Непотопляемый / Спорт / Спецпроект

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Непотопляемый / Спорт / Спецпроект

Непотопляемый

Спорт Спецпроект

Вячеслав Колосков — о том, почему Анатолий Тарасов всегда возил в багажнике курицу, о тревожных снах на чемодане, набитом долларами, о побеге Могильного за океан и роли рок-н-ролла в жизни советского чиновника, а также о том, как брал в заложники Блаттера и Юханссона

 

Мало кто из российских спортивных функционеров вызывает столь противоречивые чувства, как Вячеслав Колосков. Непотопляемый, Слава-лототрон — это лишь некоторые из кличек, которыми болельщики наградили чиновника, в течение целого олимпийского цикла руководившего отечественным хоккеем, а потом еще почти тридцать лет — футболом. В то же время Колоскову принадлежит огромная заслуга в том, что в нашей стране проходили финалы Лиги чемпионов и Кубка УЕФА, а в 2018 году состоится чемпионат мира. Да и сейчас — случись что в футбольном мире — за советом и комментарием первым делом обращаются именно к пенсионеру, оказавшемуся вроде бы на периферии спортивной жизни.

— Ваши спортивные увлечения, Вячеслав Иванович, практически поровну поделены между футболом и хоккеем. За каким видом спорта больше следите сейчас, отойдя от дел?

— Конечно, за футболом, все-таки последние тридцать лет я занимался именно им. Поэтому и футбольная жизнь мне куда более интересна, чем хоккейная. Хожу на матчи премьер-лиги и национальной команды, посещаю встречи московского «Торпедо» в первенстве ФНЛ, по телевидению смотрю игры зарубежных чемпионатов. За хоккеем практически не слежу, интересуюсь только поединками сборной.

— По степени вовлеченности в два самых популярных вида спорта с вами может конкурировать разве что легендарный Всеволод Бобров, который оставил очень серьезный след и в футболе, и в хоккее. Вы с ним пересекались?

— Впервые я увидел Боброва на хоккейном чемпионате мира 1957 года, организованном в нашей стране. Матчи проходили на открытом льду стадиона «Динамо», на них собирались десятки тысяч болельщиков. Естественно, пропустить такое событие было невозможно. Познакомиться лично с Всеволодом Михайловичем довелось много позже, когда он стал тренером и возглавлял сначала футбольный ЦСКА, а потом алма-атинский «Кайрат». Но общались мы мало, поскольку работал там Бобров недолго. А вот с другой легендой отечественного спорта — Эдуардом Стрельцовым мне доводилось встречаться даже на футбольном поле. Параллельно с учебой в Институте физкультуры я выступал за мужскую команду «Трудовых резервов» в чемпионате Москвы. Первенство города в то время было очень мощное, играли сумасшедшие по своему составу команды. К примеру, цвета «Спартака» защищали Старшинов и братья Майоровы.

Стрельцов тогда только-только вернулся из заключения. Играть за команду мастеров ему еще не давали, а вот разрешение выступить на любительском уровне руководство ЗИЛа пробило. В матче на нашем стадионе «Крылья Советов» мы встретились лицом к лицу: Стрельцов действовал на позиции центрального нападающего, я был центральным защитником. Мы проиграли 0:2, один из голов забил Эдик — как раз из-под меня. Пребывание в тюрьме, может быть, сказалось на его скорости, но ничуть не повлияло на технику. Даже после вынужденной паузы он оставался большим мастером.

— Знаю, у вас было бедовое детство. Могли разделить судьбу Стрельцова?

— Все могло быть. Я родился в 1941 году в Измайлове, это был один из самых бандитских районов в Москве. Мы жили в бараке, среди соседей хватало тех, кто сидел за воровство, ограбления, поножовщину. Они возвращались из тюрьмы, тут же совершали новое преступление и опять отправлялись за решетку. Во дворе время от времени происходили серьезные стычки, в том числе и с применением холодного оружия. Жизнь тогда была очень тяжелая: вода в колонке, туалет на улице, дрова в сарае. Вся среда располагала к тому, чтобы сбиваться в стаи и точить зубы.

Помню, жил в нашем доме такой паренек, Володя Лобанов. В одной из передряг его пырнули ножом, и вот мы, детвора, бегали смотреть на рубашку, которую его мать отстирывала от пятен крови. Рубаха эта висела на веревке перед домом, сбоку в ней зияла дыра. Нам тогда казалось, что это очень круто, Лобан в наших глазах был настоящим героем. Пацаны моего возраста участвовали в проделках помельче, например, воровали на конюшне жмых. Нынешнее поколение даже слова такого, наверное, не знает. Жмых спрессовывали в плитки, которыми потом кормили лошадей. Мы их разламывали на части и использовали в качестве жвачки. Еще воровали арбузы: делали пику, привязывали к ней длинную веревку и забрасывали через забор. После того как снаряд попадал в цель, его вместе с добычей с помощью веревки вытаскивали обратно.

— Родителям заниматься воспитанием было некогда?

