Брошенный дом
Брошенный дом
Человек
Брошенный дом
TERRA INCOGNITA*
Из деревенского дневника
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ
Я увидел его в полдень, когда улица была тиха и пуста: громкоголосая ребятня, оседлав велосипеды, умчалась на реку, а взрослое население сморил послеобеденный сон. Человек в поношенном пиджачке серовато-пыльного цвета, с тяжёлой (судя по оттянутой руке) хозяйственной сумкой шёл, зорко осматриваясь, – пристальный взгляд металлически взблёскивал из-под приплюснутой кепки. Замедлил шаг у брошенного дома Саши Четвертакова, чей труп прошлой весной возник под Владимиром, на пригородной свалке, из-под стаявшего снега. Окна заколочены, крыша зияет провалом – подломилась, не выдержав зимой тяжести оледеневшего снега.
Человек в сером осмотрел дверь с навесным замком и, убедившись, что некогда шумный дом, привечавший любителей крепкой выпивки, действительно необитаем, двинулся дальше. Он шёл, не останавливаясь, мимо домов, у ворот которых высились кучи гравия и пирамиды досок – здесь хозяева затевали строительство терраски или пристройки, а такие его, видимо, не интересовали.
Остановился он у полуоткрытой покосившейся калитки, вросшей углом в землю. Ещё раз осмотрелся и негромко кашлянул. Шевельнулась занавеска распахнутого окна. Скрипнула дверь. Заспанный мужичонка, воровато оглядываясь, ринулся к калитке. Предательски звякнула сумка в руках человека в сером, когда он извлекал из неё бутылку. На звяк снова качнулась занавеска, и пронзительный женский голос огласил улицу ругательствами, обещавшими обоим – и продавцу палёного спиртного, и его покупателю – «праздник со слезами на глазах». Но сделка не прервалась: покупатель, расплатившись, торопливо упаковал бутылку в карман широких штанов и шустрой иноходью направился мимо крыльца, в дальний угол двора, к бревенчатой бане, где он запирался, спасаясь от скорой на расправу крупнотелой супруги.
А человек в сером продолжил свой поход по деревенской улице, осматривая окрестности из-под приплюснутой кепки острым взглядом опытного охотника.
УДАЧЛИВЫЙ КОЛЯН
Прошёл по деревне слух – плотва клюёт. И – лещи. А Коляну будто бы попался килограммовый жерех – на блесну. Встречаю удачливого рыбачка в толпе у автолавки, выспрашиваю подробности. Он, чернявый, щупловатый, похожий на нашкодившего подростка, уводит блудливый взгляд в сторону. Улыбается. Объясняет: не жереха, а окуня, правда, крупного, и не на блесну, а на червя. Ну прихвастнул чуть-чуть, деревня же окончательно всё извратила. Сегодня к вечеру пойдёт на реку опять, зовёт присоединиться. И, понизив голос, просит взаймы тридцатник:
– Завтра отдам. Или отработаю. Воды из ключика принести?
Верить всему, что Колян говорит, нельзя, хотя бы потому, что он сам себе не всегда верит. Как-то взял сотню, подрядившись в наше отсутствие окосить траву у задней калитки. Приезжаем, а трава – чуть не в наш рост. Говорю: ты же обещал! Смотрит честными глазами, недоумённо мотая нечёсаной головой:
– Не было такого. Вам, наверное, – кивок в сторону третьего дома, – Толик хотел скосить. Да забыл.
Но что он знает наверняка, так это места, где действительно есть рыба. Оставляет там с десяток донок на ночь, маскирует, забрасывая травой, чтоб никто не поживился. Утром же непременно на какой-нибудь то ли сом сидит, то ли судак. Дачники свежую рыбу берут не торгуясь, поэтому летняя жизнь Коляна полна весёлого азарта. Но и в знойные (или в очень дождливые) дни бесклёвья, когда бесполезно предлагать рыбе самую изысканную насадку, он не унывает. В ближнем лесу ему известны ягодные места. Там, отмахиваясь от комарья, он набирает ведро черники, она, по его словам, у дачников «идёт влёт», за очень хорошие деньги.
