Эдуард Лимонов “И СИЛЬНЫЙ БЫЛ В САРАТОВЕ ЗАМУЧЕН…”

Эдуард Лимонов “И СИЛЬНЫЙ БЫЛ В САРАТОВЕ ЗАМУЧЕН…”

Саратов

Прошедший снег над городом Саратов

Был бел и чуден. мокр и матов

И покрывал он деревянные дома

Вот в это время я сошел с ума

Вот в это время с книгой испещренной

В снегах затерянный. самим собой польщенный

Я зябко вянул. В книгу мысли дул

Саратов город же взлетел-вспорхнул

Ах город-город. Подлинный Саратов

Ты полон был дымков и ароматов

И все под вечер заняли места

К обеденным столам прильнула простота

А мудрость на горе в избушке белой

Сидела тихо и в окно глядела

В моём лице отображался свет

И понял я. надежды больше нет

И будут жить мужчины, дети. лица

Больные все. не город а больница

И каждый жёлт и каждый полустёрт

Ненужен и бессмыслен, вял. не горд

Лишь для себя и пропитанья

бегут безумные нелепые созданья

настроивши машин железных

и всяких домов бесполезных

и длинный в Волге пароход

какой бессмысленный урод

гудит и плачет. Фабрика слепая

глядит на мир узоры выполняя

своим огромным дымовым хвостом

и всё воняет и всё грязь кругом

и белый снег не укрощён

протест мельчайший запрещён

и только вечером из чашки

пить будут водку замарашки

и сменят все рабочий свой костюм

но не сменить им свой нехитрый ум

И никогда их бедное устройство

не воспитает в них иное свойство

против сей жизни мрачной бунтовать

чтобы никто не мог распределять

их труд и время их "свободное"

их мало сбросит бремя то народное.

И я один на город весь Саратов

— так думал он — а снег всё падал матов

— Зачем же те далёкие прадеды

не одержали нужной всем победы

и не отвоевали юг для жизни

наверно трусы были. Кровь что брызнет

и потому юг у других народов

А мы живём — потомки тех уродов

Отверженные все на север подались

И тайно стали жить... и ложились...

Так думал я и тёплые виденья

пленив моё огромное сомненье

в Италию на юги увели

и показали этот край земли

Деревия над морем расцветая

и тонкий аромат распространяя

И люди босиком там ходят

Ины купаются, иные рыбу удят

Кто хочет умирать — тот умирает

и торговать никто не запрещает

В широкополой шляпе проходить

и тут же на песке кого любить

Спокойно на жаре едят лимоны

(они собой заполнили все склоны)

и открываешь в нужном месте нож

отрезал, ешь и денег не кладёшь

А спать ты ночью можешь и без дома

и не нужны огромные хоромы

и шуба не нужна от царских плеч

и просто на землю можешь смело лечь

и спи себе. и ихо государство

тебе не станет наносить удар свой

Конечно та Италия была

Италия отлична пожилой

Она. совсем другой страной была

совсем другой страной

Я образ тот был вытерпеть не в силах

Когда метель меня совсем знобила

И задувала в белое лицо

Нет не уйти туда — везде кольцо

Умру я здесь в Саратове в итоге

Не помышляет здесь никто о Боге

Ведь Бог велит пустить куда хочу

Лишь как умру — тогда и полечу

Меня народ сжимает — не уйдешь!

Народ! Народ! — я более хорош

Чем ты. И я на юге жить достоин!

Но держат все — старик. дурак и воин

Все слабые за сильного держались

И никогда их пальцы не разжались

И сильный был в Саратове замучен

А после смерти тщательно изучен

1968

Крым

Вы помните того индейца

Который не на что надеится..?

Вы помните Бернар ту Сару

Которая жила и стала старой...

Вы помните волну и звуки бути

В пятидесятые на юге

Тогда вдруг Крым украинским вдруг стал

Хрущев сказал. Никитушка сказал

Украинскими стали пароходы

Деревия тропической природы

Вдруг резко отошли к УэСэСэР

И скалы что похожи на химер

Я в это время корчился во чреве школы

Подросток был я невеселый

Я позабыл ловить как пчел

Занятий новых не обрел

Как бы меж стульев я сидел в те дни

Подростки — мы всегда одни

Мы на расстрел приходим в наши школы Одни непоправимые глаголы

Летают в воздухе соляной кислоты

Учителя погружены в мечты

Директор Сталину удачно подражает

И первоклассницу в руках сжимает

А наверху проклятые часы

Как бы для времени весы

Не бьют, но каждый озирается на них

Их звук нам грозен, хоть и тих

Да и сейчас в мои тридцатые

Часы мешают мне проклятые...

Люблю я Крым в виньетке чайных роз

Сухой поселок Коктебеля

Где я сидел как бы Емеля

На море глядя под откос

Где пограничники гвардейцы

Литературных ловят дам

Мы все по сути коктебейцы

Земли я этой не предам

Весь полуостров обожаемый

Стоит передо мною отражаемый

Моей веселой памятью поэта

Я не одно провел там лето

Но лица женские

смешались в улыбание

В него же перешло страдание

А вечера безженские унылые

Те в памяти погибли хилые

………

Приятель мой читает Роб-Грийе

А я в кино иду и жду в фойе

Двор проходной писательского клуба Построенный когда-то грубо

Вокруг благоухают жены знаменитые

И поэтессы ныне уж забытые

Стоят жестикулируя руками

Не верите — езжайте сами...

Был Крым — наверное и есть на месте

В Америке как в Бухаресте

По окончании войны

Меняют деньги на штаны

Заботы их здесь прохиндейские

Создать компании злодейские

Инкорпорейшены фондейшены

Спешат и дети и старейшины

Я думаю о них что варвары еще

И потому так любят денег счет

И поглощение еды в столовой белой

Что скушно расе постарелой

Придет их время тоже вскоре

В междоусобной дикой ссоре

Их дети бизнес вдруг запрезирают

По-русски даже застрадают...

Появятся другие интересы

Люблю я Крым и не люблю Одессы

Америка — Одесса же сплошная Вульгарная страна, неразвитая.

КТО-ТО ВРОДЕ ЛИМОНОВА

Бархатный коричневый пиджак

Светлая французистая кепка

Два стекла округлых (Он в очках)

Брюхи по-матросски сшиты крепко

Кажется в Аравии служил

После пересек границу Чили

И в Бейруте пулю получил

Но от этой пули излечили

Где-то в промежутках был Париж

И Нью-Йорк до этого. И в Риме

Он глядел в средину тибрских жиж

Но переодетым. Даже в гриме

Боже мой! Куда не убегай

Пули получать. Стрелять. Бороться.

Свой внутри нас мучает Китай

И глазами желтыми смеется

"Если в этот раз не попадусь

Брошу все и стану жить как люди

На пустейшей девочке женюсь

Чтоб едва заметны были груди"

………………….

Дорогой Эдуард! На круги возвращаются люди

На свои на круги. И на кладбища где имена

Наших предков. К той потной мордве, к той руси или чуди

Отмечая твой мясовый праздник — война!

Дорогой Эдуард! С нами грубая сила и храмы

Не одеть нас Европе в костюмчик смешной

И не втиснуть монгольско-славянские рамы

Под пижамы и не положить под стеной

Как другой океан неизвестный внизу созерцая

Первый раз. Открыватели старых тяжелых земель

Мы стоим — соискатели ада и рая

Обнимая Елену за плечиков тонких качель

О Елена-Европа! Их женщин нагие коленки

Все что виделось деду, прадеду — крестьянам, и мне

Потому глубоки мои раны от сказочной Ленки

Горячей и страшней тех что мог получить на войне

Я уже ничего не боюсь в этой жизни

Ничего — ни людей, ни машин, ни богов

И я весел как скиф, хохоча громогласно на тризне

Хороня молодых. Я в восторге коль смерть прибрала стариков!

Прибирай, убирай нашу горницу — мир благовонный

От усталых телес, от измученных глаз

А когда я умру — гадкий, подлый, безумный, влюбленный

Я оставлю одних — ненадежных, растерянных вас

……………..

У Есенина Сереженьки

В земле рученьки и ноженьки

И зарытые и черные

Землей хмурой промоченные

Но лежит он на Ваганькове

Вместе с Катьками и Ваньками

Вместе с Олями и Танями

Под березами-геранями

Не лежать же там Лимонову

Блудну сыну ветрогонову

А лежать ему в Америке

Не под деревцем . А в скверике

А на асфальтовом квадратике

В стране хладной математики

……………..

И все провинциальные поэты

Уходят в годы бреды Леты

Стоят во вдохновенных позах

Едва не в лаврах милые и в розах

Расстегнуты легко их пиджаки Завернуты глаза за край рассудка Когда-то так загадочно и жутко

Стоят на фоне леса иль реки

Где вы ребята? Кто вас победил?

Жена, страна, безумие иль водка?

Один веревкой жизнь остановил Другой разрезал вены и уплыл

Аркадий... Ленька... Вовка...

(Стихи публикуются

в авторской редакции)

ЗАВИСТЬ

Иосифу Бродскому, по поводу получения им

очередной денежной премии

В камнях на солнце рано

Лежу как обезьяна

Напоминая мой недавний бред

Между камнями на песке скелет

Большой макрели. Чайки Тихоокеана

От рыбы не оставят мяса. Нет.

Волна в волну, как пули из нагана

Вливаются по воле их стрелка

Как Калифорния крепка!

И частной собственностью пряно

Несет от каждого прибрежного куска

"КОРМИТЬ НЕМНОГИХ. ОСТАЛЬНЫХ

ДЕРЖАТЬ В Узде

ДЕРЖАТЬ В МЕЧТАХ О МЯСЕ И ГНЕЗДЕ."

Мне видятся Вселенского Закона

Большие буквы... Пятая колонна

Шпион. Лазутчик. Получил вновь — "На!"

И будет жить как брат Наполеона

Среди других поэтов как говна...

"Тридцать четыре тыщи хочешь?"

Я крабу говорю смущен.

"Уйди, ты что меня щекочешь!"

И в щель скрывает тело он.

Я успеваю в след ему сказать

"Тридцать четыре перемножь на пять"

……….

Какой поэт у океанских вод

Вульгарно не поглаживал живот

Мы все нечестен. Каждый нас смешон

А все же получает деньги "он"

Мне интересно как это бывает

Что все же "он" все деньги получает

………

Подставив огненному солнцу все детали

И тело сваленному древу уподобив

Лежу я, джинсы и сандали

На жестком камне приспособив

И чайка надо мной несется

И грязная, она смеется,

В камнях всю рыбу приутробив

"Что ж ты разрушила макрель?"

Я говорю ей зло и грубо

Она топорщит свою шубу

И целит подлая в кисель

Оставшийся после отлива

Прожорлива и похотлива

Как Дон-Жуан косит в постель

…….

Мне все равно. Я задаю вопросы

Не потому что я ищу ответы

Не эти чайки — мощные насосы

Говна и рыба. Даже не поэты

И нет не мир покатый и бесстыжий

Мне не нужны. Смеясь, а не сурово

Я прожил целый прошлый год в Париже

И как эстет не написал ни слова

………..

Однако б мне хватило этих сумм

………

……………….

Геринг дает пресс-конференцию в душном мае

Победившим державам

Чьи корреспонденты гордо выпытывают его

В маршальской фуражке

В кресле поставленном прямо в траву

Ботинки у Геринга в траве утонули

Тяжелый микрофон старого стиля стоит на низком столе

Буйствует зелень на заднем плане

Ломит и прет уже побеждая войну

Горячо и жарко

И Геринг держится грустно

Победоносные прошлые лета

Стучат сапогами в его голове

(А также любовницы, жены и ветви цветов и деревьев

июли и августы и на оленей охоты)…

упрячут опять от зелени в темный угол

Геринг не Геринг…

Стоят офицеры, сидят.

Иные в касках. Другие в фуражках

Третьи подставили волосы ветру

Военные корресспонденты — грубые как слоны

Что они понимают

Что мы все понимаем

Простите меня за вмешательство — маршал покойный Геринг

Однако я менее склонен сочувствовать голым трупам

Из другой фотографии — рядом в газете "Пост"

Чем Вам — мяснику. негодяю. эсэсовцу. наци.

Чем Вам — маршал Геринг

Который как будто причина второй фотографии

(Я имею в виду голые трупы)

……….

Хорошо вот так вот

Войну проигравши

Сесть в старом кресле

Ботинки воткнуть в траву

Отвечать им негромко — корреспондентам

Устало как после работ землекопных

В мундире в шитье в этой Вашей Герман фуражке…

Ну удавят — удавят

Зато как по Европе шагали...

На том свете наверное пахнет мышами

А погодка-то маршал ух как хороша хороша...

…..

И думаю пахнут духами и потом слегка

Подмышки немецко-австрийских женщин

И возле Дуная и Рейна

Цветут разлохматясь цветы

РОМАНС

Я вас люблю так солнечно-легко

Мне как бы в кровь вкололи вашу тайну

Я вас впитал бесспорно с молоком

Но в молоко проникли вы случайно

Не этот мир. Не этот жалкий мир

Мне вас прислал мир страстный и надменный

Мир молодой стремительный и пенный

Где нимфу вод преследует сатир

Где вдоль ручья след маленькой ступни

А на камнях сыр козий недоеден

Где дух вина и где никто не беден

Где наконец и ты и я одни

Ну доберусь до маленьких сосцов!

Лишь протяну желающие руки

До тела нежной девочки и суки

С беглянки нимфочки сорвав ее покров

Ты вся испуг и резкий поворот

И полусмех и "нет" и "да" и "можно"

"О уходи!" — ты шепчешь мне тревожно

Протягивая мне живот и рот...

Я вас люблю. Я вас люблю. Тебя!

Мне никогда не выпить вас Елена

Все тело вас любя и теребя

Все уголки изведав постепенно...

………………

Хорошо и скушно быть поэтом

Только русским комариным летом

На старинной даче с самоваром

Хорошо поэтом быть нестарым

Да еще с бутылкою порой

Обнимаясь тонкою рукой

И грибы — отрада для желудка

В лес пойдешь — загадочно и жутко

И с подругой Леной у воды

Вы плюете в темные пруды

Ходит бабка как больной ребенок Колокольню видно за горой

И когда пойдешь отлить спросонок

То раздавишь ягоды ногой

Хорошо поэтом быть в России

Но теперь Россия на замке

И цветы косые и кривые

У меня в протянутой руке

Бог простит земельные уродцы

И без нас там что-то происходит

Каждый день встают большие солнцы

И под вечер солнышко заходит

ДЕНЬ Х

Сегодня лидер оппозиции

Звонил правительству с утра

Что революция в столице и

"Власть отдавать давно пора"

В ответ "Путана!" в трубку харкнули

И связь прервалась. Лидер встал.

Сказал "Ну что же, будет жарко им

Дворец остался и вокзал".

Четыре танка стали серые

У президентского дворца

Спокоен президент "Я верую..."

Но пляшут губы у лица

Майор Ривера полувыбритый

Засовывает в горло кольт

И бренди прошлой ночью выпитый

Печет желудок тыщей вольт

С посольской крыши с жопой бабочки

Слетел последний вертолет

Посол Вудстокер нервно сняв очки

Из фляги виски жадно пьет

По радио Бетховен, Моцартом

Перемежаемый порой

Отрыгивает пламя косо ртом

Гериллос пушка за горой

Антонио, — племянник Санчеса

Пятнадцать лет сегодня бьет

Однако точно через два часа

В мальчишку пуля попадет

По ляжке револьвер с брелоками

"Калашников" зажат в руке

Он грохнется, и брызнув соками

Замрет на каменном куске

Смеется лидер оппозиции

Горбатый человек в очках

Оркестр военный морщит лицами

Весь в кадыках, щеках, с ресницами…

Играет на похоронах…