3. Встречи через много лет

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3. Встречи через много лет

3.1. Встреча через 14 - 15 лет

Работаю я слесарем-мотористом-электриком в авиамастерских 22 АП (авиационного парка) в Харькове. В мастерских работает сварщиком Марченко, у него отдельное маленькое помещение в общем здании мастерских.

Марченко, кроме своей основной деятельности, ремонтировал мотоциклы и продавал их. За время, что я там работал, два или три мотоцикла, так что не подумайте, что это было серийное производство. Наше помещение имело общую кирпичную стенку с помещением сварки, и в этой стенке было большое отверстие, кажется, делали центральное отопление и вывалили кирпичи для прохода труб.

Операция по продаже мотоцикла была для нас вроде циркового представления. Как сейчас помню, Марченко расхваливает почему-то «Коробку Нортона», то ли весь мотоцикл был «Нортон», то ли сборный, но коробка скоростей была «Нортона»? Затем демонстрируется, как он заводится от легкого толчка по педали.

Ну, наконец, покупатель доведен до кондиции и говорит: «Я б його купив, але таких грошей в мене нема». Марченко: «Продай цибулю». «А в мене нема цибулі». Марченко: «Ну тоді продай штани, продай чоботи, та купуй машину, та будеш їздити».

Мы падаем от смеха.

Проходит 14 - 15 лет, 47-ой год, меня отчисляют в запас и направляют в распоряжение Наркомата электропромышленности.

Я главный инженер авиамастерских п/п 30116, прибывает тот, кто назначен вместо меня, принимать дела.

Майор Марченко!

Вспоминая авиамастерские 22 АП, мы организовали встречу с применением «ликера шасси» и быстро оформили акт сдачи-приемки.

Работаю я слесарем-мотористом-электриком в авиамастерских 22 АП (авиационного парка) в Харькове. В мастерских работает сварщиком Марченко, у него отдельное маленькое помещение в общем здании мастерских.

Марченко, кроме своей основной деятельности, ремонтировал мотоциклы и продавал их. За время, что я там работал, два или три мотоцикла, так что не подумайте, что это было серийное производство. Наше помещение имело общую кирпичную стенку с помещением сварки, и в этой стенке было большое отверстие, кажется, делали центральное отопление и вывалили кирпичи для прохода труб.

Операция по продаже мотоцикла была для нас вроде циркового представления. Как сейчас помню, Марченко расхваливает почему-то «Коробку Нортона», то ли весь мотоцикл был «Нортон», то ли сборный, но коробка скоростей была «Нортона»? Затем демонстрируется, как он заводится от легкого толчка по педали.

Ну, наконец, покупатель доведен до кондиции и говорит: «Я б його купив, але таких грошей в мене нема». Марченко: «Продай цибулю». «А в мене нема цибулі». Марченко: «Ну тоді продай штани, продай чоботи, та купуй машину, та будеш їздити».

Мы падаем от смеха.

Проходит 14 - 15 лет, 47-ой год, меня отчисляют в запас и направляют в распоряжение Наркомата электропромышленности.

Я главный инженер авиамастерских п/п 30116, прибывает тот, кто назначен вместо меня, принимать дела.

Майор Марченко!

Вспоминая авиамастерские 22 АП, мы организовали встречу с применением «ликера шасси» и быстро оформили акт сдачи-приемки.

3.2. Встреча через 20 лет

Эта встреча, тоже с работником авиамастерских, произошла через 20 лет, но была менее торжественной, ведь она произошла в сугубо канцелярском помещении и в рабочее время.

Заходит вроде смутно знакомая личность, тоже смотрит на меня таким заинтересованным взглядом.

Саша? Мы же с тобой работали в авиамастерских в/ч 1584, я - Володя. Ну да, 22 АП. Верно. Что ты начальник техотдела Главэлектромаша, я уже знаю, а я - главный конструктор СКБ Харьковского завода «Гидропривод». Черт побери, и народу у нас в мастерских работало немного и столько лет прошло, и надо же - встретились, а мне нужно, чтобы ты дал какому-то заводу сделать двигатель с общим щитом с насосом и удлиненным валом для крыльчатки насоса. Показывает чертеж.

Разумно. Даю указание.

Эта встреча, тоже с работником авиамастерских, произошла через 20 лет, но была менее торжественной, ведь она произошла в сугубо канцелярском помещении и в рабочее время.

Заходит вроде смутно знакомая личность, тоже смотрит на меня таким заинтересованным взглядом.

Саша? Мы же с тобой работали в авиамастерских в/ч 1584, я - Володя. Ну да, 22 АП. Верно. Что ты начальник техотдела Главэлектромаша, я уже знаю, а я - главный конструктор СКБ Харьковского завода «Гидропривод». Черт побери, и народу у нас в мастерских работало немного и столько лет прошло, и надо же - встретились, а мне нужно, чтобы ты дал какому-то заводу сделать двигатель с общим щитом с насосом и удлиненным валом для крыльчатки насоса. Показывает чертеж.

Разумно. Даю указание.

3.3. Через 10 и 18 лет

1942 год, меня вызывает начальник - получено предписание тебе срочно прибыть в штаб АДД (авиации дальнего действия) в Москве.

- Как, что, зачем?

- Понятия не имею.

- Я тоже.

- Учти, завтра утром в Москву летит «Дуглас» (С-47 или по-нашему Ли-2), так что сдай все дела, соберись и дуй.

Разговор был вечером, надо оформить аттестат, сдать все дела, короче говоря, я сутки не спал и утром пораньше на аэродром, команда уже прогревает двигатели. Я по лесенке внутрь.

«Дуглас» десантный, вдоль бортов две скамейки. Народу еще мало, я ложусь на одну из скамеек, полевую сумку вместо подушки под голову и засыпаю.

Потом народ подобрался, скамейка узкая, но я нахально не просыпаюсь, придавили меня к борту и как-то уселись.

Прилетели, выходим, какой-то капитан, который сидел около моей головы говорит: «Надо бы подкрепиться».