А вот поздней осенью и зимой жить ему становится скучновато: работа есть, но только на «пьяной канаве» – так здесь называют небольшой деревообрабатывающий комбинат километрах в семи от нашей деревни, где можно без докучливого бумажного оформления устроиться на неделю. Или на день. Брёвна ворочать. Или доски таскать. Околачиваются там в основном сизоносые особи, их заработок уходит на опохмел, потому и прозвище у этого места такое непритязательное.
Ближе к вечеру Колян и в самом деле заходит. Беру удочки, идём с ним через заднюю калитку на реку. Пересекаем поле, желтеющее поспевшими овсами, спускаемся по крутой тропе, через дубовую рощу, к речке – она синеет сквозь ветви, манит неудержимо. Колян, знаток здешних мест, идёт впереди подпрыгивающей иноходью – то ли отбившийся от дома парнишка, то ли мужичонка, усохший от недоедания. Спрашиваю, сколько ему лет. Молчит, подсчитывает, что ли? Сообщает наконец через паузу: тридцать четыре. И что, интересуюсь, в такие годы никакой специальности? Обижается.
– Я и так всё умею. Например, трактор или машину водить.
– Чего ж не водишь?
– На права надо сдать, а я паспорт потерял. Восемь лет назад.
– И как же ты без паспорта? Голосовать-то ходил?
– Ни разу. А зачем? Всё равно эти, что там, наверху, сделают по-своему.
– Постой, как же без документа. Допустим, поедешь куда, понадобится паспорт показать.
– А зачем ехать, мне здесь нормально. Здесь все знают, что у сестры живу. Она сюда замуж вышла, у неё дети уже выше меня, а я им, выходит, дядя, – смеётся Колян. – Они меня уважают, потому что я ничего не боюсь. Ни грома, ни молнии. Да-да! Раз гроза была, а я на реке, в меня молния как шандарахнет! Упал, полежал в траве, а всё равно жив. Не веришь, что молния? Вот рубец, глянь!
Он расстегнул рубаху – действительно у резко выпирающей ключицы отливал сизым цветом продолговатый шрам от ожога.
– И участковый здешний меня знает.
– Были дела с милицией?
– Да так, одна история.
Рассказывает. Гостил у знакомого в соседней деревне, выпивали, и тот попросил помочь два мешка комбикорма с совхозной фермы к нему в сарай перенести. Сказал, что ему их выписали. А когда выносили, сторож с ружьём их застукал. Приятель убежал, а Коляна сначала в ментовку отправили, потом на год за колючку.
– Ну и как там?
– А что, там интересно. Народ разный, есть с кем поговорить. И кормят три раза в день.
ЛЕГКОМЫСЛЕННЫЙ ЛЕЩ
Тропинка вывела нас на высокий берег Клязьмы. Под ним с резким писком клубились стрижи, чертившие над тихой водой мёртвые петли. Они пировали, охотясь за мошкарой, почти невидимой, касаясь белыми брюшками воды, наслаждаясь, наверное, изяществом и свободой своего полёта. И я вспомнил вычитанное где-то, что они могут даже на какой-то миг впадать в сон, совершая эти замысловатые пируэты, а иначе откуда у них столько энергии.
Всё тем же скачущим шагом Колян прошёл к месту, где излука реки вымыла в обрывистом берегу выемку. Там медленным тусклым диском вращался водоворот, таивший под собой омут – обиталище крупных лещей и сонных сомов, и первый же заброс дал поклёвку, я выдернул из воды сверкнувшую на низком солнце плотвичку. За ней вопреки ожиданиям клюнул окунь, за ним – второй, заглотивший крючок так, что пришлось повозиться, и мой сведущий спутник заявил, что раз пришли окуни (они ходят стаей), то плотва и подлещики наверняка уйдут ниже или выше по течению.
Он пошёл ниже, я предпочёл двинуться выше. Там обрывистый берег порос колючим кустарником, но за его кромкой медленное течение свивалось в небольшие водовороты, уходящие вниз, в омут, и я рискнул, послав туда снасть. Гусиный поплавок, упав на воду, почему-то не стал стоймя, а поплыл боком, потом остановился и стал тонуть. Зацеп, предположил я, представив, как буду продираться сквозь колючие кусты, чтобы освободить снасть. Не повезло, подумал, но на всякий случай подсёк. И почувствовал упругую тяжесть, увидев, как пластиковое удилище сгибается в дугу, и понял, что там, на крючке, большая рыба, которую я никогда не смогу вытащить, потому что мы с Коляном, два олуха, не удосужились захватить сачок. И в состоянии предельного отчаяния я рванул треснувшее удилище на себя. И увидел, как из воды вывернулась сверкающая на солнце рыбина, как она описывает дугу, минуя колючие заросли, как падает к моим ногам в сухую, звенящую траву и лупит её влажным хвостом, распугивая брызнувших из-под него кузнечиков. Это был лещ, широкий, как тарелка, легкомысленный лещ, кормившийся у самого берега, на мелководье.
Подержав его в руках, Колян сказал: «Хорошая рыбка». И закинул свою снасть туда же. Но клёва не было. И там, где вращался над омутом медленный диск водоворота, поплавки лишь повторяли его движение. Мы решили сменить место, пошли дальше, миновали уцелевшую на обрывистом берегу сосну, чьи корни подмыло апрельское половодье, и за ней наткнулись на рыбака, неподвижно сидевшего на глинистом выступе, у самой воды.
Это был Володя Большаков, когда-то работавший слесарем-наладчиком на здешнем молочно-товарном комплексе, массивный человек немолодых уже лет, медлительный и всегда очень серьёзный. Все наши «деревенские» годы моё семейство регулярно наведывалось к нему, точнее, к его жене Тоне – за яйцами, творогом и огородной зеленью, потому что у них полон двор кур, грядки всё лето в буйной растительности, теплица в действии почти круглый год, и держали они до недавнего времени корову.
Здороваемся. Располагаемся шагах в десяти. Но клёва и здесь нет. Непоседливый Колян, подхватив удочку, пошёл по берегу дальше, а я присел рядом с Большаковым. У него воткнуты в берег короткие удилища донок с колокольчиками, не подающими признаков жизни. Спрашиваю:
– На сомов нацелился? Насадка-то какая?
– Их любимая – лягушки, да что-то пока не хотят. Они ближе к ночи брать начинают.
– Дома-то как дела? Помидоры астраханские созрели?
– Налились. Скажи своим, пусть заходят, Тоня рада будет.
– А корову-то зачем свели? – интересуюсь. – Столько народу к Тоне за творогом ходило…
– Невыгодно, – после паузы отвечает Володя. И ещё подумав, добавляет: – Вот и наш коровий комплекс в Заречном в конце концов закроют.
– Это почему же?
Вздыхает. Втолковывает, как нерадивому ученику:
– Знаешь, почём себестоимость одного литра нашего молока? В несколько раз дороже заграничного порошка, из которого сейчас молоко делают! Понял? Заграница нас молоком залить может!
ПОСЛЕДНЯЯ КОРОВА
Я знаю, он уволился с комплекса сам, никто его не гнал, просто не мог унижаться, получая в кассе четыре тысячи в месяц. Ехать в Москву охранником, как делают здесь многие, не захотел – скучно, а он человек рукастый, ему дело реальное подавай. И жена Тоня у него заводная – затеяла делать домашний сыр да на рынок в райцентр возить.