— У многих отцы погибли на фронте, а матери разрывались между работой и домашним хозяйством. Я, правда, у своей мамы почти все время находился на глазах. Она была дворником и старалась постоянно контролировать меня. Будила в четыре утра, и до семи мы с ней махали метлой или лопатой, потом я шел в школу. Особенно тяжело приходилось зимой: у матери был свой участок, с которого нужно было не только убрать весь снег, но и вычистить его до черноты. Для этого существовали специальные скребки, сделанные из двуручной пилы. Ими чистили тротуар, вымощенный гранитным булыжником, так, чтобы между камнями не было грязи. Если же она все-таки оставалась, можно было схлопотать приличный нагоняй от участкового.

Вместе с матерью зимой во дворе я заливал каток, на котором проходили наши хоккейные баталии. В футбол мы играли в измайловском лесу — там был маленький пятачок с самодельными воротами. В 7 лет мне крупно повезло, меня взяли в «Трудовые резервы». Команды этого общества выступали на стадионе «Медик» в Измайловском парке, там я и начал всерьез осваивать кожаный мяч. К тому времени у меня уже было некоторое представление об этой игре, основанное прежде всего на репортажах о турне по Англии московского «Динамо» осенью 45-го. У нас в комнате стоял репродуктор, такая черная тарелочка, тогда-то я впервые услышал фамилии Бескова, Соловьева, того же Боброва...

— Антиподом Всеволода Боброва был знаменитый Анатолий Тарасов. Вы ведь с ним работали вместе?

— С Тарасовым я познакомился вскоре после того, как с отличием окончил Институт физкультуры, ГЦОЛИФК. Меня оставили преподавателем на кафедре футбола и хоккея. Как-то раз ее заведующий Михаил Давидович Товаровский — светлая ему память, золотой человек был — говорит: мол, один мой знакомый ищет специалиста, который помог бы по-научному грамотно построить тренировочный процесс хоккейных команд. Прихожу к нему в кабинет, а там Тарасов сидит. Конечно, я его сразу узнал — великий тренер бессменного чемпиона страны столичного ЦСКА и сборной СССР. Мы познакомились, начали сотрудничать и впоследствии провели очень много времени вместе на сборах. Довольно часто полемизировали по поводу физических нагрузок. Я считал, что целый ряд упражнений не развивает, а только утомляет хоккеиста, и предлагал заменить их целевой, специфической нагрузкой. Со временем мы подружились: ходили вместе в баню, выпивали иногда, в командировки ездили.

— Владислав Третьяк мне рассказывал, что ходить вместе с Тарасовым в баню было невозможно — до того фанатично он парился.

— Знаете, в Институте физкультуры был специальный курс, на котором учили правильно париться. Преподаватель рассказывал: если температура переваливает за отметку 120 градусов, нужно взять обычную мочалку, окунуть в холодную воду и вложить в рот. Будет легче дышать, и пар не обожжет горло. Тарасов же пошел еще дальше. Он ложился на полку, наливал в шайку холодную воду, опускал туда голову и пил. Его обрабатывали в четыре веника, а ему — хоть бы хны! И все же лучше всего всегда парились лыжники. Я был знаком с тренером Каменским, работавшим в сборной СССР с Вячеславом Ведениным и многими другими, и ходил с ним по четвергам в Центральные бани. Так вот, у лыжников был шикарный пар — горячий, но не обжигающий тело. Да и все остальное они тоже делали по науке: тот, кто парит, обязательно надевал шерстяную футболку, шапочку и огромные рукавицы.

В этом деле вообще много тонкостей. Нужно уметь правильно подготовить помещение, чтобы оно было сухим и вместе с тем в меру влажным. Как войти в парную, когда можно разговаривать, а когда нет — все это целая премудрость. Я очень люблю баню, каждую пятницу хожу в Сандуны. У нас образовалась компания футбольных людей — Борис Игнатьев, Михаил Гершкович, Александр Тукманов, Юрий Заварзин... Друг друга знаем по пятнадцать — двадцать лет, все знатные любители попариться. Случайных посетителей, способных плеснуть на камни пару шаек воды и все испортить, там нет.

— Вы упомянули совместные застолья с Тарасовым. Правда, что в багажнике своей «Волги» он всегда возил водочку, квашеную капусту?

— Еще там обязательно была отварная курица и соленые огурцы. Из напитков помимо водки — ягодные настойки на спирту. Он изготавливал их сам и меня научил. Я до сих пор их делаю из черной смородины, брусники и клюквы. Кстати, вопреки распространенному мнению пил Тарасов не очень много. Никогда не видел, чтобы он употребил больше 300 граммов.

Работали мы достаточно дружно, серьезная размолвка случилась лишь однажды. Я изобрел телеметрический прибор, с помощью которого записывал частоту сердечных сокращений хоккеистов во время тренировки. Наклеивал на грудь ребятам присоски с электродами и подключал их к специальному устройству, выводившему кривую. Обычно я приезжал минут за 40 до начала занятия, примерно к этому времени подтягивался и Анатолий Владимирович. Кто из игроков станет объектом моих наблюдений, мы всегда договаривались заранее. В тот раз эта доля выпала Фирсову. Прицепил я ему свои присоски и принялся ждать Тарасова, который почему-то запаздывал. Тренер влетел в раздевалку за несколько минут до выхода на лед, взъерошенный, возбужденный. Увидел меня и с порога начал орать: «Да вы тут затерроризировали всех своими приборами. Ну-ка марш отсюда!» — и еще пару крепких словечек добавил. Я ничего не понимаю. Словно ошпаренный, срываю с Фирсова присоски, думаю: все, конец совместной работе. После тренировки Тарасов, не взглянув на меня, пробурчал: «Идем в кабинет!» А там, вдруг повеселев, без обиняков признался: «Ну да, задержался. И ты хотел, чтобы ребята все занятие это обсуждали?! Нет уж, пусть лучше они тебе косточки перетирают». Понимаете, он переключил внимание команды со своего опоздания на меня. Помню, это очень задело, некоторое время я продолжал обижаться на тренера. Но потом негативные эмоции ушли.