Правильно. Идем на продпункт. Разговариваем - кто, куда.

Оказывается, оба в АДД и оба не знаем зачем.

Познакомились, представились, он Ходькин Николай Потапович. Добрались до штаба АДД, он был на Ленинградском проспекте в петровских времен усадьбе, кольцевой при виде сверху.

Во время этого перемещения от самолета до штаба Ходькин задает мне вопрос: а что у Вас на носу?

Это он рассмотрел, когда я спал, а он сидел около головы.

А было вот что. За год до войны я как-то, вытирая лицо, увидел на полотенце маленькое пятнышко крови. Ну, содрал прыщик на ноздре. И конечно забыл. А через месяц опять пятнышко. Надо бы поаккуратнее.

Ладно, умываясь и вытираясь, стараюсь этот прыщик не трогать, но он не проходит, а тут война, не до прыщика, который к моменту вопроса Ходькина, то есть за 2 ила 3 года имел уже теперь размер копейки, правда не медной - царской, а такой, какие были в шестидесятые годы, маленькой бронзовой.

И я говорю Ходькину, это, наверное, рак. Да вы что, шутите? Нет, если бы это была какая-то язва, ну так называемая «сибирская», то она распространилась бы на пол-лица, если это просто какой-то прыщ, то он бы прошел, а он медленно увеличивается. На этом разговор закончился.

Предписание нам отметили, но сказали, что того, к кому мы направлены, сегодня уже не будет, надо прийти завтра.

Ладно, говорю я Николаю Потаповичу Ходькину, у меня тут под Москвой в Кудиново с Курского вокзала, минут 50, приятель еще с институтских времен, давайте поедем к нему, примет нас с удовольствием, переночуем. Но мне надо побриться, сапоги надраить, а то комендатура в Москве работает.

Ладно, говорит Ходькин, я перед вылетом брился. Вы давайте займитесь всем этим в туалете штаба АДД, а я постараюсь по телефону проверить, в Москве ли мой приятель, и если он не эвакуировался, то он ближе, чем в Кудиново.

Привел себя в порядок, к тому времени и Ходькин подошел и говорит, что всё в порядке, адрес есть, как ехать, я узнал. Двинулись.

Прибыли на улицу Беговая, дом 7. Какой-то мединститут. Кажется, было написано «онкологический». Я удивился, но думаю, может быть, приятель тут работает, возьмем его и двинемся.

Заходим. Ходькин к какому-то столу, дама в белом халате.

«Вот тут один из моего экипажа, надо дальше лететь (это для солидности), а у нас подозрение, что у него на носу рак, так как нам, чтобы его кто-то быстро посмотрел?!»

«Быстро не получится. Профессор, который занимается вопросами рака принимает только после осмотра общим врачем, а его сегодня уже не будет, он будет завтра, но профессор смотрит только по средам». А это был четверг.

- А где сейчас профессор?

- Он читает лекцию студентам.

- Где?

- Это в другом здании, сзади.

Ладно. Ходькин командует мне. Пошли. И уже не выходя на улицу, через фойе выходим во двор.

Я уговариваю Ходькина - плюнем на это дело и поехали в Кудиново. Нет, говорит он, раз взялись, надо довести до конца. Заходим в другое здание, расспрашивает, где лекции, в конце концов, какая-то тетя говорит: вот за этой дверью занятия ведет профессор Домшлаг - онколог.

Ходькин приоткрывает дверь и заглядывает.

Оттуда вылетает фурия - что вы делаете, мешаете лекции! Но Ходькин ей объясняет, в чем вопрос, и она возвращается в аудиторию.

Видно, профессор Домшлаг спросил у нее, в чем дело, она появляется и говорит: «Зайдите».

Заходим. «Так у кого предполагаемый рак?» Ходькин показывает на мой нос. Садитесь. Смотрит. И говорит студентам: подойдите и посмотрите, это классическая форма (называет какой-то вид ракового образования). Видите, вот эти клетки, а вот кругом валик. В общем, эти девушки чуть мне нос не оторвали.

После того как я был использован в качестве учебного пособия, профессор взял какую-то бумажку и на ней что-то написал.

Дал Ходькину и сказал: «Сдайте в регистратуру». Мы поблагодарили и отправились в регистратуру. «Хорошо. У нас укладка только по понедельникам и то, если будет место. Приходите в понедельник». «Что?!» Ходькин хватается за пистолет.

Короче говоря, притащили из подвала кровать, поставили в коридоре около палат и меня положили, а через дня два кто-то, как тут говорили, «отправился в Наркомзем» и я занял его место.

Так расстались мы с Ходькиным.

Есть люди, которые абсолютно без какой-либо выгоды тратят силы и время на фактически постороннего человека, случайного знакомого. Жаль, что их мало.

Был я на излечении больше месяца, надевали маску из воска, в которой были ампулки с радием, а ниточки от них заматывали за ухо. Выписали. Явился в штаб АДД.

«Возвращайтесь к себе в часть, все укомплектовано, а Вас же не было». Жаль, черт его знает, может быть, было интересное дело, но зато я избавился от этой штуки, осталась только ямка диаметром в копейку.

Проходит много лет. Вероятно, год 1952-ой.

Я начальник техотдела, и ко мне канцелярия министерства направляет письмо, адресованное Министру. В письме говорится примерно следующее.

У нас военный городок далеко в Алтае, электроэнергия поступает от дизельной электростанции, и генератор вышел из строя, нет света, насосная стоит, катастрофа. Завод в табличке не указан, но нарисована эмблема завода и данные генератора такие. Завод, наверно, подчинен министерству, просим помощи.

И подпись: главный инженер в/ч N… майор Ходькин Н.П.

Вот так я встретился, правда не лично, с Ходькиным через 10 лет.

Я обмер. Приму аварийные меры. По товарному знаку и типу генератора - это завод п/я 240. Завод серьезнейший по основной продукции, а эти генераторы у него вроде ширпотреба.

Простое письмо на него не подействует. Даю шифровку о немедленной отгрузке, звоню по телефону. Короче, вряд ли был какой-нибудь заказ, который был так аварийно выполнен. И у нас началась переписка, личная.

С 1957 года я в Армении, чудесном Ереване, получаю письмо от Ходькина, что он демобилизуется и не знает, что дальше делать. Оставаться в военном городке плохо вообще, а для детей особенно.

Я к председателю Совнархоза. Как хотите, а мне надо одного человека сюда из России и нужна квартира 3 комнаты. Все сделано, и в 1960 году, через 18 лет, мы встречаемся лично.

1942 год, меня вызывает начальник - получено предписание тебе срочно прибыть в штаб АДД (авиации дальнего действия) в Москве.

- Как, что, зачем?

- Понятия не имею.

- Я тоже.

- Учти, завтра утром в Москву летит «Дуглас» (С-47 или по-нашему Ли-2), так что сдай все дела, соберись и дуй.

Разговор был вечером, надо оформить аттестат, сдать все дела, короче говоря, я сутки не спал и утром пораньше на аэродром, команда уже прогревает двигатели. Я по лесенке внутрь.

«Дуглас» десантный, вдоль бортов две скамейки. Народу еще мало, я ложусь на одну из скамеек, полевую сумку вместо подушки под голову и засыпаю.

Потом народ подобрался, скамейка узкая, но я нахально не просыпаюсь, придавили меня к борту и как-то уселись.

Прилетели, выходим, какой-то капитан, который сидел около моей головы говорит: «Надо бы подкрепиться».

Правильно. Идем на продпункт. Разговариваем - кто, куда.

Оказывается, оба в АДД и оба не знаем зачем.

Познакомились, представились, он Ходькин Николай Потапович. Добрались до штаба АДД, он был на Ленинградском проспекте в петровских времен усадьбе, кольцевой при виде сверху.

Во время этого перемещения от самолета до штаба Ходькин задает мне вопрос: а что у Вас на носу?

Это он рассмотрел, когда я спал, а он сидел около головы.

А было вот что. За год до войны я как-то, вытирая лицо, увидел на полотенце маленькое пятнышко крови. Ну, содрал прыщик на ноздре. И конечно забыл. А через месяц опять пятнышко. Надо бы поаккуратнее.

Ладно, умываясь и вытираясь, стараюсь этот прыщик не трогать, но он не проходит, а тут война, не до прыщика, который к моменту вопроса Ходькина, то есть за 2 ила 3 года имел уже теперь размер копейки, правда не медной - царской, а такой, какие были в шестидесятые годы, маленькой бронзовой.

И я говорю Ходькину, это, наверное, рак. Да вы что, шутите? Нет, если бы это была какая-то язва, ну так называемая «сибирская», то она распространилась бы на пол-лица, если это просто какой-то прыщ, то он бы прошел, а он медленно увеличивается. На этом разговор закончился.

Предписание нам отметили, но сказали, что того, к кому мы направлены, сегодня уже не будет, надо прийти завтра.

Ладно, говорю я Николаю Потаповичу Ходькину, у меня тут под Москвой в Кудиново с Курского вокзала, минут 50, приятель еще с институтских времен, давайте поедем к нему, примет нас с удовольствием, переночуем. Но мне надо побриться, сапоги надраить, а то комендатура в Москве работает.

Ладно, говорит Ходькин, я перед вылетом брился. Вы давайте займитесь всем этим в туалете штаба АДД, а я постараюсь по телефону проверить, в Москве ли мой приятель, и если он не эвакуировался, то он ближе, чем в Кудиново.

Привел себя в порядок, к тому времени и Ходькин подошел и говорит, что всё в порядке, адрес есть, как ехать, я узнал. Двинулись.

Прибыли на улицу Беговая, дом 7. Какой-то мединститут. Кажется, было написано «онкологический». Я удивился, но думаю, может быть, приятель тут работает, возьмем его и двинемся.

Заходим. Ходькин к какому-то столу, дама в белом халате.

«Вот тут один из моего экипажа, надо дальше лететь (это для солидности), а у нас подозрение, что у него на носу рак, так как нам, чтобы его кто-то быстро посмотрел?!»

«Быстро не получится. Профессор, который занимается вопросами рака принимает только после осмотра общим врачем, а его сегодня уже не будет, он будет завтра, но профессор смотрит только по средам». А это был четверг.

- А где сейчас профессор?

- Он читает лекцию студентам.

- Где?

- Это в другом здании, сзади.

Ладно. Ходькин командует мне. Пошли. И уже не выходя на улицу, через фойе выходим во двор.

Я уговариваю Ходькина - плюнем на это дело и поехали в Кудиново. Нет, говорит он, раз взялись, надо довести до конца. Заходим в другое здание, расспрашивает, где лекции, в конце концов, какая-то тетя говорит: вот за этой дверью занятия ведет профессор Домшлаг - онколог.

Ходькин приоткрывает дверь и заглядывает.

Оттуда вылетает фурия - что вы делаете, мешаете лекции! Но Ходькин ей объясняет, в чем вопрос, и она возвращается в аудиторию.

Видно, профессор Домшлаг спросил у нее, в чем дело, она появляется и говорит: «Зайдите».

Заходим. «Так у кого предполагаемый рак?» Ходькин показывает на мой нос. Садитесь. Смотрит. И говорит студентам: подойдите и посмотрите, это классическая форма (называет какой-то вид ракового образования). Видите, вот эти клетки, а вот кругом валик. В общем, эти девушки чуть мне нос не оторвали.

После того как я был использован в качестве учебного пособия, профессор взял какую-то бумажку и на ней что-то написал.

Дал Ходькину и сказал: «Сдайте в регистратуру». Мы поблагодарили и отправились в регистратуру. «Хорошо. У нас укладка только по понедельникам и то, если будет место. Приходите в понедельник». «Что?!» Ходькин хватается за пистолет.

Короче говоря, притащили из подвала кровать, поставили в коридоре около палат и меня положили, а через дня два кто-то, как тут говорили, «отправился в Наркомзем» и я занял его место.

Так расстались мы с Ходькиным.

Есть люди, которые абсолютно без какой-либо выгоды тратят силы и время на фактически постороннего человека, случайного знакомого. Жаль, что их мало.

Был я на излечении больше месяца, надевали маску из воска, в которой были ампулки с радием, а ниточки от них заматывали за ухо. Выписали. Явился в штаб АДД.

«Возвращайтесь к себе в часть, все укомплектовано, а Вас же не было». Жаль, черт его знает, может быть, было интересное дело, но зато я избавился от этой штуки, осталась только ямка диаметром в копейку.

Проходит много лет. Вероятно, год 1952-ой.

Я начальник техотдела, и ко мне канцелярия министерства направляет письмо, адресованное Министру. В письме говорится примерно следующее.

У нас военный городок далеко в Алтае, электроэнергия поступает от дизельной электростанции, и генератор вышел из строя, нет света, насосная стоит, катастрофа. Завод в табличке не указан, но нарисована эмблема завода и данные генератора такие. Завод, наверно, подчинен министерству, просим помощи.

И подпись: главный инженер в/ч N… майор Ходькин Н.П.

Вот так я встретился, правда не лично, с Ходькиным через 10 лет.

Я обмер. Приму аварийные меры. По товарному знаку и типу генератора - это завод п/я 240. Завод серьезнейший по основной продукции, а эти генераторы у него вроде ширпотреба.

Простое письмо на него не подействует. Даю шифровку о немедленной отгрузке, звоню по телефону. Короче, вряд ли был какой-нибудь заказ, который был так аварийно выполнен. И у нас началась переписка, личная.

С 1957 года я в Армении, чудесном Ереване, получаю письмо от Ходькина, что он демобилизуется и не знает, что дальше делать. Оставаться в военном городке плохо вообще, а для детей особенно.

Я к председателю Совнархоза. Как хотите, а мне надо одного человека сюда из России и нужна квартира 3 комнаты. Все сделано, и в 1960 году, через 18 лет, мы встречаемся лично.

3.4. Встреча через 7 - 8 лет

Эта встреча произошла через 7 - 8 лет, не такой уж большой срок, но была война, которая разбросала оставшихся в живых, и поэтому вероятность встреч была невелика.

На сборке первого синхронного компенсатора - первой машины с водородным охлаждением - работал слесарь-сборщик Сергей Николаевич. Я очень много времени участвовал в этой работе руками. В машине было много всяких выводов. Тонкие провода от множества термометров сопротивления, которые мы поставили на первой машине не только, как обычно, для замера температуры обмотки и железа пакета статора, но и на всех путях движения охлаждающего водорода, и в подшипниках. Выводы труб маслосистемы и выводами обмотки статора на напряжение 6,3 кВ в крупных фарфоровых изоляторах. Уплотнения выемных охладителей и панелей с контактами. Все эти выводы должны были быть надежно уплотнены, и мы для изучения вопроса даже добыли нормаль 1925 года ЛМЗ (Ленинградского металлического завода) и, конечно, проштудировали «Технику высокого давления» Бриджмена.

Получив в части в 1947 году документы об «отчислении в запас и направлении в распоряжение Министерства электротехнической промышленности», я, конечно, сначала появился на ХЭМЗе, думал работать на старом месте, и зашел в цех крупных машин, и тут смотрю - Сергей Николаевич, ну, обнялись, расцеловалась, потрепались.

Спрашиваю, как работает завод?

А у завода после Шибакина был директор Иван Иванович Лисин, исключительная умница, в 1937 году он был репрессирован; после него директором стал Скиданенко Иван Тимофеевич, очень требовательный, очень строгий, если цех два месяца подряд не выполнял план, начальник цеха становился мастером, ну, а в момент нашей встречи директором был Иван Васильевич Верба, об этом я ничего не знал.

И слесарь-сборщик Сергей Николаевич на мой вопрос отвечает:

- Три директора были на ХЭМЗе, три Ивана! Иван Мудрый, Иван Грозный и Иванушка Дурачок! Рабочий класс оценил работу руководителей очень точно.

Когда я уже попал в Министерство, военкомат не дал мне возможности восстановиться на ХЭМЗе, так как было написано «в распоряжение министерства электропромышленности». А там говорили: «Разве это Верба, это дуб».

Эта встреча произошла через 7 - 8 лет, не такой уж большой срок, но была война, которая разбросала оставшихся в живых, и поэтому вероятность встреч была невелика.

На сборке первого синхронного компенсатора - первой машины с водородным охлаждением - работал слесарь-сборщик Сергей Николаевич. Я очень много времени участвовал в этой работе руками. В машине было много всяких выводов. Тонкие провода от множества термометров сопротивления, которые мы поставили на первой машине не только, как обычно, для замера температуры обмотки и железа пакета статора, но и на всех путях движения охлаждающего водорода, и в подшипниках. Выводы труб маслосистемы и выводами обмотки статора на напряжение 6,3 кВ в крупных фарфоровых изоляторах. Уплотнения выемных охладителей и панелей с контактами. Все эти выводы должны были быть надежно уплотнены, и мы для изучения вопроса даже добыли нормаль 1925 года ЛМЗ (Ленинградского металлического завода) и, конечно, проштудировали «Технику высокого давления» Бриджмена.

Получив в части в 1947 году документы об «отчислении в запас и направлении в распоряжение Министерства электротехнической промышленности», я, конечно, сначала появился на ХЭМЗе, думал работать на старом месте, и зашел в цех крупных машин, и тут смотрю - Сергей Николаевич, ну, обнялись, расцеловалась, потрепались.

Спрашиваю, как работает завод?

А у завода после Шибакина был директор Иван Иванович Лисин, исключительная умница, в 1937 году он был репрессирован; после него директором стал Скиданенко Иван Тимофеевич, очень требовательный, очень строгий, если цех два месяца подряд не выполнял план, начальник цеха становился мастером, ну, а в момент нашей встречи директором был Иван Васильевич Верба, об этом я ничего не знал.

