Захар Прилепин ВОСПОМИНАНИЕ о ЧУДЕ

Захар Прилепин ВОСПОМИНАНИЕ о ЧУДЕ

Проза Проханова – одно из самых главных моих личных потрясений. Не только литературных, но – духовных, судьбоносных.

История знакомства с его книгами запомнилась мне в самых малых деталях – и все эти детали дороги и важны. Я помню запах страниц, помню вес каждой книги в моей ладони, помню шрифты и обложки. Так всю жизнь помнятся навек очаровавшие тебя минуты детства, или минуты товарищества, или минуты любви.

Первая книжка Проханова попала мне в руки в магазине "Букинист", в самые махровые 90-е годы. То были времена, о которых иные современные читатели Проханова и не догадываются – романы его в течении почти десяти лет можно было раздобыть разве что в редакции газеты "Завтра". В книжные магазины они допущены не были ни под каким видом. "Майн Кампф" было найти куда проще.

И вот, разрывая букинистические завалы, я обнаружил книгу "Горящие сады", 84-го года издания. Там было три прохановских романа: в последние годы их не раз переиздавали, нынче они вошли в семикнижие о разведчике Белосельцеве, уже под другими названиями и переработанные. Но в тот давний (осенний, замечу к слову) день это была радостная находка, редкая.

О самом Проханове тогда я слышал крайне мало: лет мне было немногим за двадцать, а в том университете, где я отучился, фамилия его не звучала ни разу, ни на каком спецкурсе. Историю путча и расстрела Дома Советов я не знал тогда в деталях – тем более, в тех деталях, что касались Проханова; а газету "Завтра" читал лишь тогда, когда она попадалась в руки. Её в те времена тоже, надо сказать, не продавали в киосках. Да и сам факт её издания казался просто диким. Чего-чего, а ощущение жизни на оккупированной территории не покидало меня с юности. И вот на захваченной и оболганной земле, в стране, которую у нас отобрали, живёт человек, который смеет буквально в лицо упырям орать, что они упыри.

Найденную в "Букинисте" книгу, я начал читать с некоторым предубеждением: ну не может быть в мире хорошего писателя, вовсе мне не известного, о котором в университетах не говорят и в журналах не поминают.

Не помню уже на какой странице одного из романов, я вдруг остановился и сообщил своей любимой: "Ты не представляешь, но это просто замечательно... Надо же..."

Спустя несколько дней я заказал в редакции газеты "Завтра" все книги Проханова, которые у них были. Тогда наш край настигло редкое, роскошное, кипящее великорусское лето, и посылка пришла ко мне всего за день до семейного отъезда в нашу деревню на реке Керженец.

Полученные книги я бережно сложил в машину, и вскоре мы уже грелись в белых песках: жена, старший сын и книги Проханова. Первым я выбрал к чтению сборник "Война с Востока". Взволнованно держа в руках этот восхитительный, белолобый том, огромный, но лёгкий, с отличными иллюстрациями Геннадия Животова, я полюбил писателя Проханова уже окончательно и пожизненно.

Там был роман "Дворец" и сборник новелл "Третий тост", которые я по сей день, наряду с книгой "Надпись", считаю вершинами, достигнутыми Прохановым. (Он стоит на этих вершинах – мужественный, величественный, упрямый, и есть основания предполагать, что столь же высоко удалось попасть немногим).

Завершал сборник новый вариант того романа, что я уже прочёл в сборнике "Горящие сады". В "Горящих садах" он назывался "Дерево в центре Кабула", в "Войне с Востока" – "Сон о Кабуле".

Какой жар я испытал, пока жил с этой книгой, какую жуть, какую жалость! Какое ощущение чуда. С тех пор уже второе десятилетие пошло, как я, можно сказать, с Прохановым не расстаюсь. Он, безусловно, долгое время и не подозревал о моём существовании, зато я его жизни радовался ежедневно, безусловно, искренне, по-детски, по-сыновьи.

"Красно-коричневый", "Чеченский блюз" и "Идущие в ночи" (все три – высокие, в ярких, красных обложках) я тоже купил в редакции газеты "Завтра". "Кочующую розу", "Время полдень" и "Место действия" нашёл у столичных букинистов.

