Владимир Бушин ЗАЯЦ В ЗАКОНЕ
Владимир Бушин ЗАЯЦ В ЗАКОНЕ
Умерла знаменитая ткачиха Валентина Ивановна Гаганова — Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета СССР. Президент, возлагавший цветы к памятнику Маннергейма, выразил соболезнование родственникам? Премьер, преклонявший колена у могилы Деникина, послал телеграмму?
В 1960 году поэт Андрей Дементьев, работавший тогда в журнале "Юность", написал поэму о Валентине Гагановой "Дорога в завтра". И вот это "завтра" настало. И теперь, спустя полвека, пожалуй, уже можно безболезненно для всех признать, что поэма была очень возвышенная, но из разряда тех сочинений, о коих Твардовский писал:
И всё похоже, всё подобно
Тому, что есть иль может быть,
А в целом — вот как несъедобно,
Что в голос хочется завыть...
Поэма была примечательна разве только одной свежей рифмой "огурчики-амурчики". Однако тогда никто в голос не завыл. Наоборот, хвалили. И сия рифмованная несъедобщина сыграла большую роль в жизни автора. Александр Бобров, вспомнив о ней, пишет в "Советской России": "Как хорошо бы провести телепередачу "Прощание с Валентиной Гагановой". И выразил надежду, что в этом мог бы принять участие и Дементьев. Но вдруг усомнился: "Или не стал бы?" Да, Александр, я думаю, не стал бы.
Вот его фундаментальный юбилейный сборник, радостно озаглавленный "Нет женщин нелюбимых". В книге 560 страниц. Чего тут только ни собрано! Одних фотографий автора — 94, из коих в 92 случаях он с лучезарной улыбкой взирает на мир, где нет нелюбимых женщин.
В большинстве своём на этих 94 фотках запечатлено участие поэта в разного рода празднествах, фестивалях, карнавалах, "голубых огоньках", юбилеях, застольях... В случаях 50-60 ещё и букеты, венки, которые то ли он кому-то вручает, то ли ему кто-то подносит. Есть даже Дементьев в черных брюках, белом пиджаке с черной бабочкой на белом коне с белым щитом. Помните?
Иль на щите, иль со щитом
Вернусь к тебе из Палестины.
Он, с улыбкой уехав Палестину, ставшую Израилем, с улыбкой прожив там пять лет, с улыбкой и щитом вернулся к нам. Переберешь эти фотки — ну просто какой-то Ниагарский водопад празднества, ликования, восторга...
И кому он только на этих фотках не дарит свои зубастые улыбки — от Горбачёва до Арины Шараповой, от Тура Хейердала до Валентина Юдашкина, от знаменитого оружейника Калашникова до позабытого израильтянина Алексина, от прославленной Майи Плисецкой до неведомого Дементмана, от своих детей и внуков до известного педераста Бориса Моисеева... А после дружеской беседы с педерастом бежит к портретам Пушкина, Лермонтова, Тютчева и запечатлевается ещё и на их фоне.
А как широк поэтический размах книги, если даже взглянуть на стихи только с географической стороны! "Встреча в Дюссельдорфе"... "Во Франкфурте холодно"... "Ночной Брюссель"... "Брожу по майскому Парижу"... "По Америке в такси"... Прекрасно! Однако больше всего о бывшей Палестине: "Приехавший в Израиль", "Я молюсь о тебе в иудейской стране", "Зимний Иерусалим", "Израильские пальмы", "Российские израильтяне", "Парижская израильтянка", "Израильский парижанин", "Парад в Иерусалиме", "Прощание с Израилем", "В будущем году — в Иерусалиме"... А Гагановой места не нашлось...
И сколь обширен перечень посвящений как знаменитым, так и неведомым нам друзьям поэта: Зурабу Церетели, Иосифу Кобзону, Илье Глазунову, вице-мэру Тель-Авива Рине Гринберг, Валерию Эльмановичу, Евгению Бернштейну, Але Рубин, Ане и Тане, Дусе и Мусе... И опять — ни единого стишка Гагановой, можно сказать, своей крёстной матери.