И слесарь-сборщик Сергей Николаевич на мой вопрос отвечает:

- Три директора были на ХЭМЗе, три Ивана! Иван Мудрый, Иван Грозный и Иванушка Дурачок! Рабочий класс оценил работу руководителей очень точно.

Когда я уже попал в Министерство, военкомат не дал мне возможности восстановиться на ХЭМЗе, так как было написано «в распоряжение министерства электропромышленности». А там говорили: «Разве это Верба, это дуб».

3.5. Встреча через 18 лет

Когда я работал конструктором на ХЭМЗе, крупные машины, которыми я занимался, изготавливались в цехе МЗ. В цеховой административной структуре был технический отдел - по существу технологический, и был главный инженер цеха Яков Никитович Заробян.

Крупные машины в основном штучные, и конечно в процессе производства возникало очень много вопросов, которые мы решали оперативно, по деловому, исходя из принципа «наибольшего благоприятствования». С Заробяном у меня сложились очень хорошие отношения.

Приблизительно в 1940 году Заробян ушел на партийную работу и стал секретарем Краснозаводского райкома КПБ(у) города Харькова, и мы с ним больше не обсуждали, как сделать получше какие-то детали или узлы.

Проходит 17 лет. Никита Сергеевич Хрущев закрывает министерства и внедряет Совнархозы (1957 год). ЦК КПСС занимается комплектованием кадров. Я уже договорился с директором ВНИИЭМа академиком Иосифьяном А.Г., что я буду работать у него, но вызывают меня на Старую площадь, и инструктор ЦК, который занимался нашим министерством, ведет меня по коридору, сначала паркет, потом дорожки старенькие, потом ковры. Заходим.

Здрасте, здрасте, присаживайтесь, Вас рекомендуют (кто?) направить начальником управления машиностроения в Кемерово (вот как тот Совнархоз назывался, я забыл).

Я говорю, что я не хозяйственник, никогда даже начальником цеха не был, всегда был конструктором и начальником техотдела и я, конечно, не начальник управления и тем более управления по машиностроению, заводов электротехнических там, по-моему, только три, два в Кемерово и один в Прокопьевске, остальные пятнадцать шахтного машиностроения, и я в этом даже не разбираюсь. Нет, это дело не по мне.

«А, Вы боитесь ехать в Сибирь!» «Ничего я не боюсь, я в Якутске при -55 был, и не в хате сидел, а на летном поле работал, а браться за работу, которую я завалю, не хочу».

И тут я говорю, что т. Огнев (это инструктор, который нашим министерством занимался), который тут присутствует, предлагал мне ехать в Киев, заместителем начальника отдела электротехники в Госплан Украины. Город-то Киев получше Москвы, а я отказался, так как Госплан еще дальше от существа машиностроения, а я хочу наоборот, приблизиться и договорился в Институте, что буду там, в отделе электромашин, их проектировать.

Спрашивают Огнева:

- Он действительно отказался от предложения работать в Госплане Украины?

- Да, отказался.

- Ну, хорошо, идите пока в Министерство, сворачивайте дела и не думайте, что у нас вообще не будет планового хозяйства, кому-то придется работать в аппарате управления.

- Я это и не думаю, но хорошо бы без меня.

Ушли. А через несколько дней звонит Огнев и говорит: «Зайди ко мне сразу, тут тебе передадут привет».

Захожу. Сидит товарищ, как теперь говорят «кавказской национальности» и говорит: «Секретарь ЦК КП Армении по промышленности тов. Заробян Яков Никитович передавал Вам привет, спрашивает, помните ли Вы его, и просит Вас приехать в Армению, работать в Совнархозе главным инженером управления электротехники и приборостроения».

Ну что тут скажешь?

«Конечно помню, конечно тронут предложением, конечно наилучшие приветы Якову Никитовичу. Заводов электротехнических в Армении много, и конечно я согласен, но как жена?»

«Нет вопроса. Поезжайте с женой дней на 10 в Ереван, республика все оплатит, в нашем постпредстве будет работник, который купит билеты, заедет за Вами, отвезет в аэропорт, в Ереване встретят, отвезут в гостиницу и через дней 10 доставят в Москву. Давайте адрес».

Ну что тут скажешь? Так мы попали в Армению, прекрасную страну, где я проработал ряд лет.

Прибыв в Ереван и разместившись в гостинице, я тут же отправился в ЦК КПА, попал к Якову Никитовичу, очень дружественная встреча была: вспоминали многих хэмзовцев и разные смешные случаи, но был я у Заробяна недолго, понимая, что у него дел побольше и они поважнее, чем у меня.

Зато когда я получил квартиру - оказалось, мой балкон выходит в тот же двор, что и балкон Заробяна, и утром, делая зарядку, мы приветствовали друг друга, потом он был у нас со своей супругой, а мы у него, тогда и наговорились.

Так я попал в Армению, правда сначала на 10 дней только я и жена, и только в Ереван. Об Армении я всегда отзываюсь восторженно, и чтобы не возникло мысли, что мне просто повезло - вот другой источник.

Юрий Орлов в XI главе своих «Опасных мыслей», которая называется «Армения», вспоминает, что добирался он до Еревана три дня в общем вагоне, так как третья полка тоже использовалась как лежачее место, и в Ереване его поместили в общежитии, в комнате на 5 человек. «Из пропасти доносился грохот реки Раздан, за турецкой границей высоко в небе в венце кучерявых облаков сияла лысина Арарата», ему последнее понравилось, но самое главное:

«Армяне встретили меня радушно. Улыбаясь, люди подходили ко мне на улицах, говорили: «Мы вас знаем, нравится Армения? Здесь Вам плохо не сделают. Здесь все будет хорошо». И действительно, так у него и получилось.

Мы с женой ехали в вагоне СП, нас встретили, поместили в гостинице и мы, немного отдохнув, отправились посмотреть город.

Жена у меня архитектор, а даже физик Орлов пишет, что «новое место в этом приятном, нестандартного почерка городе мне понравилось». Жена тоже высоко отозвалась о планировке города и архитектуре новых зданий, ну, а что касается отношения людей, приведу случай из первого же дня.

Какой-то парень, видя, что мы ходим и разглядываем всё вокруг, подошел, извинился и спросил - приезжие ли мы? «Да, только вчера прибыли, может быть, переедем в Ереван, хотим осмотреть город».

«Обязательно переезжайте, вам тут понравится, давайте я вам кое-что покажу».

Повел нас в Матенадаран (институт и хранилище древних рукописей), потом на площадь имени архитектора Таманяна - конец Северного каскада - и затем начало улицы Барекамутян. Показывает какой-то чудесный особняк с колоннами кругом, внутри скверика-садика и говорит, что этот сарай построил себе начальник Гушосдора (Главное управление шоссейных дорог). ЦК КП Армении отобрало его и поселило в нем шесть семей. Тогда он построил на горе в конце этой же улицы второй особняк. Его опять отобрали и поселили восемь семей. Он обиделся и уехал в Грузию.

Так за смешными рассказами из местной жизни он показал нам город, ну конечно не весь, и провел с нами время до обеда. С трудом затащил я его в ресторан пообедать.

Побывал я на заводах, которые расположены в городе и переходят в ведение Управления электротехнической промышленности и приборостроения Совнархоза, ну и конечно в Совнархозе, познакомился со своим будущим начальником Чолахяном Гургеном Тиграновичем - толковейший человек, отличный работник, у меня с ним потом сложились самые лучшие отношения и мы дружили семьями.

А жена знакомилась с городом, заходила в архитектурные мастерские, в Армпромпроект. Выяснила, что русских школ в Ереване даже больше, чем армянских и это притом, что ни одна из республик Союза не имеет такого высокого процента моноэтнического населения.

В общем, через десять дней стало ясно, что мы едем в Ереван.

Между прочим, в Ереване я встретился с Орловым.

Вызывает меня как-то секретарь ЦК КП Армении Заробян к себе.

У него несколько человек. Говорит: «Это наши физики, академики, ученые. Хотят сделать ускоритель элементарных частиц, посмотри чертежи деталей. Что мы можем сделать в Армении?»

«Все».

Правда, в своих «Опасных мыслях» Орлов отмечает, что делали очень долго и «за десять лет медленного строительства Ереванский синхротрон безнадежно устарел». А жаль.

Что мне не понравилось в Армении, так это излишняя вера в непогрешимость решений Москвы. Когда приходит какое-либо указание Госплана Союза или ГКНТ, а мне, знающему электромашиностроение всех заводов разных Совнархозов ясно, что вопрос проще, быстрее, дешевле решать иначе, то добиться ответа за высокой подписью было очень трудно. Такой ответ рассматривался как отказ решить задачу, хотя в нем было изложено, как целесообразно и почему решить иначе и даже было «виляние хвостом»: если по каким-либо неясным для нас причинам задание остается за Арменией, просим это подтвердить, и оно будет выполнено.

Я несколько раз уже писал о самых лучших воспоминаниях об Армении, конечно, очень важно, что работа была интересной, много электротехнических заводов разнообразного профиля, а не только электромашиностроительных, которые делали двигатели и генераторы, начиная от микро и кончая крупными электромашинами.

В Ереване большой кабельный завод, имевший полный цикл от превращения вайербарсов в катанку до эмалированных проводов и проводов с обмоткой-изоляцией стеклонитью и кабелей с резиновой изоляцией, кстати, особенную резину «Наирит», которую не едят крысы, делали тоже в Армении; большой электроламповый завод со своим стекольным производством, выпускавший лампы, как накаливания, так и люминесцентные; электроприборостроительные заводы, и все они всё время осваивали что-то новое. Работа у меня была интересная и не только на имевшихся к моему приезду заводах, но при моем участии были организованы на «голом» месте новые заводы, например, в городе Горис - «Микродвигатель», на берегу озера Севан - завод исполнительных механизмов, в Ленинакане - завод «Микроэлектродвигатель», в Ереване - завод постоянных магнитов, завод полупроводников и завод реле.

Очень конечно важно, что сотрудники управления, главным инженером которого я был, были работящие и грамотные. Можно подумать, что мое впечатление об Армении - результат только вышеизложенного и, не будь так хорошо с работой, мнение могло быть другое. Но это не так.

Я уже писал о Ереване, весь в розовом туфе, правда, не весь, здание ЦК КПА светло-желтое, так как облицовано фильзитом. Если туф - продукт вулканической деятельности, кстати, Ленинакан весь из красного и черного туфа, то фильзит - продукт отложений в реках, и его, конечно, на несколько порядков меньше как строительного материала, чем туфа. Почти весь Ереван - это новый, современный город, только один район домиков, спускающийся с высокого берега к реке Раздан, дает представление, каким был Эривань до АрмССР, и этот участок хотят сохранить, так сказать, для истории.

Планировка нового города, архитектура зданий, образующих центральную площадь и ряда других - это работа архитектора Таманяна, памятник которому стоит на выходе с Северного Каскада (окна одной из комнат нашей квартиры выходили на него, в скверик). Таманян стоит, расставив широко руки, упирающиеся в большой каменный стол. Прекрасный памятник, производит впечатление, вроде Таманян рассматривает чертеж будущего Еревана.

Но местные шутники говорят, что это памятник Рафику, а Таманян-то не Рафик, а Александр!

Так вот, Рафик был буфетчиком на вокзале, и якобы после его смерти родственники из его первоначальных накоплений за счет сэкономленного сырья и сдачи, которую в Ереване вообще не дают, соответственно заплатили скульптуру, и он Таманяна изобразил с лицом Рафика.

Впечатляет памятник жертвам геноцида 1915 года, когда в Османской Турции погибло два миллиона армян, жертв резни. Эти 12 плит, склонившихся над огнем, и одна рассеченная - два острия, уходящие в небо, и музыка. Да. И дорога к памятнику с фонарями ниже человеческого роста, склонившимися еще не доходя до памятника.

О Матенадаране, куда нас незнакомый парень повел в первый же день прогулки по Еревану, я уже вспоминал. Надо, конечно, пойти в Музей истории города, картинную галерею, другие музеи и выставки. В Ереване есть, что посмотреть, например, Дворец молодежи, напоминающий кукурузный початок, оперный театр, где мы слушали несколько опер с участием Гоар Гаспарян.

Ну, а о памятниках древней страны Наири архитектор-художник может написать несколько томов. Например, Гегард - это целый архитектурный комплекс недалеко от Еревана, в горы по дороге через Гарни, где между скал чудесный эллинский храм, который начинается с прилепившейся к скале стройной, вроде небольшой церкви, но если зайти внутрь, она окажется неожиданно большой, и из нее переход в один зал, затем второй. Они вырублены в скале и внутри в скале еще есть часовенька с родничком и зал на втором этаже, а в углу этого зала отверстие, в которое виден нижний зал. Колонны, орнаменты, залы, в общем, это надо видеть!

Также трудно мне, технарю, описать Эчмиадзин, его храмы Гаянэ, Репсиме, Шокогат - по именам монахинь, распространявших христианство и убитых в начале IV века, и сам Эчмиадзинскнй собор, считается, что он был построен в 300 году нашей эры, и в нем музей, тоже представляющий немалый интерес, в том числе и для нумизматов.

Звартноц, Двин, Ани, Севан, Дилижан, Аштарак, Джермук, где мы с сыном были месяц, Норованк или караван-сарай на шоссе от Еревана в Ленинакан, Кировокан - все перечислить невозможно. Все это надо видеть!

Когда я работал конструктором на ХЭМЗе, крупные машины, которыми я занимался, изготавливались в цехе МЗ. В цеховой административной структуре был технический отдел - по существу технологический, и был главный инженер цеха Яков Никитович Заробян.

Крупные машины в основном штучные, и конечно в процессе производства возникало очень много вопросов, которые мы решали оперативно, по деловому, исходя из принципа «наибольшего благоприятствования». С Заробяном у меня сложились очень хорошие отношения.

Приблизительно в 1940 году Заробян ушел на партийную работу и стал секретарем Краснозаводского райкома КПБ(у) города Харькова, и мы с ним больше не обсуждали, как сделать получше какие-то детали или узлы.

Проходит 17 лет. Никита Сергеевич Хрущев закрывает министерства и внедряет Совнархозы (1957 год). ЦК КПСС занимается комплектованием кадров. Я уже договорился с директором ВНИИЭМа академиком Иосифьяном А.Г., что я буду работать у него, но вызывают меня на Старую площадь, и инструктор ЦК, который занимался нашим министерством, ведет меня по коридору, сначала паркет, потом дорожки старенькие, потом ковры. Заходим.

Здрасте, здрасте, присаживайтесь, Вас рекомендуют (кто?) направить начальником управления машиностроения в Кемерово (вот как тот Совнархоз назывался, я забыл).

Я говорю, что я не хозяйственник, никогда даже начальником цеха не был, всегда был конструктором и начальником техотдела и я, конечно, не начальник управления и тем более управления по машиностроению, заводов электротехнических там, по-моему, только три, два в Кемерово и один в Прокопьевске, остальные пятнадцать шахтного машиностроения, и я в этом даже не разбираюсь. Нет, это дело не по мне.

«А, Вы боитесь ехать в Сибирь!» «Ничего я не боюсь, я в Якутске при -55 был, и не в хате сидел, а на летном поле работал, а браться за работу, которую я завалю, не хочу».

И тут я говорю, что т. Огнев (это инструктор, который нашим министерством занимался), который тут присутствует, предлагал мне ехать в Киев, заместителем начальника отдела электротехники в Госплан Украины. Город-то Киев получше Москвы, а я отказался, так как Госплан еще дальше от существа машиностроения, а я хочу наоборот, приблизиться и договорился в Институте, что буду там, в отделе электромашин, их проектировать.

Спрашивают Огнева:

- Он действительно отказался от предложения работать в Госплане Украины?

- Да, отказался.

- Ну, хорошо, идите пока в Министерство, сворачивайте дела и не думайте, что у нас вообще не будет планового хозяйства, кому-то придется работать в аппарате управления.

- Я это и не думаю, но хорошо бы без меня.

Ушли. А через несколько дней звонит Огнев и говорит: «Зайди ко мне сразу, тут тебе передадут привет».

Захожу. Сидит товарищ, как теперь говорят «кавказской национальности» и говорит: «Секретарь ЦК КП Армении по промышленности тов. Заробян Яков Никитович передавал Вам привет, спрашивает, помните ли Вы его, и просит Вас приехать в Армению, работать в Совнархозе главным инженером управления электротехники и приборостроения».

Ну что тут скажешь?

«Конечно помню, конечно тронут предложением, конечно наилучшие приветы Якову Никитовичу. Заводов электротехнических в Армении много, и конечно я согласен, но как жена?»

«Нет вопроса. Поезжайте с женой дней на 10 в Ереван, республика все оплатит, в нашем постпредстве будет работник, который купит билеты, заедет за Вами, отвезет в аэропорт, в Ереване встретят, отвезут в гостиницу и через дней 10 доставят в Москву. Давайте адрес».

Ну что тут скажешь? Так мы попали в Армению, прекрасную страну, где я проработал ряд лет.

Прибыв в Ереван и разместившись в гостинице, я тут же отправился в ЦК КПА, попал к Якову Никитовичу, очень дружественная встреча была: вспоминали многих хэмзовцев и разные смешные случаи, но был я у Заробяна недолго, понимая, что у него дел побольше и они поважнее, чем у меня.

Зато когда я получил квартиру - оказалось, мой балкон выходит в тот же двор, что и балкон Заробяна, и утром, делая зарядку, мы приветствовали друг друга, потом он был у нас со своей супругой, а мы у него, тогда и наговорились.

Так я попал в Армению, правда сначала на 10 дней только я и жена, и только в Ереван. Об Армении я всегда отзываюсь восторженно, и чтобы не возникло мысли, что мне просто повезло - вот другой источник.

Юрий Орлов в XI главе своих «Опасных мыслей», которая называется «Армения», вспоминает, что добирался он до Еревана три дня в общем вагоне, так как третья полка тоже использовалась как лежачее место, и в Ереване его поместили в общежитии, в комнате на 5 человек. «Из пропасти доносился грохот реки Раздан, за турецкой границей высоко в небе в венце кучерявых облаков сияла лысина Арарата», ему последнее понравилось, но самое главное:

«Армяне встретили меня радушно. Улыбаясь, люди подходили ко мне на улицах, говорили: «Мы вас знаем, нравится Армения? Здесь Вам плохо не сделают. Здесь все будет хорошо». И действительно, так у него и получилось.

Мы с женой ехали в вагоне СП, нас встретили, поместили в гостинице и мы, немного отдохнув, отправились посмотреть город.

Жена у меня архитектор, а даже физик Орлов пишет, что «новое место в этом приятном, нестандартного почерка городе мне понравилось». Жена тоже высоко отозвалась о планировке города и архитектуре новых зданий, ну, а что касается отношения людей, приведу случай из первого же дня.

Какой-то парень, видя, что мы ходим и разглядываем всё вокруг, подошел, извинился и спросил - приезжие ли мы? «Да, только вчера прибыли, может быть, переедем в Ереван, хотим осмотреть город».

«Обязательно переезжайте, вам тут понравится, давайте я вам кое-что покажу».

Повел нас в Матенадаран (институт и хранилище древних рукописей), потом на площадь имени архитектора Таманяна - конец Северного каскада - и затем начало улицы Барекамутян. Показывает какой-то чудесный особняк с колоннами кругом, внутри скверика-садика и говорит, что этот сарай построил себе начальник Гушосдора (Главное управление шоссейных дорог). ЦК КП Армении отобрало его и поселило в нем шесть семей. Тогда он построил на горе в конце этой же улицы второй особняк. Его опять отобрали и поселили восемь семей. Он обиделся и уехал в Грузию.

Так за смешными рассказами из местной жизни он показал нам город, ну конечно не весь, и провел с нами время до обеда. С трудом затащил я его в ресторан пообедать.

Побывал я на заводах, которые расположены в городе и переходят в ведение Управления электротехнической промышленности и приборостроения Совнархоза, ну и конечно в Совнархозе, познакомился со своим будущим начальником Чолахяном Гургеном Тиграновичем - толковейший человек, отличный работник, у меня с ним потом сложились самые лучшие отношения и мы дружили семьями.

А жена знакомилась с городом, заходила в архитектурные мастерские, в Армпромпроект. Выяснила, что русских школ в Ереване даже больше, чем армянских и это притом, что ни одна из республик Союза не имеет такого высокого процента моноэтнического населения.

В общем, через десять дней стало ясно, что мы едем в Ереван.

Между прочим, в Ереване я встретился с Орловым.

Вызывает меня как-то секретарь ЦК КП Армении Заробян к себе.

У него несколько человек. Говорит: «Это наши физики, академики, ученые. Хотят сделать ускоритель элементарных частиц, посмотри чертежи деталей. Что мы можем сделать в Армении?»

«Все».

Правда, в своих «Опасных мыслях» Орлов отмечает, что делали очень долго и «за десять лет медленного строительства Ереванский синхротрон безнадежно устарел». А жаль.

Что мне не понравилось в Армении, так это излишняя вера в непогрешимость решений Москвы. Когда приходит какое-либо указание Госплана Союза или ГКНТ, а мне, знающему электромашиностроение всех заводов разных Совнархозов ясно, что вопрос проще, быстрее, дешевле решать иначе, то добиться ответа за высокой подписью было очень трудно. Такой ответ рассматривался как отказ решить задачу, хотя в нем было изложено, как целесообразно и почему решить иначе и даже было «виляние хвостом»: если по каким-либо неясным для нас причинам задание остается за Арменией, просим это подтвердить, и оно будет выполнено.

Я несколько раз уже писал о самых лучших воспоминаниях об Армении, конечно, очень важно, что работа была интересной, много электротехнических заводов разнообразного профиля, а не только электромашиностроительных, которые делали двигатели и генераторы, начиная от микро и кончая крупными электромашинами.

В Ереване большой кабельный завод, имевший полный цикл от превращения вайербарсов в катанку до эмалированных проводов и проводов с обмоткой-изоляцией стеклонитью и кабелей с резиновой изоляцией, кстати, особенную резину «Наирит», которую не едят крысы, делали тоже в Армении; большой электроламповый завод со своим стекольным производством, выпускавший лампы, как накаливания, так и люминесцентные; электроприборостроительные заводы, и все они всё время осваивали что-то новое. Работа у меня была интересная и не только на имевшихся к моему приезду заводах, но при моем участии были организованы на «голом» месте новые заводы, например, в городе Горис - «Микродвигатель», на берегу озера Севан - завод исполнительных механизмов, в Ленинакане - завод «Микроэлектродвигатель», в Ереване - завод постоянных магнитов, завод полупроводников и завод реле.

Очень конечно важно, что сотрудники управления, главным инженером которого я был, были работящие и грамотные. Можно подумать, что мое впечатление об Армении - результат только вышеизложенного и, не будь так хорошо с работой, мнение могло быть другое. Но это не так.

Я уже писал о Ереване, весь в розовом туфе, правда, не весь, здание ЦК КПА светло-желтое, так как облицовано фильзитом. Если туф - продукт вулканической деятельности, кстати, Ленинакан весь из красного и черного туфа, то фильзит - продукт отложений в реках, и его, конечно, на несколько порядков меньше как строительного материала, чем туфа. Почти весь Ереван - это новый, современный город, только один район домиков, спускающийся с высокого берега к реке Раздан, дает представление, каким был Эривань до АрмССР, и этот участок хотят сохранить, так сказать, для истории.