Романы "Шестьсот лет после битвы" и "Ангел пролетел" удивительным образом обнаружил на книжных развалах в Олимпийском. "Вечный город" и "Рисунки баталиста" раздобыл в Сети.

И каждый раз это был праздник. Когда книжки Проханова приходили ко мне по почте, я рвал упаковки прямо в помещении почтамта, и выходил на улицу, уже начиная читать первые строки.

А потом, в начале "нулевых", жахнул, грохнул и полыхнул "Господин Гексоген" – взявший с боем "Нацбест", стремительно проданный тиражом в сто тысяч экземпляров (и продающийся до сих пор), – и началась новая история.

Проханов стал, что греха таить, звездой: такой лохматой, грузной, с пышной гривой, обдающей то холодом, то жаром.

Он заслужил этот жирный, отекающий маслом, громокипящий кусок славы: бесконечные интервью, обожание прессы, многочисленные переиздания, выход в иной год сразу десятка книг, на что издатели не пойдут даже в случае, скажем, с Василием Аксеновым – не говоря об иных литераторах, что властвовали в русской прозе всего десятилетие назад, пока самое имя Проханова было, как казалось, навек погребено.

Пожалуй, с выходом "Господина Гексогена" наступила третья писательская жизнь Проханова. Первой стала – советская; второй была – катакомбная, полузапретная; а третья – вот нынешняя.

Благодаря бурной славе "Господина Гексогена", переиздали первый волшебный сборник рассказов "Иду в путь мой" (правда, не целиком) и "Третий тост" (отчего-то потеряв при этом рассказ "Знак девы").

Следом, мощная, по-прохановски совмещающая в себе надрыв и пересмешничество, прозвучала "Крейсерова соната". И затем ещё два ещё более важных романа.

Есть сильные художники, которые, тем не менее, никак не могут сделать некую подводящую итоги, главную свою книгу. Проханов относится совсем к иному типу. Итоговым в его творчестве были и "Вечный город", и "Последний солдат Империи", и тот самый "Господин Гексоген".

Но самый страшный и точный аккорд прозвучал в 2005 году, когда вышли романы "Политолог" и "Надпись".

Первая вещь неумолимо свидетельствовала о том, что Проханов куда более успешный и куда более природный постмодернист, чем все те, кто годами кружились под ногами русской литературы. Второй книгой он воздвиг себе монумент – как писатель классический, с безупречным слухом и суровым зрением.

Мне иногда кажется, что после тех слов, что главный герой "Надписи" прочёл, облетая мистическую башню, – а там было написано: "Россия вечная, Бог есть, ты умрёшь", – вот после этого откровения, можно было уже ничего и не говорить больше.

Тем более, что "Надпись" была двадцатым романом Проханова: а я питаю некоторую слабость к ровным числам.

Но теперь у Проханова уже 22 романа. Впрочем, и это не столь много, как кажется иным его недображелателям. Александр Дюма, к примеру, написал 53 романа, Жюль Верн – более 80, наследие хоть Льва Николаевича Толстого, хоть Алексея Николаевича, хоть Лескова, хоть Горького – никак не меньше наследия Проханова.

Я бы ещё вспомнил два, казалось бы, далёких друг от друга имени – весьма плодовитого Киплинга и не менее плодовитого Юлиана Семёнова.

Дело в том, что и автора цикла романов об Исаеве-Штирлице, и Проханова называли в разные времена "советским Киплингом".

У Семёнова и Проханова даже биографии внешне схожи, – оба объездили полмира, оба написали десятки книг (Семёнов, кстати, автор 26 романов). Причём, поверхностно определяя жанр этих книг, можно назвать большинство романов Семёнова и многие романы Проханова "политическими детективами". Им обоим завидовали не столь удачливые собратья по перу. О том и о другом ходили слухи, что они – агенты КГБ. С Семёновым даже не здоровались Анатолий Рыбаков и Григорий Бакланов – подозревали и презирали. Они же, но позже, не здоровались с Прохановым.