А, казалось бы, мог вспомнить о ней, хотя бы когда писал:
Мне Героя Соцтруда
Вождь не вешал...
Вот как его обделила, обошла, обидела Советская власть. "Да что же это за страна!"— говорит. Читатель, сядьте поудобней, обопритесь понадёжней. Вот что ему вешали по юбилеям: ордена Ленина, Октябрьской революции, Трудового Красного знамени, Знак почёта, медаль ВДНХ, медаль Фонда мира, премия СССР, премия Комсомола... Я уж не говорю о том, что власть повесила ему на шею роскошную шестиоконную квартирку в христолюбивом Безбожном переулке. И он при этом уверяет:
Не люблю хитрецов,
Не умею хитрить...
Да кто ж тогда умеет-то?
Я ненавижу в людях ложь!..
Не умею молчать,
Если сердце кипит...
Ну, как же "не умею"? Вот сердце кипит, кипит, кипит из-за того, что не повесили Звезду, а ты молчишь, молчишь и молчишь о других-то наградах. Разумеется, и ныне стихотворца на белом коне не забывают: премия им. Лермонтова, им. Бунина, им. Александра Невского... Господи, если бы хоть один из них как-то узнал об этом...
Держишься, читатель? Тогда оцени и такое душевное признание поэта:
Как бурлак, накинув лямку,
Всю жизнь тянул свою судьбу...
После окончания школы хотели на него накинуть солдатскую лямку, но он ловко увернулся. И дальше всю жизнь бурлачил вот где. Из Твери нагрянул в столицу и поступил в единственный во всей Солнечной системе Литературный институт, там ещё на третьем курсе лет в двадцать из комсомольского кокона успешно вылупился в члена КПСС.
Сразу после института — главный бурлак Калининского областного издательства, но вскоре — снова в столице, и тут каким-то образом — бурлак райкома партии... бурлак Моссовета... бурлак отдела пропаганды ЦК комсомола...
А ещё бурлачил зампредом Комитета защиты мира, председателем правления Фонда реставрации Москвы, правления СП РСФСР, правления СП СССР, секретарем правления СП СССР, сопредседателем правления СП СССР, председателем совета СП по детской литературе, председателем Буфетной комиссии ЦДЛ...
Он же — бурлак бюро РТР в Израиле, бурлак телепрограмм "Народ хочет знать", "Виражи времени", бурлак-председатель редсовета "Литгазеты"...
Словом, кругом бурлак, везде лямка. Проник даже то ли в бурлаки, то ли в батраки Антисионистского комитета. Анти!..
Но больше всего Дементьев тянул лямку в журнале "Юность", где двадцать лет был сперва замом главного, потом — главным бурлаком. Именно оттуда, получив там необходимую духовную подготовку в общении с авторами журнала, поэт-бурлак и сиганул в Израиль. А кто были самыми примечательными авторами "Юности"? Евтушенко, Аксёнов, Алексин, Войнович, Гладилин, Анатоль Кузнецов, Владимир Максимов... Странное совпадение: все, кроме одного, почему-то евреи, и все на время или навсегда оказались за бугром, два последних там и умерли... Поэт хочет подчеркнуть свою близость к помянутым авторам:
Я стал похож на старого еврея...
Но разве за такие стихи дают ордена или премии? И потом, почему "стал"? И в молодости был похож, но не на старого, конечно.
И вот представьте себе, всю жизнь, перебегая из одного служебного кабинета в другой, что повыше, десятилетиями ликуя и фонтанируя, пуская фейерверк и бренча орденами да медалями, вдыхая розы и принимая букеты, однажды в лунную ночь поэт вдруг взвыл:
Я одинокий волк...
Я не хочу быть в стае...
А? Волк — в белых штанах с бабочкой. Одинокий — в объятьях Кобзона, Церетели и Муси-Дуси. Батрака ему мало!
Но слушайте дальше:
В отчаянном броске
Хочу я встретить смерть...
Ах, как красиво! Но в броске на кого — на тень Пушкина или на живую Рину Гринберг?
И ещё:
Я старый волк,
Но я пока в законе...
Видно, это что-то подобное барсу или даже тигру. Но не в том суть, а вот:
И мой оскал ещё внушает страх.
Андрюша, касатик, что с тобой, о чем ты? Я знаю тебя шестьдесят лет, и вот сотни две твоих фестивальных фотографий с улыбками до ушей — и нигде ни единого оскала.
Или ты считаешь, 5 улыбок = 1 оскал? Подумай, взвесь и поймешь, что ты не волк, а уж если не лиса, то наверняка заяц в законе. Опомнись! А страх ты действительно внушаешь, но совсем не потому, что вот-вот оскалишься и бросишься на Зураба Церетели, а совсем по другой причине — за судьбу русской поэзии...
Очень примечательно, что среди всего этого многолетнего буйства праздничных фантасмагорий, величественных видений, торжественных воплей, наград, премий и букетов Дементьев находит время и силы ещё и для то гневных, то скорбных стихов о своей несчастной родине. Так, однажды между двумя посещениями Кремля за наградами написал:
В беде моя Россия много лет.
Ведь к власти бездари приходят.
И нет уже доверия в народе
Ни к тем, кто лыс, ни к тем, кто сед.
Верно! Только хорошо бы назвать хоть одного лысенького или седенького, допустим, Горбачёва или Грызлова.
В другой раз межу двумя фейерверками у поэта вырвалось:
Пришли крутые времена...
Авторитет России продан...
Идёт холодная война
Между властями и народом.
Тоже в принципе верно. Только надо бы пояснить, кем продан авторитет страны сперва на Мальте, а потом в Беловежской пуще. А, кроме того, какая же это "холодная война", если народ гибнет и гибнет в бесчисленных катастрофах, авариях, пожарах, а власть сидит и сидит? По данным МЧС, только за первые три недели ноября и только в пожарах погибло 733 человека, и среди них — ни одного кремлёвского сидельца (СР, 23 ноября 2010).
А однажды по пути от Муси к Дусе поэт ещё и так воскликнул:
Сколько же вокруг нас бл....ва!
Как в рулетке — ставок.
Не хочу приспособляться,
Воевать не стану!
Хорошо, справедливо, хотя рулетка здесь и ни к чему. Только между "приспособляться" и "воевать" есть некоторое различие. И если человек не хочет воевать против бл-ва, то, скорее всего, он приспосабливается к нему, что мы в данном случае и видим. Ведь кто в стране Б№1? Все знают: Горбачёв, с него всё и началось, с его перестройки, с его встречи на Мальте с Рейганом, где он продал авторитет родины, за что и получил нобеля.
Но мы листаем книги Дементьева и в одной видим: вот стоит стихотворец, как всегда, выглаженный, умытый и зело изукрашенный, а рядом — этот Лысый с огромным букетом, который вот-вот вручит Умытому. И подпись: "Михаил Сергеевич на открытии моей Звезды на "Площади звезд".
Листаем другую книгу. Тут несколько дружеских фотографий Умытого с Лысым. И невольно задаешь себе вопрос: с Б №1 всё ясно, а кто же у нас Б № 2?
Так вот, Александр Бобров, я думаю, Дементьев ещё и потому не принял бы участие в телепередаче о В.И.Гагановой, что ему просто некогда. Он то, как ныне говорят, позиционирует себя бурлаком или клыкастым волком из мультяшки "Ну, погоди!", то милуется с Б №1, то слишком занят разработкой еврейской темы как в её российском виде, так и в израильском. Кто против? Нет таких. Прекрасно! Прославляет Израиль в таком духе:
Я в Израиле как дома...
На подъём душа легка.
Если мы в разлуке долго,
Точит душу мне тоска...
Если есть на свете чудо,
То его я отыскал...
Иерусалим всегда поможет мне.
Я живу по его заветам,
Породнившись душою с ним...
Одна безмерная печаль —
Что поздно я пришёл сюда...
В будущем году — в Иерусалиме —
Мысленно желаю я себе...
Но, увы, иной год не удаётся побывать. И что тогда? Это описал Пушкин:
Поникнул он главой и горько возрыдал,
Как жид об Иерусалиме.
Что ж, отлично, русская литература, кажется, со времён Державина никогда не чуралась еврейской темы. Тут и Шутливое стихотворение Пушкина "Христос воскрес, моя Ревекка!", и две "Еврейских мелодии" Лермонтова, и "Тарас Бульба" Гоголя, и рассказ "Жид" Тургенева, и "Каин и Артём" Горького, и "Жидовка" да "Гамбринус" Куприна... А Маяковский через образ еврея беспощадно критиковал промахи советской кадровой политики:
Ося Фиш — глиста наружно,
Тощи мускулов зачатки.
Что на тощего нагружено?
Он — инструктор спортплощадки.
Теперь-то мы знаем, что инструктор-фиш даже в ЦК, как Ципко, или тот же Бурлацкий, — это не самое страшное, но вот когда появляются четыре подряд премьера-фиша да четыре их зама-фиша с такими же — и главное-то это! — "тощими зачатками" и шумят "Россия, за мной!" — вот что беда!
Писал Маяковский и так:
Знаем мы эти еврейские штучки —
разные Америки открывать
и закрывать!
Это очень актуально ныне, когда мы видим "еврейские штучки" Радзинского и Радзиховского, Сванидзе и Млечина, Говорухина и Рогозина. Они же пытаются "открыть Америку" в виде "России, которую мы потеряли" и "закрыть Америку" в образе великого Советского Союза.
Что можно вспомнить ещё из более близких времён нашей литературы на эту тему? Ну, хотя бы Григория Бакланова, объявившего евреями Героев Советского Союза маршалов Малиновского, Катукова и генерала Доватора, можно вспомнить и Евтушенко, который вот уже пятьдесят лет голосит: "Еврейской крови нет в моей крови!" Кажется, даже то ли пантомиму, то ли оперу поставил по этой строчке.
Да, углублённо и всесторонне разрабатывая еврейскою тему, Андрей Дементьев следует традиции классической русской литературы. Ну, правда, иногда углубляется он уж слишком — вплоть до воспевания израильской армии. Разве Израиль наш союзник, а не американский? Вот стихотворение "Израильские новобранцы". Это как бы вывернутый наизнанку израильский вариант памятного стихотворения и песни:
Дан приказ ему на запад,
Ей — в другую сторону...
Уходили комсомольцы
На Гражданскую войну.
А у Дементьева что-то вроде этого:
Дан приказ ему на Газу...
К любимой теме маэстро вновь обратился и в недавней большой подборке стихов в "МК" (28.09.10). В ней наиболее примечательно стихотворение "Еврейские жёны". Конечно же, оно написано с добрыми, даже с возвышенными намерениями. А что получилось? Тут особый интерес, ибо автор-то, как помним, — бывший бурлак Антисионистского комитета. И вот он о еврейках...
Ну, прежде всего почему — жены? Зачем ограничение семейным кругом? Некрасов написал поэму именно о женах князей-декабристов: о Марии Николаевне Волконской и Екатерине Ивановне Трубецкой, в 1827 году последовавших на перекладных за своими мужьями на каторгу в Забайкалье, но великий поэт озаглавил свою поэму не "Русские жены", а "Русские женщины". Он видел в этих княгинях высокие образцы нравственности и верности русской женщины не только супружескому, но и гражданскому долгу.
А Некрасов нарисовал замечательный образ русской женщины в труде и подвиге:
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет...
Через сто лет Наум Коржавин горько откликнулся:
Она бы хотела иначе.
И этому кто бы ни рад,
Но кони всё скачут и скачут,
А избы горят и горят...
В этом году сгорело больше двух тысяч.
И так от Некрасова до Исаковского, до его пронзительного стихотворения "Русской женщине":
... Да разве об этом расскажешь —
В какие ты годы жила!
Какая безмерная тяжесть
На женские плечи легла!..
В то утро простился с тобою
Твой муж, или брат, или сын,
И ты со своею судьбою
Осталась один на один...
Ты шла, затаив своё горе,
Суровым путём трудовым.
Весь фронт, что он моря до моря,
Кормила ты хлебом своим...
Рубила, возила, копала —
Да разве же всё перечтешь?
А в письмах на фронт уверяла,
Что будто отлично живешь...
И воин, идущий на битву
И встретить готовый её,
Как клятву шептал, как молитву,
Далёкое имя твоё...
А наш певец Израиля на белой кобыле совсем иначе:
Еврейских жён не спутаешь с другими.
Пусть даже и не близок им иврит.
Я каждую возвел бы в ранг богини,
Сперва умерив вес и аппетит...
Ты хочешь сказать, будто все еврейки так уплетают, что за ушами трещит? И все имеют весовую категорию первого ранга? Да они за такой поклёп могут оплевать и заморозить. И будут правы.
Затем автор нахваливает еврейских жен не как матерей и тружениц, а как великих спорщиц, даже "когда не правы, судя по всему". Опять сомнительная похвала. Если не права, зачем упорствовать, выслушай другого, может, он прав.
И одну из таких записных спорщиц поэт "в друзья себе и выбрал". Ну, ладно, выбрал себе жену-еврейку, и что? "И стал чуть-чуть мудрее". Да ведь сделать мужа чуть-чуть мудрее может умная жена любой национальности. Что тут именно еврейского? Я благодаря своей жене стал в три раза умней.
Но автор, обижая женщин всех других национальностей, уверен, что умудрять мужей могут только еврейки.
Престиж еврейских жен недосягаем,
непредсказуем и характер их...
Ну, что за слово — "престиж"! Не нашел русского? Вспомни, как об этом же писал хотя бы один из великих собратьев:
Я ль на свете всех милее,
Всех румяней и белее?..
Разве взбрело бы ему на ум написать, скажем, так:
Я ль на свете всех престижней,
Если без рубашки нижней?
И потом, да почему же сей prestige недосягаем, если первое достоинство еврейских жен — страсть к спорам? Что в этом хорошего? Непонятно. Какая-то дурная мистика. А непредсказуемость отнюдь не всегда радует. Представь себе: муж уехал на десять дней в командировку, соскучился по жене, возвращается домой и вдруг находит на столе записку жены, до сих пор вроде бы столь верной и преданной: "Дорогой Андрюша, я полюбила бедного Мойшу из соседнего подъезда. Прощай навеки! Забудь. К твоему приезду приготовила кошерные котлеты, они в холодильнике. Неувядающая Роза".
Что хорошего в такой непредсказуемости? Я лично не хотел бы. А ведь это только один возможный её вариант. Но поэт продолжает свои похвалы:
Когда они своих мужей ругают,
То потому, что очень верят в них,
В их избранность, надёжность и удачу,
Боясь — не потерялись бы в толпе.
Вот ещё и на ругань горазды. Да ведь получается, просто склочницы, стервозы. Здесь ключевое понятие — "избранность", причём вовсе не в любовно-семейном, а в человеческом и общественном смысле, ибо тут же — боязнь потеряться в "толпе", неприязнь к "толпе", под которой понимаются, судя по всему, сограждане, народ. Но ведь недосягаемость это тоже избранность. Что ж получается? Союз избранных, в коем жены верят в мужей-избранных и верят, что они станут ещё более избранными —
Была бы лишь уверенность в себе.
И что дальше?
А чтоб не обмануть их ожиданий,
Мужья обречены на чудеса:
Рекорды, книги, бизнес женам дарят
Чтоб гордостью наполнить их глаза.
