6. Экономические основы фашистского государства

6. Экономические основы фашистского государства

Наивно было бы думать, что абсолютная концентрация власти в руках фашистского государства не связана с экономикой. Полностью централизованная надстройка не смогла бы удержаться на децентрализованном базисе; тоталитарная фашистская надстройка предполагает и тоталитарную, полностью контролируемую государством экономику.

Не отменяя формально частную собственность на средства производства, фашистское государство фактически становится собственником национальной экономики. Именно оно определяет: а) ориентацию экономики — организовать промышленность с учетом будущей войны или расширять выпуск товаров широкого потребления; будет ли национальная экономика связана с другими странами или будет строиться на принципе автаркии; б) структуру производства — что производить и в каких количествах. Производитель полностью подчиняется нуждам государства.

Приведем в пример сельскохозяйственные законы в национал-социалистской Германии. Каждый крестьянин получает в зависимости от размеров своего хозяйства план от государства, определяющий: сколько произвести картофеля, зерновых, молока, яиц, мяса, а также и цены, по которым он продаст их государству. Он не может продать эту продукцию другому покупателю. Государство диктует, что произвести, за сколько продать и кому. Так оно становится фактическим собственником его хозяйства, а крестьянин — только формальным собственником;

в) вмешательство государства в имущественные отношения. Закон о «наследственных дворах» от 29 сентября 1933 года объявляет неделимыми приблизительно 5 с половиной миллионов сельских хозяйств, имеющих площадь минимум 10 гектаров. Такое хозяйство может перейти по наследству не только старшему сыну, но и тому, кого фашистская власть сочтет самым достойным (естественно, подход у нее единственный политический). «Если нет наследника, достойного быть сельским хозяином (т.е. если этот наследник неблагонадежен с точки зрения нацистской партии),— пишет Вальтер Даре,— по предложению имперского сельского руководителя у этого крестьянина может быть отнято право собственности на наследственный двор и передано предложенному им лицу. Это суровое распоряжение действует воспитательно на сельское сословие и оправдывает цель — сохранение сельской чести» (13—233).

Нацистское государство поставило национальную промышленность под свой полный контроль. Оно фактически огосударствило руководство и управление промышленностью. Э го выражается не только в создании советов правления, работающих под руководством испытанных нацистов, но и в отчислении огромной части прибыли в пользу государства — на вооружение и другие цели.

Приблизительное представление о том, как обстояли дела, может дать сопоставление дивидендов, полученных от военной промышленности в Англии и Германии. Эти цифры приведены в речи Гитлера 10 декабря 1940 года, с которой он выступил перед рабочими оружейных заводов в Берлине: «В качестве примера укажу на то, что английские капиталисты имеют возможность извлекать из своей индустрии вооружений 76, 80, 95, 140 и даже 160 процентов дивидендов.

...Я считаю, что шести процентов достаточно, даже из этих шести мы берем половину, а на вторую половину нам должны быть предоставлены доказательства, что она использована в интересах народной общности. Это означает, что отдельная личность не имеет права распоряжаться тем, что должно быть предоставлено народной общности. Если она распоряжается разумно этой частью — хорошо, если нет,— тогда вмешивается национал-социалистское государство» (128—379).

Важным экономическим рычагом контроля сельского хозяйства становится земледельческая кооперация. Первые такие кооперативы начинают создаваться еще в 1933 году. В 1939 году их уже 45 545. Кооперативы перерабатывают 73 процента всего молока, 61 процент всего производства яиц в Германии гоже обеспечивается кооперативами. Большая часть сельскохозяйственной продукции продается через них, таким образом они содействуют государственному контролю над рынком.

Особая форма вмешательства государства в отношения собственности — Закон об обязательной конфискации имущества граждан, эмигрировавших за границу и объявивших себя противниками режима. Такой закон существует во всех фашистских государствах. Например, летняя вилла Эйнштейна в Капуте вместе с участком земли, принадлежащим ученому, изъяты в пользу прусского государства согласно нацистскому Закону о конфискации собственности коммунистов и врагов государства, принятому еще в 1933 году;

г) монопольное владение национальной рабочей си-лой. Эта политика идеально реализуется корпоративной системой итальянского фашизма, позже она перенесена в Испанию («вертикальные профсоюзы»). Эту роль в Г ермании играет Германский трудовой фронт. С помощью корпоративной системы государство осуществляет полный контроль над рабочими, запрещая всякие забастовки. Охватывая тотально всех трудящихся, оно полностью подчиняет их своим интересам. Государство не только запрещает им бастовать, но заставляет их работать на себя, на осуществление своих целей. Очень важно хорошо это понять. Здесь речь не о простом подавлении сопротивления рабочих, выражающегося в забастовках,— к этому прибегает и обычная военная диктатура, а об охвате всех рабочих государственными экономическими организациями, с помощью которых государство «привлекает» их на свою сторону и контролирует. Иными словами, не выражая па самом деле интересы рабочих, оно представляет их, выступая при этом монопольным собственником рабочей силы.

