Ventennio fascista Максим Соколов

Ventennio fascista Максим Соколов

В общем-то и давно было принято употреблять слово «фашист» в значении «нехороший человек, по тем или иным причинам особенно нелюбезный говорящему», а взвинчивание международной обстановки до совсем высокого градуса совсем разнуздало языки. Теперь с легкостью необыкновенной целые большие страны именуются фашистскими.

Единственным исключением из этой тенденции к инфляционному словоупотреблению является разве что сама Италия, где фашизм и появился на свет. На Апеннинах термин ventennio fascista, т. е. «фашистское двадцатилетие» спокойно применяется для обозначения исторического периода с 30 октября 1922 г. по 25 июля 1943 г. То есть с похода на Рим, приведшего дуче к власти, до верхушечного переворота, когда Большой фашистский совет выступил против Муссолини, а король вдруг вспомнил, что по конституции он может премьера и в отставку отправить.

Это двадцатилетие характеризуется по-всякому, в том духе, что было и хорошее, и плохое, причем хорошего даже выходит явно больше, а главное — без фанатизма. Да, был в истории Италии авторитарный период — ну и что ж теперь? Кровью блевать? Тем более что и авторитаризм дуче был достаточно мягок, и демократизм режимов, установившихся после 1945 г., весьма относителен. Полуторапартийная система и совсем недавнее правление кавалера Берлускони тоже не образец демократии как чего-то необычайно светлого и чистого.

А так и в памяти народной — и, кстати, в школьных учебниках — Муссолини остался по преимуществу как деятельный правитель, преобразовавший природу, осушавший смертоносные Понтинские болота близ Рима, строивший для крестьян молокозаводы и винокурни (по Ленину, «социализм как строй цивилизованных кооператоров»; фашизм, видать, тоже), вводивший практически отсутствовавшую до него систему социального страхования, поборовший мафию (американцам на Сицилии в 1943 г. пришлось ее срочно восстанавливать), поезда при котором ходили по расписанию, что вообще для Италии дико и ново. Римское метро тоже начали строить при Муссолини (нынешняя линия B, участок от вокзала Термини до Пирамиды), но сбила война, и станции использовались как бомбоубежища.

Был бы почти идеальный герой, которому простились бы и культ дуче, и репрессии против антифашистов (весьма, впрочем, умеренные, с репрессиями 1920–1930-х гг. в других странах даже и не сравнить), когда бы не война. Гибель итальянских мальчиков в ледяных донских степях рассматривается как самый тяжкий его грех. Стократ мудрее был его осторожный коллега Франко, избежавший втягивания в войну и сохранивший статус нейтрала. Впрочем, Франко было легче — достаточно взглянуть на карту: сохранить от вступления в войну итальянский сапог, расположенный в центре Средиземного моря, было гораздо сложнее, чем Пиренейский полуостров; не втянул бы Гитлер, втянули бы Объединенные Нации. Кстати, Франко отбивался от предложений Гитлера с большим упорством — Гитлер по итогам их свиданий говорил, что лучше пойти в зубоврачебный кабинет, чем еще на одно свидание с каудильо. Муссолини не хватило увертливости.

Все это к тому, что фашистом в этимологическом, итальянском значении слова, скорее нейтральном и даже в чем-то положительном, сегодня может быть назван только один европейский правитель, двадцатилетие правления которого, ventennio fascista, совсем недавно отмечалось: Аляксандр Рыгорович Лукашенко.

Из совхоза «Городец» Шкловского р-на Могилевской обл. явился лидер, по своей долговечности, авторитарности, последовательности и вместе с тем увертливости, по дару первосортного демагога и вместе с тем проницательного политика достойный встать рядом с Муссолини и Франко. «Может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов советская земля рождать».

Эстетическое отвращение к совхозному уровню демагогии: «O, das ist der grosse Schelm!» — мешает и мешало многим (не выключая и автора этих строк) оценить действительно незаурядные успехи, достигнутые Лукашенко за двадцать лет. Успехи, особенно наглядные при сравнении с другой восточнославянской республикой бывшего СССР. Ему удалось сохранить социальный мир, подавить в зародыше минские попытки Майдана (сегодня разгон Майдана в Киеве с лукашенкиной, как выяснилось, далеко не максимальной степенью брутальности рассматривался бы задним числом как благо), не допустить появления олигархического класса, властно влияющего на политику, — слава богу, ни в Гомеле, ни в Витебске нет своего Коломойского. И при этом сохранить за принудительно направляемой им экономикой способность обеспечивать умеренный, но достаток граждан. Опять же, украинцы уже могут позавидовать, а в будущем позавидуют еще сильнее уровню жизни граждан авторитарной Белоруссии. Притом что вопрос, где режим тяжелее и где он больше давит подданных, и сейчас неоднозначен, а будет еще неоднозначнее. Сравнение Украины с ее уже пятым президентом и Белоруссии с бессменным Батькой-дуче показывает, что вопрос о несомненной благостности либеральной демократии более сложен, чем об этом говорят в прописях. Когда следует возражение, что Батька довольно откровенно шантажирует Россию и именно на этом основан секрет белорусского экономического чуда, с этим можно согласиться, но ведь и шантаж со стороны Украины и фактическое дотирование ее хозяйства Россией тоже имели место; чуда же, хотя бы и белорусского, не наблюдалось. Очевидно, должно признать, что за везением следует иногда и талант, хотя бы обладатель таланта был нам и не слишком приятен.

Признав же — сделать некоторые практические мероприятия. Вопрос о том, как А. Г. Лукашенко удалось сохранить, а потом и развить реальный сектор, производящий, возможно, не самые инновационные и не самые люксусовые, но в общем вполне приемлемые для большей части граждан России товары, а самой России это удается лишь с очень большим скрежетом — гораздо большим, чем в Белоруссии, — этот вопрос имеет и теоретическое, и практическое значение. То, что наши центры экономической мысли умеют производить сценарии и стратегии до 2020-го, а равно и до 2050 г., мы уже знаем. Хорошо бы этим центрам ответить на гораздо более простой вопрос: «Почему у Луки получилось, а у нас ни в зуб ногой?»