— Как отнеслись к появлению постороннего звезды ЦСКА?

— Несколько раз меня проверяли, что называется, на вшивость. К примеру, на летних сборах в Кудепсте ребята тренировались по пять часов в день, тем не менее умудрялись и выпить, и на танцы сходить. Кузькин, Рагулин, Володя Брежнев неоднократно предлагали: давай, мол, наука, сбегай за винцом. Я понимал, что поддаваться нельзя, что это провокация — втянуть меня, а потом сделать заложником ситуации. Я отказался раз, два, потом они от меня отстали...

— Знаю, несколькими годами позже уже в качестве начальника Управления хоккея Спорткомитета СССР вы принимали участие в организации турне ЦСКА и «Крыльев Советов» по Северной Америке, которое получило название Суперсерия-1976.

— Я ездил на переговоры с Кларенсом Кэмбеллом, тогдашним президентом Национальной хоккейной лиги. Отношение к нашему хоккею в Канаде после Суперсерии-1972 поменялось, но не кардинально. Соперники по-прежнему считали себя гораздо сильнее нас. Готовившееся турне должно было доказать, что даже на клубном уровне советские хоккеисты могут обыгрывать сильнейшие заокеанские команды. Подводных камней в процессе переговоров было много. Прежде всего требовалось обеспечить безопасность нашей делегации, поскольку существовала угроза провокаций. Другим спорным вопросом были финансы. Заокеанская сторона настаивала на выплате денег по окончании всего турне, мы требовали производить расчет после каждого проведенного матча. Гонорар за одну игру составлял 200 тысяч долларов, за восемь поединков набегало больше полутора миллионов. Сумма по тем временам сумасшедшая! Часть денег шла в бюджет Спорткомитета, остальное доставалось хоккеистам.

Тем не менее гладкого течения серии обеспечить не удалось. В Филадельфии Бобби Кларк преследовал Харламова буквально по пятам: то по ногам его ударит, то по печени, то по лицу. В конце концов главный тренер ЦСКА Константин Локтев был вынужден увести команду в раздевалку. Зрители начали бесноваться, стали кидать на арену пакетики с чернилами. При ударе о лед полиэтилен рвался, образовывалось черное пятно. Под трибунами тем временем шла жаркая дискуссия. Больше всех кипятился Алан Иглсон, возглавлявший профсоюз игроков НХЛ. Это был известный мастер блефа и шантажа.

«Откажетесь продолжать матч — денег не увидите!» — кричал он. «Пожалуйста, здоровье игроков нам дороже», — спокойно возражал я, прекрасно понимая: заокеанская сторона не рискнет пойти на финансовые потери. В итоге мой расчет оправдался, канадцы признали обоснованность претензий. Команды вышли на лед и завершили матч.

— Гонорары за проведенные в Северной Америке матчи выплачивались наличными или переводились на банковский счет?

— Мне приносили в конверте пачки денег, которые я складывал в чемодан и хранил в гостиничном номере. Не скрою, держать у себя такую сумму было страшновато. Днем нас сопровождала охрана, но ночью-то в номере я оставался один. Однажды просыпаюсь словно от какого-то толчка и вдруг вижу: входная дверь открывается, в проеме — два силуэта. А у меня под кроватью около шестисот тысяч долларов, не меньше. Хватаюсь за выключатель настольной лампы, врубаю свет. Дверь раз — и тут же захлопнулась. Выяснить, кто это был, естественно, не удалось, но бдительность я усилил еще больше.

— Хоккейные звезды минувших лет говорят о совершенно особой обстановке, царившей в те годы в сборной. Они приукрашивают действительность или все так и было?

— Помню, на одном из чемпионатов мира, по-моему, в Германии, наши ребята в очередной раз выиграли золотые медали. В решающем поединке одолели главных соперников — чехов — и безоговорочно стали лучшими. После этого мы выдали игрокам суточные: небольшие, что-то вроде 550 марок. Сценарий празднеств был стандартным: прием в городской ратуше, награждение, официальный банкет. С банкета ребята поехали праздновать дальше. Утром просыпаюсь, иду на завтрак. Подходит ко мне капитан команды Борис Михайлов и говорит: мол, игроки приняли решение скинуться по 15—20 марок для Валеры Харламова. «Зачем? Что случилось?» — недоумеваю. Оказалось, они после общего банкета пригласили отметить окончание чемпионата чехов — Глинку, Поспишила и других. Счет вызвался оплатить Харламов, и у него не осталось ни копейки. А ведь надо было еще подарки купить: отцу, матери, сыну новорожденному. «Конечно, я не возражаю, — говорю. — И свою долю тоже внесу». Вот такие отношения царили в нашей команде. Один угощал непримиримых соперников, с которыми еще несколько часов назад вел ожесточенную борьбу, другие потом помогали ему из своих скромных суточных.

Или другой случай. Сборная летела на серию матчей в Канаду, пересадка была в Амстердаме. Пока ждали рейса, Валера Васильев и Саша Гусев успели махнуть пару рюмок. Приходит ко мне Виктор Васильевич Тихонов: мол, двое нарушили режим, что будем делать? «Наказывать обязательно», — отвечаю. Тихонов мнется: он только-только возглавил сборную, и проявлять жесткость ему было немного не с руки. «Может, вы сами как руководитель делегации?» — спрашивает. Выхожу, объявляю: «Гусев с Васильевым минус 500 долларов». Такой тариф у нас был тогда за подобные нарушения. Через несколько дней узнаю: после первой игры вся команда скинулась в пользу пострадавших. Без лишних обсуждений и дискуссий, по закону солидарности.

— Чрезвычайные ситуации за рубежом в вашу бытность руководителем советского хоккея случались?

— Самое главное ЧП было, когда Сашка Могильный после чемпионата мира-1989 убежал в США. Дело происходило в Швеции, мы тогда снова золотые медали выиграли. Закончилась последняя игра, за ней последовала вся обязательная программа — прием в ратуше, награждение, банкет. Вернулись в гостиницу, еще раз накрыли стол — уже только для своих. Спать разошлись где-то в районе двух. Завтрак был рано, около семи, надо было спешить на самолет. Просыпаюсь, врач команды докладывает: одного нет. Могильный жил в номере с Сергеем Федоровым, я — к нему. Тот головой качает: мол, ничего не знаю. Разделся, лег спать, а куда сосед делся — не в курсе. Все стало ясно, хотя надежда еще теплилась: вдруг Могильный загулял или в городе заблудился? Сразу оповестил о случившемся посольство, те вызвали полицию. Дали команду перекрыть аэропорт, да только самолет уже улетел.

— А как же представитель соответствующих органов, приставленный следить за моральным обликом членов делегации? Такие люди сопровождали наши команды в каждой зарубежной поездке.

— Обычно они имели должность заместителя руководителя делегации по воспитательной работе, но на деле являлись сотрудниками КГБ. В их задачу входил сбор информации на каждого спортсмена и тренера. За рукав никто никого не дергал, пальцем не грозил, и можно было никогда не узнать, что в компетентные органы по поводу твоей персоны поступил сигнальчик. Со мной такая история случилась как раз во время Суперсерии-1976 в Северной Америке. В состав делегации входил некий Подобед, он был моим замом. После одного из матчей хозяева пригласили вместе отметить Новый год. С нашей стороны были я, Константин Локтев, Владимир Юрзинов, канадцев представляли Иглсон, переводчик Агги Кукулович и еще несколько человек. Когда поступило приглашение, я сразу решил, что нужно сказать о нем Подобеду. Пусть лучше все увидит собственными глазами, чем потом услышит от других. Позвонил ему в номер, позвал: он сначала колебался, но потом согласился прийти. Появился в чем был — в шлепанцах на босу ногу, тренировочных брюках, разве что не в пижаме. Сидел тихо в уголке, в общих разговорах участия не принимал.

Вечеринка прошла без эксцессов, часа в два ночи мы разошлись спать. И только лет через пять я совершенно случайно узнал, что после возвращения на меня от Подобеда поступила докладная. Дескать, в беседе с иностранцами Колосков недостаточно активно пропагандировал идеи Советского Союза. Знакомые ребята в КГБ, которые занимались этими делами, все удивлялись: как ты устоял? Обычно после таких сигналов все поездки за границу людям перекрывали, они становились невыездными. С меня же даже объяснений не затребовали. Могу предположить, что в курирующей организации собрали дополнительные сведения по этому делу. У них обычно не один информатор был, а несколько, которые взаимно дополняли друг друга.

— Однако из-под колпака компетентных органов вырваться вам все-таки не удалось.

— Гром грянул в 1984 году, во время Олимпиады в Лос-Анджелесе. Как известно, советская делегация в этих Играх участия не принимала. В США пустили только тех, кто занимал высокие посты в международных федерациях. Я в ту пору являлся вице-президентом ФИФА, был председателем оргкомитета по проведению олимпийских футбольных турниров. Оставить дома меня не могли, но присмотр был усилен. Первая галочка была поставлена, видимо, после того, как на открытии олимпийского футбольного турнира я станцевал рок-н-ролл. Представьте себе: идет торжественный прием, зал уставлен шикарными розами, столы ломятся от лобстеров и креветок. Вдруг ведущий приглашает меня с дамой на сцену, начинает играть музыка. Конечно, можно было скорчить пренебрежительную физиономию: дескать, вы что, я же советский человек! Но решил не отказываться. Тем более в институтские времена я играл в КВН, и определенные навыки художественной самодеятельности у меня имелись.

Главный же проступок я совершил, когда в книжном магазине Олимпийской деревни купил двухтомник Мандельштама и томик Бабеля. Книги на русском языке, издательство «Посев». Эмигрантская организация, но я этому факту как-то не придал значения. Прилетаю в Шереметьево, таможенник просит открыть чемодан, а книги — вот они, на самом верху лежат. Меня задерживают, препровождают в специальную комнату, снимают показания. Разражается скандал, документы по цепочке поступают сначала в ЦК КПСС, потом в райком партии, оттуда — в нашу партийную организацию. Мне вынесли выговор с занесением в учетную карточку. Дело могло окончиться гораздо хуже, но я сумел защититься. В Ленинграде как раз впервые официально издали Мандельштама, мне эту книжку привезли. На заседании комиссии по моему делу я ее вытащил. «Вот, пожалуйста, — говорю, — точно такой же сборник, продается в магазине». Правда, разница все-таки была: ленинградское издание не содержало критических стихов о Сталине, а в привозном экземпляре они были. Но за меня заступился бывший председатель Спорткомитета Сергей Павлов, который не позволил дать ход делу. А через некоторое время с меня сняли и наложенный строгач.

— Насколько я понимаю, интерес к поэзии возник не на ровном месте. Вы вообще интересуетесь искусством, дружите со многими актерами и музыкантами.

— Оговорюсь сразу: близких друзей из числа артистов у меня немного. К таковым отношу Карину и Рузанну Лисициан и, конечно, Сашу Владиславлева, мужа Карины. Знавал я и самого Павла Герасимовича Лисициана. Когда стал работать в спорте, близко сошелся с комсоргом ЦК ВЛКСМ по воспитательной работе Володей Ясиным, через него познакомился с Владимиром Винокуром, Михаилом Ножкиным, Евгением Леоновым... Евгений Павлович вообще был нам близок, он часто ездил со сборной на крупные турниры. Хоккеисты его очень любили: каждый вечер перед отбоем команда собиралась в холле, и он рассказывал актерские байки, истории, анекдоты. Это позволяло ребятам на время отключиться от спорта, отдохнуть психологически. Во время футбольного чемпионата мира-1982 я встретился со Львом Лещенко и Иосифом Кобзоном, они приехали в Испанию в составе группы поддержки. С тех пор дружу с ними и с Левой Оганезовым, который выступал в качестве их аккомпаниатора.

— Вы возглавили советский футбол в июле 1979-го, годом позже случилось очень болезненное поражение нашей сборной на домашней Олимпиаде. Санкций за этот провал не последовало?

— Конечно, перед нами стояла задача завоевать в Москве золотые медали. Но не получилось. Начальство отнеслось к неудаче снисходительно: понимало, что я только осваиваюсь в новой роли. В хоккее на тот момент мы выиграли все, что возможно, — Олимпийские игры, Кубок Канады, Кубок вызова. В футболе дела обстояли много хуже. Первый вопрос, который возник: кого назначить главным тренером сборной? Футбольных специалистов я ведь толком не знал... Посоветовался с коллегами, выбор пал на Константина Бескова, который тогда работал в «Спартаке». Отправился к нему в Тарасовку с нехорошими предчувствиями: в середине 60-х Бесков уже возглавлял сборную, однако после второго места в розыгрыше Кубка Европы-1964 был отправлен в отставку. Я ждал отказа, но делать было нечего. Приехал, представился, рассказал о своем научном прошлом. Собеседник вдруг повеселел: «Я тоже написал диссертацию. Скоро буду защищать».

Стали разговаривать, контакт между нами установился очень быстро. Этому способствовал и патриарх «Спартака» Андрей Петрович Старостин, который все время был рядом. В общем, совместными усилиями мы уговорили Бескова вернуться. Началась коренная перестройка сборной: тренер сделал ставку на игроков, которых хорошо знал по совместной работе в клубе. Так в национальной команде появились Дасаев, Гаврилов, Черенков, другие отличные игроки. Несколько предыдущих крупных турниров сборная пропустила, потому что не смогла выйти из отборочной группы. Но чемпионат мира-1982 без наших футболистов уже не обошелся.

— Параллельно происходило ваше становление и в качестве одного из руководителей ФИФА. Тяжело ли было новичку отвоевывать свое место под солнцем?

— Отношение ко мне с самого начала было очень благожелательное. Я ведь пришел на место Валентина Гранаткина, занимавшего пост вице-президента ФИФА в течение тридцати с лишним лет. Коллеги по исполкому первое время то и дело вспоминали, как комфортно им работалось с Валентином Александровичем и насколько уважаемым человеком он был. Сразу после назначения шефство надо мной взял немец Нойбергер: подтянутый, улыбчивый, он производил очень приятное впечатление. Можете представить мой ужас, когда однажды президент ФИФА Жоао Авеланж рекомендовал его как самого молодого полковника абвера времен Второй мировой войны! Я похолодел, начал лихорадочно думать, что мне делать. Авеланж увидел мое замешательство и поспешил добавить: «Надеюсь, вы понимаете, что футбол находится вне политики». Сейчас я вспоминаю Нойбергера с большой благодарностью. Мы обсуждали предварительную повестку дня совещаний, он подсказывал, как вести себя в зависимости от ситуации.

Дело в том, что контингент в Международной федерации футбола тех лет был специфический. На заседаниях присутствовали высокопоставленные чиновники, офицеры, богатейшие люди мира. Скажем, египтянин Мустафа был генералом, аргентинец Карлос Лакост — адмиралом. Председателем Федерации футбола Великобритании являлся герцог Кентский, а Мексику представлял крупнейший телемагнат Гильермо Каньедо. И тут на их фоне — я, мальчишка из измайловского барака! Но ничего, потихоньку начали находить общий язык. Помню, приехал на первый исполком, после заседания по расписанию — обед. Достаю литровую бутылку водки, ставлю на общий стол: мол, угощайтесь, кто хочет. Многие из уважения подошли, выпили по рюмке в знак знакомства. После этого трудностей в общении стало меньше.

— Тонкости этикета быстро освоили?

— Этикет с дресс-кодом был для меня настоящей головной болью. Я даже в блокнот себе памятки записывал: синий пиджак, голубая рубашка — значит, галстук должен быть серым. Со временем выучил основные вещи, освоился. Много дало мне общение с Жоао Авеланжем, который относился ко мне очень тепло, даже по-отечески. Не зря я его иногда своим вторым отцом называл. Я бывал у него дома и на даче, он тоже приезжал ко мне в гости. Остаемся мы в контакте и по сей день: я присутствовал на его 90-летии, ездил и в Цюрих на 95-летие.

— Слышал, у вас была совместная поездка на Байкал, которая немного не задалась.

— Это была настоящая эпопея! (Смеется.) В середине 80-х Авеланж приехал в Россию со всей семьей: женой, дочерью и зятем Рикардо Тейшейрой. В то время не было таких современных, комфортабельных круизных пароходов, как сегодня. Нам дали два стареньких рыболовецких траулера после косметического ремонта. Кают-компания у них была отделана тонкими деревянными рейками, в каждой каюте — двухъярусные койки. Вышли мы в хорошую погоду, остановились в бухте, попарились. Авеланж, кстати, большой любитель этого дела: мы его в четыре веника обработали, он потом еще несколько раз в Байкал нырнул. Бывший пловец, закаленный человек: вода в озере плюс 12 градусов, а ему — хоть бы хны!

Стол от еды ломится, тогда с этим делом все просто было. Я позвонил в Армению, мне прислали коньяк. Из Грузии привезли сыр и вино, с Дальнего Востока — икру и рыбу. Подошли к острову Ольхон, и тут погода испортилась. Налетел знаменитый баргузин, набежали тучи, пошел дождь. Думаем: ладно, сейчас причалим, отогреемся. А там вместо теплой избушки оказалась приготовлена обычная восьмиместная армейская палатка, выстеленная лапником. В другой палатке стоит огромный стол из неотесанных досок, ящик водки, к дереву привязан блеющий баран — его должны были зарезать нам на ужин. У костра сидит бурят, черными от золы руками жарит хариусов. Приезжие дамы как увидели это, чуть в обморок не грохнулись. Дочь Авеланжа в слезы ударилась. Я в панике: траулеры уже ушли, ехать не на чем, а дождь все усиливается. Кое-как в палатку забились, сидим. Конечно, гости ни к водке не притронулись, ни к еде.

Чувствую, надо что-то делать. Связаться с местными властями мы не можем, раньше мобильных телефонов ведь не было. Пошли пешком на соседний аэродром, там все закрыто. Разбудили какую-то бабку, у которой был телефон, стали названивать в обком партии. Короче, через полтора часа нам с другого берега прислали уазик. Машина одна, а нас семеро — Авеланж, его жена Анна-Мария, Лусия с Тейшейрой, я, председатель областного спорткомитета и переводчица. С трудом разместились, едем — дорогу от дождя размыло, нас то в одну сторону бросает, то в другую. К утру добрались до устья Ангары, место Слюдянкой называется. Машин опять никаких нет. Председатель спорткомитета звонит начальнику милиции, тот присылает такой же уазик. Наконец на подъезде к Иркутску встречаем две черные представительские машины, которые шли за нами. Пересадили в них гостей — и на дачу к первому секретарю обкома Ситникову. Там сразу в баню пошли, отмылись, отогрелись. На ужин гости пришли уже веселые, Тейшейра чуть от смеха не помирает, вспоминая бурята с хариусами. Прошло почти тридцать лет, а Авеланж до сих пор ту поездку хвалит.

— Его сейчас обвиняют в получении гигантских взяток.

— Я знаю людей из швейцарской маркетинговой компании ISL, которые обанкротились и теперь пытаются свалить свои грехи на других. Мы разговаривали по этому поводу с нынешним президентом ФИФА Йозефом Блаттером, тот сказал буквально следующее: когда его предшественник подписывал контракт с ISL, законами Швейцарии предусматривались персональные бонусы за оформление выгодных сделок. Получается, Авеланж получал свою премию совершенно легально. Потом закон отменили. Ну и что, раньше было так — теперь по-другому. Но когда эта информация попала в МОК, его президент Жак Рогге, вместо того чтобы закрыть дело, еще больше добавил жару. Конечно, Авеланж, видя такое отношение, обиделся и написал заявление о выходе из состава МОК.