Всё ради своих недосягаемых и непредсказуемых! Только бы угодить им, стервозам! О стране, о долге перед народом и в уме ничего нет. А вот у русских невозможно вообразить, чтобы, допустим, Шолохов, закончив свой "Тихий Дон", сказал бы жене: "Это, Маша, только для того, чтобы твои глаза наполнить гордостью. Наполнил?" Или, допустим, Юрий Гагарин, вернувшись из своего исторического полёта, то же сказал бы жене: "Это, Валечка..."
Но —
Еврейским жёнам угодить не просто.
Избранник — он единственный из всех.
Они хотят любимых видеть в звездах,
В деяньях, обреченных на успех.
То есть в заранее беспроигрышных деяниях, острым нюхом на которые эти жены, как надо понимать, обладают.
И потому ни в чем не знают меры,
Когда мужей выводят в короли...
Без женской одержимости и веры
Они бы на вершины не взошли...
Неужто и впрямь так уж не знают меры абсолютно ни в чём? Короче говоря, поэт представляет нам еврейских жен одержимыми толкачами своих мужей, проводниками на вершины, устроителями их "королевских карьер".
Поэтому, когда приятель-художник развелся с женой, вероятно, русской, и был очень огорчен, не знал, как ему быть, автор решительно дал ему совет: "Езжай в Израиль. Престиж еврейских жён недосягаем". Там, дескать, найдёшь жену, и она устроит тебе королевскую карьеру. Право, похоже, поэт завербован в качестве агента какого-то израильского брачного бюро. Вот и старается в ущерб многонациональной родине. Поэтому стихотворение следовало честно назвать не "Еврейские", а "Израильские жены".
Ну, Дементьев, я лучше думаю о еврейках. Такое впечатление, будто Антисионистский комитет и не прекращал свою работу, а ты — ещё и его тайный агент.
Я знал евреек немало. И ни одну не могу представить оголтелой спорщицей, стервозой и уж, конечно, — толкачом мужа.
Что, бесталанного Костю Ваншенкина "вывела в короли" Инна Гофф? Чепуха! Они оба талантливы были, и каждый шёл своей дорогой, но, конечно, в чем-то помогали друг другу.
А Родион Щедрин "взошёл на вершину" верхом на Майе Плисецкой?
И невозможно представить в роли устроительниц карьеры своих мужей ни академика Лину Штерн, ни Героя Советского Союза Полину Гельман, штурмана ночного бомбардировочного полка, не говоря уж об Алле Гербер.
Жены многих крупных политических деятелей Советского времени тоже были еврейками: Молотова, Ворошилова, Куйбышева, Кирова, Андреева... Они были вполне самостоятельными фигурами, некоторые, как Полина Жемчужина, жена Молотова,— даже народными комиссарами. Но ни одна не сделала мужа членом Политбюро.
О женах и матерях, о сёстрах и невестах писал и Ярослав Смеляков:
Мы ещё оденем вас шелками,
Плечи вам согреем соболями.
Мы построим вам дворцы большие,
Милые красавицы России.
Мы о вас напишем сочиненья,
Полные любви и удивленья.
И всё это было бы сделано, построено и написано, если бы не нагрянула прожорливая орда лысеньких, седеньких и шустреньких зайцев в законе, об одном из которых поэт сказал:
Он был певцом Страны Советов,
Он комсомольский был вожак...
Да есть продажные поэты,
Но чтобы так, но чтобы так?..
"Вышли новые книги Владимира Бушина "Пляски на сковороде", "В прекрасном и яростном мире", "На службе Отечеству"(избранное), "Это они, Господи!"
Справки по телефону 8-965-149-44-04.
table.firstPanel {width: 100%} td.feedbackLink {text-align: right} input.gBookAuthor {width: 50%} textarea.gBookBody {width: 99%} div.error {color: red} p.gBookMessage { width: 100%; /* This helps in MSIE7 to keep the text withing the outer bounds. */ border: 1px dashed rgb(200,200,200); padding: 10px; margin-top: 2pt }
1