Юрий ВАСИЛЬЕВ: «Владение залом – это почти что владение миром»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Юрий ВАСИЛЬЕВ: «Владение залом – это почти что владение миром»

Панорама

Юрий ВАСИЛЬЕВ: «Владение залом – это почти что владение миром»

МОСКОВСКИЙ  

  ВЕСТНИК

Узнав о смерти своего любимого артиста, блистательного Жерара Филипа, Юра Васильев отправился из родного Новосибирска в Москву. Поступать в театральный. В тот год конкурс в Щукинское училище был 287?человек на место. Но он прорвался. С тех пор так он прорывается всю жизнь – вот уже тридцать пять лет.

Юрий Борисович, что отличает вас нынешнего, признанного, любимого публикой актёра, от неофита, делавшего свои первые шаги по сцене такого театра?

– Меня сегодняшнего от меня тогдашнего отличает... время. Оно формирует актёра, что-то добавляя или, наоборот, отнимая у его личности. И не только по части собственно мастерства. Мне посчастливилось работать в Театре сатиры в эпоху его расцвета. Когда костры жгли по ночам, чтобы не замёрзнуть в очереди к кассе, которая откроется только утром. Когда у метро можно было встретить человека с табличкой «Куплю билет в Театр сатиры за любые деньги». В театре нашем тогда работали сплошь звёзды. Не в ширпотребном, а в подлинном значении этого слова. Потому и стремление занять своё место в этом блистательном созвездии было тогда для меня главным. Но есть и ещё одно принципиальное отличие. Я тогдашний ещё не прожил, не пережил всех тех потерь, которые за минувшие годы прошли по сердцу. Их было слишком много…

Быть принятым в Сатиру многие сочли бы за счастье, но у каждой медали есть оборотная сторона. Наверняка были моменты, когда хотелось уйти из театра?

– Мне часто говорят, что я не в свой театр попал и в другом жизнь у меня сложилась бы совсем иначе. Да, наверное, иначе. «Пресс» Андрея Александровича Миронова был очень тяжёл. Он продолжал давить на меня спустя много лет после того, как его не стало. По правде говоря, я не так давно от него избавился. Даже Валентин Николаевич Плучек, не стесняясь, говорил, что я пришёл в театр «под Миронова».

Сравнения были неизбежны?

– Конечно, ведь у нас было много общего, хотя близкими друзьями мы с ним не были. Наши отношения, скорее, можно назвать братскими. Мне многое в нём импонировало: невероятная работоспособность, стремление всё время поднимать заданную планку. Он верил, что со временем из меня что-то получится. Уже после его смерти мне сказали, что иногда он признавался: никого в театре не боюсь, а вот этого – опасаюсь; он, если захочет, всех перепоёт, перепляшет, переиграет. Я не хотел никаких сравнений, я всегда хотел быть Васильевым. Поэтому я отказался от всех ролей, которые мне могли достаться как бы «по наследству». Так что, хоть временами и накатывало на меня желание уйти из театра, я прошёл здесь такую школу, и жизненную и творческую, которую мало какой из театров может дать артисту.

Во всяком случае, у вас хватило терпения дождаться своего часа!

– Кто-то мощно начинает, а потом сникает, кто-то, наоборот, ждёт своего часа очень долго. У драматурга Алёшина в «Восемнадцатом верблюде» есть фраза, которая мне очень нравится: «Удача проплывает мимо, и да не пропустит её тот, кто к ней готов». Не однажды Валентин Николаевич «охладевал» ко мне, «влюбляясь» в других актёров, потом снова возвращался. Так произошло и в конце его жизни, когда он дал мне возможность поставить «Секретарш» как режиссёру. Несмотря ни на что, театру я оставался верен. Даже кино ушло на второй план надолго.

И не жалко было?

– Поначалу – нет, потом в какой-то момент стало жалко, а вскоре кинематограф вдруг исчез как таковой. Самая мощная, с моей точки зрения, работа, которая, увы, так и осталась недооценённой, – «Козлёнок в молоке» по пьесе Юрия Полякова. Роль Духова была для меня настолько личностной, настолько попала во время, которое я ощущал своим… Мне вообще в кино везло: я играл очень разные роли – от алкоголиков до следователей Интерпола.

Актёры тяжело переживают времена простоев. Как с ними справлялись вы?