Но в конце концов и это оказалось невыгодным. Устроился Большаков на маленькую фабричку, изготовляющую владимирские сувениры, это в нескольких километрах от деревни, а хозяйство своё стал постепенно сокращать, начав с коровы. Она была предпоследней в нашей деревне, где десять лет назад нанимали пастуха для двадцати двух частных коров. Сейчас осталась последняя, Володи Зайцева, она самостоятельно пасётся, не уходя далеко от дома, часто – прямо на улице, у обочины.
– Ну и куда мы так придём?
– А уже пришли, – мрачно вещает Большаков. – К продовольственной зависимости. Ты подумай: мясо на нефтяные и газовые деньги чёрт-те где покупаем, из самой Аргентины через океан везём! А когда нефть и газ упадут в цене и Аргентина из-за чего-нибудь закапризничает, что, голодать будем?
Возмущённо мотает кудлатой головой.
– Как так можно – самих себя едой не обеспечивать? У нас тут брошенная земля бурьяном зарастает, а народ без работы мается. Деньги в сельское хозяйство надо вкладывать, а не хвастливые башни строить, ну вроде той, что в Питере «Газпром» затеял. И газовые ветки протянуть по всем деревням. Ведь всю Европу газом обеспечили, а российской глубинке – шиш! Всем нашим деревням, что вокруг Копнино, пятнадцать лет назад газ обещали, так ведь и не провели. Это как, нормально?
Опять вздохнул.
– Гибнет деревня. На краешке держится. Скоро совсем станет ненужной, как наша корова.
Низкое солнце уже коснулось горячим краем залежавшейся на горизонте тучки и подожгло её, когда над нами, в прозрачно-синем небе, раздался странный стрекот. Он не был похож ни на звук летящего самолёта, ни на треск вертолётных лопастей.
Стрекот приближался со стороны деревни, словно бы катился по небу. Вот он стал нестерпимо резким, и над кромкой древесных крон возник необычный для здешних мест летательный аппарат – подобие парашюта, похожего на дольку мандариновой корки. Под ним на тросах – кресло с работающим моторчиком, вращающийся сзади пропеллер, в кресле – человек. Он разворачивал «мандариновую корку», опускаясь вниз, облетая речную пойму, рассматривая лес, реку и нас на берегу, потом поднимался вверх, в прозрачно-чистое небо, рисуя в нём круги и восьмёрки. И наконец, сделав прощальный круг, улетел за деревню.
– Там взлётная полоса, – объяснил Володя, – с неё раньше кукурузники взлетали поля опылять. А сейчас богатенькие вот так развлекаются. На это и деньги, и технику находят, вместо того чтоб здешнюю землю спасать. Здесь ведь сейчас половина пахотной земли заброшена!..
Тучка на горизонте, поглотившая солнце, уже пылала разгоревшимся костром. По берегу шёл к нам с прискоком, посвистывая, удачливый Колян, поднимая над головой добычу – крупного, сверкающего влажной чешуёй леща. Плоские его бока отражали тускнеющее пламя заката.
ПОСЛЕ ПОЛУЧКИ
А спустя полгода в Москве я вспомнил подробности этой рыбалки, когда узнал о нелепой гибели Коляна. Осенью, заработав деньжат на «пьяной канаве», он отоварился спиртным у человека в сером и, отмечая получку с друзьями в соседней деревне, доказывая им, что не боится «ни грома, ни молнии», выпил на спор ещё и разбавленную жидкость для стеклоочистителей. После чего пошёл на автобусную остановку.
Там его и обнаружили: он лежал на влажном асфальте, скрючившись так, будто его щуплое тело кто-то долго пытался завязать узлом.
Игорь ГАМАЮНОВ, ВЛАДИМИРСКАЯ ОБЛАСТЬ–МОСКВА
*Второй очерк из цикла TERRA INCOGNITA (Неизведанная земля). Первый, «Уходящие», опубликован в «ЛГ» №?20.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии: