Георгий Судовцев Апостроф

Георгий Судовцев Апостроф

Владимир Шемшученко. Поэзию чувствуют кожей. — СПб.: Всерусскiй соборъ, 2010, 200 с., 1000 экз.

Творчество Владимира Шемшученко, уроженца Караганды, а ныне — жителя окрестностей российской "северной столицы", никогда не было поводом для каких-то литературных дискуссий. Видимо, из-за того, что такие внешние дискуссии предполагают в поэте отсутствие дискуссии внутренней, чёткость и однозначность высказанной им позиции — ту "печку", тот тезис, от которых можно "плясать" дальше, нечто, наподобие "Что-то физики в почёте, что-то лирики в загоне..." Бориса Слуцкого, или "Я пил из черепа отца..." Юрия Кузнецова. А Шемшученко постоянно спорит с самим собой, постоянно в себе самом не уверен, постоянно сам себя опровергает — и это черта не столько даже личностная, сколько "поколенческая".

Донос. ОГПУ. Расцвет ГУЛАГа.

Руби руду! Баланду съешь потом...

Мой дед с кайлом в обнимку — доходяга.

А я родился... в пятьдесят шестом.

Война. Концлагерь. На краю оврага

Эсэсовец орудует хлыстом...

Отец с кайлом в обнимку — доходяга.

А я родился... в пятьдесят шестом.

Орёл двуглавый. Гимн.

Трёхцветье флага.

С нательным в новый век вхожу крестом.

Бескровно под пером скрипит бумага,

Ведь я родился... в пятьдесят шестом.

Но тут же:

...Я бы вырвал по плечи руки

Тем, кто сбросил с Кремля звезду!

Или вот еще иное, считающееся уже "политически программным" для автора:

Империя не может умереть!

Я знаю, что душа не умирает...

Империя — от края и до края —

Живёт и усечённая на треть.

Оплаканы и воля, и покой,

И счастье непокорного народа.

Моя печаль — совсем иного рода,

Она созвучна с пушкинской строкой.

Пусть звякнет цепь, пусть снова свистнет плеть

Над тем, кто воспротивится природе...

Имперский дух неистребим в народе,

Империя не может умереть!

Такая "внутренняя смута", душевная разорванность, недовольство самим собой — преобладающая интонация в поэзии Владимира Шемшученко. Его стихи, подобно хлебниковским в интерпретации Николая Гумилёва, тоже кажутся "обрывками какого-то большого, никогда не написанного, эпоса". Только "эпос" этот исходит из внутреннего "я" поэта, то есть не может быть эпосом по определению. Цитаты из Блока, Пастернака и Мандельштама, щедро встроенные автором в тексты своих произведений, лишний раз подчеркивают его родство с "серебряным веком", и редко-редко, в единичных, исключительных случаях у Шемшученко появляются гармоничные, проникнутые любовью и радостью строки:

Кучевые плывут облака,

Словно парусный флот над Россией.

Белый цвет растворяется в синем —

Голубеет на плёсах река.

Лебедь крыльями бьёт по воде.

Капли жемчугом в небо взлетают.

Васильки на лугах расцветают —

Ты таких не отыщешь нигде.

Петушок поторопит зарю,

Из кустов соловей отзовётся

И услышишь, как сердце забьётся...

Приезжай, всё тебе подарю!

Но у него же встречаем "соловьиную сволочь", а чистосердечное признание "Любил я блатные словечки / И драки — квартал на квартал" — рядом с таким же чистосердечным признанием: "Я с детства ненавижу драки..." Кажется, когда-то давно, еще при советской власти, такое называлось "амбивалентностью". Кстати, вполне присущей малым жанрам любого фольклора (сравните, например, русские пословицы "Яйца курицу не учат" / "И на старуху бывает проруха").

Поэтому совсем уже не удивительно, когда автор, десятки, если не сотни раз говорящий о своей вере в Бога, заявляет:

Если веру вчерашние топчут друзья,

Если память — лишь кровь под ногтями Руси,

Принимаю в наследство закон бытия:

Не бойся!

Не верь!

Не проси!

Почему эти заповеди лагерного бытия вдруг оказываются у поэта "законом бытия" вообще, как они соотносятся с христианскими заповедями "бояться Бога", "верить в Бога", "просите и дастся вам"? — вряд ли кто разъяснит. Спишем всё на поэтические вольности, разного рода допущения и домыслы.

Впрочем, настоящей "визитной карточкой" Владимира Шемшученко для подавляющего большинства читателей уже давно стали совсем другие, исполненные истинной боли и горечи, строки:

После дружеской пирушки,

Застирав вино и кровь,

Спят усталые игрушки:

Вера, Надя и Любовь.

И поневоле тянется рука к Евангелию, чтобы лишний раз убедиться: нет, никуда еще не исчезли слова апостола Павла: "А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь, но любовь из них больше" (1 Кор. 13:13).