надо кончать…» И кто-то неведомый эту мысль изгонял, но это все трудней и трудней ему удавалось.

И вот когда противная мысль уже почти одержала победу над тем, кто ее изгонял, на верхнем конце вертикальной оси появился военный вертолет. Из открытого люка вертолета вылетел надувной плотик, а следом — веревочная лестница. Плотик упал в полуметре от Бориса Арнольдовича, мысль о бесполезности сопротивления мгновенно исчезла, словно ее и не было, откуда-то появились силы, достаточные для мощного, богатырского, можно сказать, рывка. А только такой и оказался достаточным, чтобы догнать и схватить подгоняемый свирепыми порывами плотик.

Вертолетчикам, по-видимому, тоже нелегко было удерживать машину на одном месте, дюралевую стрекозу тоже швыряло, как щепку в океане, да еще ветер трепал веревочную лестницу, словно хвост бумажного змея, временами забрасывая ее обратно в люк и наматывая на детали шасси. А волны поднимались такие, что казалось, они вот-вот проглотят отважных летунов, во всяком случае, соленые брызги запросто залетали внутрь их машины.

Впрочем, если бы даже веревочная лестница повисла прямо над головой, Борис Арнольдович все равно не смог бы ею воспользоваться. Его хватило на то, чтобы взобраться на плотик, как-то закрепиться там, и тогда самые последние силы оставили измученное тело, а вместе с ними пропало и сознание.

Пришлось одному из отчаянных каскадеров спускаться по лесенке, привязывать ни на что не реагирующего Бориса Арнольдовича специальным фалом, потом опять лезть наверх. Когда все эти непростые действия были наконец успешно совершены, вертолет медленно взмыл. При этом Борис Арнольдович даже и не понял, что уже перенесся из водного бассейна в воздушный. Он только еще крепче вцепился в плотик.

Когда вертолет завис над пляжем, шторм, словно получив команду свыше, мгновенно стих. И сразу появилось солнце. Только море еще долго не успокаивалось, все выбрасывало на берег мертвые водоросли да всякую поганую муть. Но потом успокоилось и оно. Улетели вертолетчики, с трудом вызволив плотик из объятий Бориса Арнольдовича, приехала на пляж «скорая помощь» и уехала обратно, оказав спасенному безотлагательную медицинскую помощь в виде двух бесплатных уколов в мягкое место и прослушивания сердечного биения.

А Борис Арнольдович все лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал, никак не реагируя на окружающий мир.

Интерес к подводной охоте исчез в нем тогда навсегда. Даже к морю у него исчез интерес до самого конца отпуска.

Когда уже были прокомпостированы билеты на обратный поезд, отправлены фруктовые посылки самим себе, тогда и пришли военные люди, разыскали своего клиента среди тысяч и тысяч непрописанных и вежливо сказали, что со спасенного от стихии причитается столько-то. За эксплуатацию вертолета и прочее. Так что напрасно Наташа радовалась, что у них после отпуска еще остаются какие-то средства, напрасно продумывала, куда их истратить. Радость оказалась преждевременной. О средствах позаботились другие.

— Разве в Советском государстве людей спасают за деньги? — удивилась и возмутилась Наташа.

Но вмешался Борис Арнольдович, он не стал ее уговаривать и убеждать, а просто приказал не торговаться, когда это не уместно. Она, возможно, считала, что торговаться всегда уместно, но спорить не стала, а, поджав губы, выложила требуемую сумму и получила взамен официальный документ, не дающий повода сомневаться в правильности и честности того, что произошло.

После чего Борис Арнольдович, Наташа, дети Марина и Иринка погрузились в поезд и покинули благодатные места, сопровождаемые записанной на старом рентгеновском снимке песней «О море в Гаграх». Наташа и Марина сокрушались о неудачно истраченной сумме, Иринка лепетала что-то свое, детское, а Борис Арнольдович молчал, погруженный в какие-то смутные мысли, он не считал, что сумма истрачена самым неудачным образом…

3

Но вернемся немного назад, вот сюда: «…Его то возносило на большую высоту, и тогда берег казался близким и вполне достижимым, то низвергало в гулкую темно-зеленую пропасть с гладкими отвесными краями, из которой ничего нельзя было видеть, кроме неба, соединившегося с водой…»

Борис Арнольдович ненадолго показывался из огромных волн, надолго исчезал в них, и всякий сторонний наблюдатель мог бы, видя это, заключить единственное — счет идет на минуты, человек тонет и очень скоро утонет совсем, не вынырнет больше, да и все, если какое-нибудь чудо его не спасет.

Тут-то шторм и прекратился. Выглянуло, как ни в чем не бывало, солнце. Только что его не было и в помине, а вдруг засияло в расширяющемся на глазах чисто-голубом прогале. И стал виден берег. Только был он почему-то намного дальше, чем до шторма. Как будто человека отнесло в открытое море.