Не знаю, как сейчас на сравнение с Киплингом (или с Семёновым) реагирует сам Проханов, но можно сказать, что, явно проигрывая Семёнову в советские времена в популярности, сейчас он его обыграл. И не только по степени известности. Тут дело в другом.

Семёнов свою судьбу разведчика, милитариста, имперца, "советского Киплинга" не доиграл до финала, и даже обрушил, в известной степени приняв сторону лавочников, которых так презирал всю жизнь. В итоге, он не нужен ни лавочникам (которых нервно потряхивает от самого слова "Империя"), ни тем, кто лавочников презирает. А Проханов судьбу свою делал твёрдо, упрямо и последовательно: за что и вознаграждён ныне.

Критики Проханова со временем забудутся и рассеются: просто потому, что всякий разумный и чуждый литературным склокам читатель прекрасно поймёт, читая Проханова: вот это настоящее.

Проханов, хотя и злоупотребляет иногда несколькими однотипными и патетичными приёмами, умеет, по сути, всё, что должно уметь большому писателю.

Он начинал как писатель деревни, чёрной земли, русской почвы – и его книжка "Иду в путь мой" имеет все права войти в антологию лучшей деревенской прозы, где уже вписаны имена Абрамова, Белова, Екимова, Личутина, Распутина. Это пожизненное знание русской природы и сердечная любовь к ней периодически даёт о себе знать в более поздних вещах Проханова – скажем, в гениальной сцене сбора грибов в "Последнем солдата Империи". Пришвин бы благоговейно шляпу приподнял, читая эту сцену.

Проханов тогда ещё услышал русскую речь, увидел лица деревенских вдов и понял русский характер во всей его достоевской неоднозначности. В том стародавнем споре, когда Шукшин обвинял Проханова в неоправданной и упрямой жестокости героев одного его раннего рассказа, я, безусловно, на стороне Проханова.

Проханов умеет описывать не только своё альтер-эго, но и замечательно создаёт целые галереи самых разнообразных характеров: как легко различимы десятки лиц в романе "Шестьсот лет после битвы", как хороши, нарисованные с чеховской чёткостью, портреты офицеров во "Дворце".

С "Дворцом" Проханов на всех основаниях попадает и в антологию русской военной прозы: где палит тушинская батарея Толстого, где переживают приступы ужаса герои Гаршина, где воюют свою страшную войну солдаты и офицеры Виктора Астафьева, Юрия Бондарева, Евгения Носова.

Проханов, как никто, умеет описывать движение, стремительность жизни и смерти, кровавый хаос, раздрай и раздор – любая его военная вещь тому порукой. И он же, как никто иной, работает со статикой – а кто ещё, кроме Проханова, сможет увлекательно описывать человеческий мозг на шести страницах?

Важно, что Проханов способен научить не только тем, что получается у него, как ни у кого другого, – даже его ошибки и самоповторы пригодятся в любой литературной мастерской: и все они мне дороги, признаюсь.

Как читатель, переживавший долгое время о судьбе книг Проханова куда больше, чем о судьбе книг своих, я очень надеюсь, что в нынешнем году переиздадут и первый роман Проханова "Кочующая роза" (написан, между прочим, в 75-м году – мой ровесник), и давно не переиздававшийся сборник рассказов и повестей "Желтеет трава", и сильнейшую дилогию "Шестьсот лет после битвы" и "Ангел пролетел".

Сделают, наконец, самый полный том "Войны с Востока" – огромную, масштабную, несравненную панораму афганской войны из трёх романов "Дворец", "Рисунки баталиста", "Сон о Кабуле", сборника новелл "Третий тост" и повести "Светлей лазури".

И хотя сегодня книги Проханова занимают в моей библиотеке целую полку, по которой впору прогуляться вполне себе взрослому бычку, и она не закачается, – думаю, мы всё-таки дождёмся собрания всех сочинений Александра Андреевича.

Я уже предвкушаю, как отправлюсь с пышными, крепкими томами в свою чернозёмную, возле горячей реки, деревню, и моё счастье читателя и ученика снова повторится.