– Я никогда не сидел без дела. Возникла пауза – пошёл преподавать в Щукинское училище с подачи Юрия Васильевича Катина-Ярцева. Потом в ГИТИС перешёл на отделение эстрады: два курса выпустил, сейчас третий набираю. Благо меня воспринимают как человека, который на эстраде что-то может: я пел с Варгузовой и с самой Шмыгой. Много работал на радио, где моими партнёрами были Табаков, Пельтцер, Самойлов. С такими актёрами работать – великое счастье. Одним словом, есть во мне такая неуёмная непоседливость. Всё время хочется делать то, чего не делал раньше…

Например, создать свой театр…

– И это тоже. Свой театр – это желание выйти за рамки родной Сатиры. Есть вещи, которые здесь поставить невозможно. Например – Коэльо. Я искал современный материал. В первую очередь потому, что хотел увидеть на спектакле молодёжь. Они не умеют ценить каждый день жизни, а на такой истории, как «Вероника решает умереть», можно этому поучиться. Безверие сегодня владеет многими, в первую очередь молодыми, вот мне и захотелось напомнить им простую истину: если ты веришь в свою мечту, вся вселенная начинает тебе помогать.

Первая премьера в вашем театре тоже была очень жизнеутверждающей.

– Да, пьеса Виктора Добросоцкого «Продавец игрушек». Простой, в чём-то даже наивный спектакль. Но как зрители его смотрят!.. Человеку нужны простые, искренние, светлые истории. Он ищет надежду и радуется, когда находит её.

Но театр – организм, жизнеспособность которого поддерживать крайне сложно. Как живёте?

– Пока помощи нет – на энтузиазме. И на кредитах. Правда, появилась надежда получить спонсорскую поддержку. Как вы понимаете, коммерческую аренду мы, конечно же, платить не можем. Я благодарен моим коллегам за самоотверженность. У нас сложилась потрясающая команда. И главное – нам поверил зритель. Бог свидетель – я не собираюсь на этом деньги делать. Это не коммерческий театр.

У такого театра есть преимущества по сравнению с репертуарным, который по природе своей достаточно инертен?

– Мне кажется, что трансформация театра неизбежна. Времена такие, что необходимо взять всё лучшее от репертуарного театра и от антрепризы и синтезировать нечто жизнеспособное. Плоха ведь не антреприза как принцип театральной деятельности, а её чрезмерная коммерциализация. Сегодня трудно содержать труппу в 80?человек, из которых только 25–30?активно заняты в репертуаре.

Но как быть с теми, кто театру отдал жизнь?

– Не вина их, а беда, что государство не в состоянии обеспечить им достойную старость. К сожалению, любые преобразования проходят через человеческие судьбы. Но я имел в виду не столько ветеранов, сколько тех, кто ещё полон сил, но не может реализовать себя в репертуарном театре.

А это уже проблема медийности: публика в большинстве случаев идёт смотреть живьём тех, кого она видела вчера в телевизоре.

– Я тоже приглашаю медийных актёров, потому что не могу брать других. Решить эту проблему, что называется, «в лоб» не получится. Самореализация для актёра во все времена была самым больным вопросом. И каждый отвечает на него только сам. Раньше народ, между прочим, тоже валом валил в театр смотреть на тех, кого полюбил по кино.

Вы сказали, что любите ввязываться в то, что ещё не делали. А страшно не бывает?

– Бывает, я же нормальный человек. Иногда думаю: ну и зачем я в это влез, играл бы в театре свои две-три роли. Но всё искупается невероятной радостью преодоления. Я Стрелец, упёртый донельзя, и сибиряк к тому же.

Попробовать свои силы в кинорежиссуре тоже из упёртости решили?

– Хочу узнать – сумею или нет. У Андрея Александровича была любимая фраза: талант – это умение увлечь себя на поставленную задачу. Я сумел увлечь себя и группу на эту историю. Сейчас снимают только о том, что жизнь – дерьмо. Но если так, то жить бессмысленно! Я с этим не согласен. Я не стремлюсь взойти на некий киноолимп. Я испытываю себя. Получится – отлично, нет – пойму, что я этого делать не умею. Но ведь узнать, на что я способен, я смогу, только когда попробую. Это не будет великий фильм, и я это понимаю. Это не будет Феллини. И не надо! Я хотел снять своё кино. И всё.

И рискнули Пьера Ришара на главную роль пригласить?

– Ну, это была не совсем моя идея. Меня к ней Витя Добросоцкий подтолкнул, мы ведь решили «Продавца игрушек» экранизировать. Поначалу волновался: это же Ришар, что я там ему буду режиссировать! Потом успокоился: он тоже человек, профессионал, что-то я ему предложу, что-то он мне. Я хотел уйти от чистой комедии. Он всегда играл весёлых идеалистов, мне захотелось предложить ему трагическую роль. Его это увлекло.