Короче, в экономической области фашистское государство создает систему, во многом близкую к феодализму. Ее характеризуют: а) фактическое присвоение государством национальных средств производства и рабочей силы и б) ликвидация свободы груда и замена ее внеэкономическим принуждением. От чисто экономического принуждения при либеральном буржуазном обществе фашизм возвращается к феодальной системе.

Фашистское государство заставляет трудящихся работать в любых условиях, независимо от их собственных интересов. Они превращаются в своего рода трудовую армию государства. Любое неподчинение подвергается строжайшему наказанию, рассматривается как саботаж или предательство. Извещен случай с Людвигом Эйхнером, приговоренным к смерти в сентябре 1939 года за то, что, работая на фабрике по производству запалов для гранат, он отказался трудиться с энтузиазмом, а во время перерывов не занимался регулировкой машин.

В условиях традиционной либеральной демократии Эйхнера в худшем случае могли бы выгнать с работы за недобросовестность. На этом инцидент был бы исчерпан. Однако в фашистском государстве, где любое стремление к независимости рассматривается как предательство, поступок Эйхнера приобретает совсем другой смысл: «Враждебное отношение к народу и государству, выраженное в его показаниях, усугубляется его отношением к производству запалов для гранат и к работающим на фабрике женщинам. Эйхнер потерял всякое право называться немцем — говорится в рапорте начальника полиции безопасности.

...Докладывая об этом рейхсфюреру СС и начальнику немецкой полиции «предлагаю приговорить Эйх-нера к смертной казни» (111—90).

Случай с Эйхнером особенно показателен, так как относится к довоенному периоду, когда ритм событий еще не заставляет применять драконовские меры в массовых масштабах.

Из монополии государства на рабочую силу вытекает и другое следствие: никто не имеет права претендовать на работу сообразно своей квалификации, если эго невыгодно государству. Следует делать только го, что нужно и полезно государству. Германский фашизм, например, дисквалифицировал всех художни-ков-модернистов, чье искусство рассматривалось как враждебное официальным художественным вкусам. Он вручил им трудовые билеты, послал их работать простыми землекопами, продавая в то же время их полотна за рубежом.

С ликвидацией свободы труда, с введением внеэкономического принуждения фашистское государство ликвидировало и безработицу — ведь нет безработицы при феодализме, нет ее и в концентрационном лагере.

Экономическое «чудо» обычно пытаются объяснить бешеными темпами военной промышленности при нацизме. Фактически это верно, но не объясняет подлинную причину явления. Ибо здесь возникает вопрос: как фашизму удается бросать такие огромные средства на вооружение? Почему эго не может позволить себе обычная буржуазная демократия? Ответ неизбежно приведет нас к общим экономическим принципам фашистского государства, главный из которых — возвращение общества к внеэкономическому принуждению: государство обязывает человека работать под страхом суда; оно определяет продолжительность рабочего дня; устанавливает размер заработной платы; запрещает по своему желанию увольняться с предприятия; запрещает бастовать, обязывает работать в несколько смен, запрещает покидать страну и искать работу за ее пределами и т.д. Короче, государство односторонне диктует все трудовые условия и этим ставит человека в положение заключенного.

Чтобы понять механизм ликвидации безработицы (в Германии в 1933 году было 5,5 миллионов безработных!), мы должны иметь в виду, что фашистское государство может постоянно поддерживать низкий уровень жизни при непрерывно увеличивающемся производстве. С помощью террористического аппарата и системы официальных массовых организаций оно душит всякое сопротивление в зародыше, а с помощью монолитной и тотальной пропаганды «убеждает» народ в правоте своей экономической политики.

Сделав труд принудительным, фашистское государство снимает с повестки дня вопрос о стоимости рабочей силы. Теперь оно располагает неограниченным количеством дешевой рабочей силы. Вот почему в отличие от либеральной буржуазной системы, оно может позволить себе роскошь бросать огромные трудовые ресурсы на мероприятия, не дающие хозяйственного эффекта, но исключительно важные в военном отношении: строительство автобанов, пограничных укреплений, мостов и Т.Д.; фашистское государство может создать автаркичную экономику, хотя ему обошлась бы дешевле работа на импортном сырье. И наконец, оно способно развивать быстрыми темпами самую современную военную экономику, о какой традиционное буржуазное государство не может и мечтать.

Очень интересные в этом отношении мысли высказал Рапард в 1938 году на конгрессе франкоговорящих экономистов: «Если считать, что критерием успеха является получение минимального дохода при максимальном груде, то германский опыт — триумф, но, если мы считаем, что ценность экономической системы измеряется максимальным доходом достигну тым минимальным трудом, этот опыт — полный провал... Говорят, что автаркичная германская экономика уничтожила безработицу: тут удивляться нечему, в тюрьмах безработных нет» (155—57).