— Не секрет, что в организациях, подобных ФИФА, карьера строится в том числе и через застолья. Чтобы обзавестись нужными связями, нужно принимать участие в банкетах. Непьющий человек имеет шанс там зацепиться?

— ФИФА, кстати, практически непьющая организация. Едва ли не половину членов исполкома составляют мусульмане, которые почти не употребляют. В былые времена лишь мы с Блаттером могли на виски приналечь. Остальные в лучшем случае вино потягивали. В УЕФА, когда я туда пришел, была совсем другая ситуация. Европейский союз футбольных ассоциаций возглавлял швед Леннарт Юханссон — большой любитель выпить. Вокруг него сформировалась компания, всегда готовая поддержать шефа в этом начинании. И мне как новичку пришлось пройти довольно жесткие испытания.

Помню, в один из первых дней после ужина Юханссон предлагает: пойдем ко мне, посидим еще немножко. Прихожу, вся компания уже в сборе. Леннарт ставит на стол бутылочку виски, разливает. Часам к двум ночи шведа начинает клонить ко сну, тогда все поднимаются и тихо выходят. А на следующий день — заседание в 9 утра. Следующий исполком, опять та же история. Причем все идет по нарастающей: перед ужином — аперитив, за едой — вино или ликер, потом, в номере, — виски. Я хоть и моложе Юханссона, но уже тяжело. Надо ведь сохранить мозги светлыми, исполком все-таки. Придумал такой прием: во время ужина перед десертом встаю, выхожу — вроде как мне отлучиться надо — и уже не возвращаюсь. В первый раз коллеги попеняли: «Как же так? Нехорошо коллектив игнорировать». Повторил трюк во второй, третий раз, и от меня отстали.

Но хорошие отношения остались, я ведь членов исполкома УЕФА много раз в Москву приглашал. Мы их здесь принимали по русскому обычаю — с выпивкой и баней. Никогда не пытались какой-то дорогостоящий подарок преподнести или заманить другим способом. А вот проявить гостеприимство, угостить как следует, попарить — пожалуйста. Параллельно обсуждались многие важные вопросы: во многом благодаря такой непринужденной обстановке, например, нам удалось получить финалы Кубка УЕФА и Лиги чемпионов.

Был момент, когда взаимоотношения Блаттера и Юханссона резко ухудшились. Существовали силы, желавшие вбить между ними клин. В это время в Москве как раз какое-то мероприятие под эгидой ФИФА проходило, я обоих пригласил. Поехали к моим друзьям на дачу: погуляли на природе, смотрю — они все еще дуются друг на друга. Хоть и выпили немного, а взаимная неприязнь не проходит. Тогда я предпринял решительный шаг. Поставил на стол бутылку виски, тарелки с закуской и говорю — пока не договоритесь, из комнаты вас не выпущу. И закрыл дверь на ключ. Я не шучу, так все и было — любой из участников той встречи вам это подтвердит. Минут через сорок стучат в дверь. Открываю: оба стоят веселые, довольные — помирились.

— Выходит, совместные застолья с Тарасовым на заре карьеры стали для вас хорошей закалкой?

— Русских перепить вообще сложно. (Смеется.) Никогда не забуду историю, приключившуюся со мной во время летних Игр-1988 в Южной Корее. Советская олимпийская сборная играла тогда в Пусане — закрытом для иностранцев городе, месте дислокации огромной военно-морской базы. Русских там за всю историю не было, и местный мэр решил устроить в нашу честь прием. Здоровый такой дядька килограммов на 120, небольшого росточка, мощная шея — богатырь просто. Сидим за столом, музыка играет, девочки-кореянки в национальных костюмах хороводы на сцене водят. Вдруг мэр говорит: «По нашему обычаю, если гость вызывает доверие, ему предлагают принять участие в небольшом соревновании». Берет фужер, наполняет его пивом, а на дно ставит маленькую рюмку виски. Оба напитка нужно выпить залпом, у кого рука дрогнула — выбывает. Проделали этот опыт раз, два, три... До тринадцатого круга дотянули только мы с переводчиком Левой Зароховичем и мэр Пусана. Когда Лева предложил: «Может быть, теперь выпьем нормально, по-русски?» — у хозяина застолья опустились руки. «Нет, вас не перепьешь!» — только и смог заметить он.

— Наверняка вам пригодилась и закалка иного рода. Часто, например, приходилось противостоять лоббированию сверху кандидатуры того или иного тренера?

— Такое случалось, конечно. Скажем, одно время в Белом доме мне усиленно навязывали кандидатуру Анатолия Бышовца. Заместитель председателя правительства России Олег Сысуев и министр экономики Яков Уринсон уверяли, что никого лучше и быть не может. При этом у меня по поводу Анатолия Федоровича было свое мнение. Это же я пригласил его из обычной ДЮСШ в юношескую сборную страны, а потом назначил наставником олимпийской сборной для выступления на Играх в Сеуле. В обоих случаях Бышовец сработал превосходно. Он вообще был незаурядным тренером, равно как и игроком. Однако потом Бышовца начало заносить: вместо того чтобы заниматься непосредственно своими делами, он начал все больше ходить по инстанциям и решать вопросы, которые не касались его как тренера. Скоро он поставил себя выше руководителя федерации, у нас появились противоречия. Поэтому я очень четко сказал ходатаям: таким путем Бышовец не придет в национальную сборную никогда. Вот если на конкурсной основе — тогда другое дело. После отсева претендентов на финишной прямой остались двое: Бышовец и Михаил Гершкович. Но на исполкоме РФС Михаил Данилович снял свою кандидатуру, кто-то ему это настоятельно посоветовал. Бышовец остался без конкурента, но проработал в сборной недолго. Так часто бывает: если добиваешься своей цели не совсем законным способом, у тебя могут возникнуть проблемы.

— В последние месяцы работы вам пришлось противостоять уже не только моральному, но и физическому давлению. Обыск в офисе РФС должен был заставить вас поскорее освободить кресло президента?

— Мой уход на тот момент был уже делом решенным. У меня состоялся разговор на Старой площади, по ходу которого мне сказали открытым текстом: готовьте отчетно-перевыборную конференцию, у вас будет сменщик. Впрочем, я и сам не хотел оставаться. Унизительное поражение от португальцев в отборочном цикле чемпионата мира 1:7 и шквал негативной прессы только утвердили меня в этой мысли. Решил для себя — даже если сборная выйдет в финальную часть мирового первенства, на посту президента больше не останусь. Но беседа в администрации президента ускорила ход событий. На той встрече мы договорились: поскольку в уставе ФИФА четко прописано, что конференция может состояться не раньше, чем через три месяца со дня объявления, регламент должен быть соблюден. Виталий Мутко, который должен был меня сменить, присутствовал при разговоре и согласился с таким подходом. На том и разошлись.

Через несколько дней один из близких друзей, имеющий отношение к силовым органам, словно бы невзначай обмолвился: «Что-то ты, Иваныч, слишком откровенничаешь, когда говоришь по телефону в своем кабинете. Имей в виду, у стен бывают уши». «Да ты что? — не поверил я. — Неужели прослушку поставили?» Собеседник молча кивнул. Это меня просто взбесило. Зачем? Ведь мы же обо всем договорились, я готов уйти. В тот момент, признаюсь, забыл о всякой осторожности. «Не доверяете? — распирало меня. — Ждете подвоха? Что ж, я вам его устрою». Решил разыграть спектакль: собрал в своем кабинете исполком РФС и между делом сообщил, что не буду торопиться с уходом. Дескать, хочу организовать на Западе кампанию протеста, подключить руководство ФИФА и УЕФА...

На следующий день еду на работу, мне звонят: в офисе РФС идет обыск. Полтора десятка человек в масках с автоматами без разбора складывают документы в коробки, изымают оргтехнику. Ни описи, ни протокола — все сложили, запечатали и увезли. В общем, такой акт демонстративного устрашения. Я звоню куда надо, говорю: «Что вы делаете, мы же обо всем договорились. Все будет выполнено, как решили». В итоге арестованное имущество нам привезли назад и свалили в кучу.

— В вашей жизни был еще один момент, когда пришлось беспокоиться за собственную безопасность. Имею в виду конфликт РФС с Профессиональной футбольной лигой, занимавшейся организацией чемпионата страны в высшем дивизионе.

— Та история относится к началу 90-х, когда по всей стране шла борьба за власть. Кто главнее — государство или бандиты? Футбольная федерация или несколько клубов, объединившихся в лигу? ПФЛ тогда возглавлял Николай Толстых — человек жесткий, напористый и амбициозный. Хотя наш конфликт с ним не был личностным, это было столкновение двух организаций. Будучи на тот момент уже опытным функционером, я прекрасно понимал, что сложившаяся ситуация противоречит основополагающим документам ФИФА и УЕФА. И когда по моей инициативе в уставе Международной федерации футбола появилась запись, что лиги или иные образования клубов подчинены национальной ассоциации, все вопросы сразу отпали. Сейчас этот пункт помогает избегать новых склок и скандалов. Но в пору, когда наш конфликт эскалировал, пришлось пережить несколько неприятных недель. Был риск провокаций: друзья предупреждали, что мне могут подкинуть оружие или наркотик, а потом организовать обыск. Чтобы избежать этого, пришлось нанять охрану.

— Вы по-прежнему активно вовлечены в спортивную политику, внесли большой вклад в выигрыш нашей страной права на проведение чемпионата мира-2018. Не обидно, что о вас вспоминают, только когда нужно использовать ваши знакомства и что-то пролоббировать?

— Обид нет. Наоборот, мне приятно, что могу быть востребован. Несколько лет назад меня пригласили в Заявочный комитет, где мы проделали очень большую работу. Я встречался со всеми 24 членами исполкома ФИФА, с некоторыми — не по одному разу. Думаю, в том, что чемпионат мира-2018 пройдет в России, есть и моя заслуга. Сейчас вот Николай Толстых со мной по многим вопросам советуется. Я всегда готов помочь ему, не считаю это ниже своего уровня. К жизни нужно относиться философски: сегодня ты наверху, но кто знает, что случится завтра? Ничто на Земле не вечно...