И как вам кинопроцесс со стороны режиссёрского стула?

– Мы ни одного съёмочного дня не отменили, хотя снимали и на Красной площади, и в Историческом музее, и во Внукове, который ради съёмок не закроешь. Я никогда не стесняюсь говорить, что чего-то не знаю. Сразу сказал группе, что без их помощи мне не обойтись, хотя они мне в сыновья годились. И никаких отдельных вагончиков у меня не было: мороз, он для всех мороз. Ребята увидели, как я сам через несколько дней во всё это выгрался, и мы стали командой. Одним словом, мне была дана возможность попробовать – я ею и воспользовался. А что получилось, судить будут зрители.

И всё-таки театр остаётся в вашей жизни главным. Чем он вам сегодня интересен?

– Он всегда был мне интересен тем, что давал возможность говорить со зрителем о том, что его сегодня волнует. К сожалению, сейчас таких случаев всё меньше из-за отсутствия достойной современной драматургии. Люди разучились слушать, вникать в суть взаимоотношений. Всем правит экшен, губя и театр, и кинематограф. Движение не требует душевных и мыслительных затрат. Кино на экшене существовать может, пусть и в суррогатном виде, театр – нет. И не нужно говорить, что публике думающий театр не нужен. Это неправда! Они приходят на «Веронику» и слушают, затаив дыхание. Людям хочется видеть искренние чувства. А мы уродуем и чувства, и язык, с помощью которого пытаемся их передать. Мой герой в «продавце игрушек» говорит о том, что волнует меня самого. Люди знакомятся по Интернету, объясняются в любви по мобильному телефону, превращаются в примитивных животных, у которых ничего не осталось, кроме первобытных инстинктов. Женщина свергнута с пьедестала богини. Мир становится публичным домом, блошиным рынком, где всё продаётся и покупается и ничто не стоит дорого. Каждый раз, когда я произношу со сцены этот монолог, думаю: вот сейчас будет шквал, освищут вчистую. Но всегда стоит гробовая тишина. Молодые мои партнёры говорят: Юрий Борисович, а что нам после этого играть? С залом надо искать общий язык и можно его найти, если выбрать верную интонацию. Не надо всех считать быдлом. Героиня «Вероники» становится личностью, когда ей открываются сложные чувства, когда ею овладевает страх за другого – не за себя. Вот этого почти нет в нашей жизни. На мой взгляд, сегодня современной можно считать только ту драматургию, которая заставляет слушать слово. Которая противостоит распаду. Нельзя загонять человека в тупик!

Чем можно тронуть сегодняшнего зрителя, отравленного цинизмом, насаждаемым всем строем нашей жизни?

– Всё просто – на сцене должны быть живые люди, а не карикатуры. Должен присутствовать юмор не аншлаговского пошиба. От этого непритязательного ширпотреба тоже можно устать и захотеть чего-то настоящего. Ну не будут сегодня ходить на спектакль, если он не трогает. Мы недавно сыграли «Хомо эректус» в двухсотый раз. Сегодня, мне кажется, это самый сатировский спектакль, потому что там есть мощный социальный подтекст, точные психологические характеристики. И нет окончательного вердикта, который обжалованию не подлежит.

Одни театр уже похоронили, другие считают, что этот кризис минует, надо просто пережить его. А вы что по этому поводу думаете?

– Минует ли кризис, зависит от нас самих. То, что сегодня выдаётся за новаторство, я 30?лет назад видел за границей. До нас всё докатывается с опозданием, но мы привыкли перед этим расстилаться. За рубежом как раз нашу школу ценят. Штайн привёз «Три сестры», там офицеры у самовара сидят, чай пьют, на три голоса русскую песню поют… И сердце замирает. Когда начинают превращать классических персонажей в лесбиянок, гомосексуалистов, наркоманов, это ведь всё в угоду конъюнктуре, а не из стремления понять человеческую природу. Хотите перенести ситуацию «Вишнёвого сада» в сегодняшний день – сядьте и напишите современную пьесу. Не трогайте классику только ради того, чтобы вывернуть её наизнанку. Да и с современной жизнью поосторожнее: владение залом – это почти что владение миром. Не нужно уродовать ни то, ни другое.

Беседу вела Виктория ПЕШКОВА

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии: