Любовь с открытыми глазами
Любовь с открытыми глазами
Литература
Любовь с открытыми глазами
А.А. БЛОК – 130
Что значит имя и творчество Александра Блока в наше время? «ЛГ» предложила известным литераторам поделиться своими мыслями на эту тему.
– Для меня творчество Блока – это огромное и важное явление, отчасти подобное явлению природы. Блок обладал тем качеством, которое сам особо подчёркивал у Пушкина, а именно – ощущением «тайной свободы». Это явление не корпоративное. Оно не вкладывается в рамки либерального или консервативного планов. Это ощущение абсолютно свободного человека, который способен без всяких ограничений выражать свои мысли и чувства. Добавлю также, что это явление гармоническое. А мы знаем, что высшее благо для человечества – это стремление к гармонии. Когда Блок говорил о великом звуке Природы, который пытался уловить, то он хотел постигнуть, может быть, самое главное для человека. Смыслы, звук, фонетика, лексика поэзии Блока – всё находилось в гармоническом соотношении. Неоднократно предпринималась попытка приблизиться или хотя бы поучиться у него этому гармоническому отношению к миру. Как это реально можно сделать – не мне судить. Что касается роли Блока в современной жизни, могу сказать, что классика совершенна, она не устаревает. Пастернак писал: «Талант – единственная новость, Которая всегда нова». Блок – это образец, которому надо следовать в подходах к творчеству и к творческому поведению.
Всеволод ЕМЕЛИН:
– В подростковом возрасте (13 лет) Блок (тёмно-синий толстый том «Библиотека поэта. Большая серия») был единственной поэтической книгой, которую я читал и учил наизусть.
Он научил меня любить поэзию. Не знаю: быть ему за это благодарным или возненавидеть?
Мне он кажется блудным сыном народопоклонников девятнадцатого века. Этаким со знаком минус. Если славянофилы, Достоевский, Толстой, писатели-народники восхищались достоинствами мужика, его трудолюбием, долготерпением, непротивлением, милосердием, богоносностью, соборностью, общинностью, всечеловечеством и т.д., то Блок, наоборот, был заворожён недостатками своего народа. Его агрессивностью, жестокостью, пьяным разгулом, развратом, склонностью к бессмысленному и беспощадному бунту. Причём он одним из первых в русской поэзии вывел в своих произведениях в качестве народа не только крестьян, но и мастеровых, рабочих.
То, что в прозе сделали Чехов и Горький, в поэзии сделал Блок. При таком мрачном взгляде на соотечественников поэт не утратил любви к своей стране и населяющим её людям. Это умение любить с широко открытыми глазами, понимать неизбежность и закономерность катастроф, не судить великие исторические катаклизмы с плоско моральных позиций кажется мне очень важным в наше время.
А сам Блок кажется мне самым русским поэтом России. Мне кажется, из Блока вырос весь Есенин, а через него вся кабацко-блатная линия нашей культуры, включая Высоцкого и неумолимый «русский шансон». Ну ещё из его «Скифов» выросло всё наше евразийство – от Устрялова до Гумилёва и Дугина.
Александр ГОРОДНИЦКИЙ:
– Блок был моим любимейшим поэтом в течение целого ряда лет: от юношеского моего, питерского, возраста до, пожалуй, настоящего времени. Из поэтов XX века мне прежде всего вспоминается Блок. Помимо всего прочего, в великой поэзии Блока отразилась во многом и судьба России. Приветствуя революцию и приняв её всем сердцем, он в результате оказался между двух огней – известна фраза Колчака: если мы возьмём Петербург, то повесим Горького и Блока. Блока за что? За поэму «Двенадцать». За поэму, которую не принял никто: ни большевики, ни их противники. В этой великой поэме отразилось всё противоречие той эпохи. Наверное, Блок мог бы остаться жить, если бы уехал за границу, но Совнарком принял иное решение… И его поэзия осталась как оборванная струна. Этот трагизм его биографии, его романтическое отношение к революции, его великий переход от символизма к каким-то совершенно иным ритмам, гениально прозвучавшим в поэме «Двенадцать», оставляют нас с ощущением того же, что произошло и с Пушкиным. Ведь гибель Александра Сергеевича мы переживаем так, словно его убили вчера. Так же воспринимается и трагическая смерть Блока в расцвете его творческих возможностей.
Егор ИСАЕВ:
– В школьные свои годы, в деревне, ещё до того, как уйти в армию, а в армию я ушёл из девятого класса, семнадцатилетним, о Блоке мне было мало что известно. Так же, как, кстати, мало было что известно и о Есенине. Маяковский, Демьян Бедный – другое дело, мы их по программе проходили. И так, без программы, хорошо знали. Даже Надсон, помню, каким-то образом доходил до нас: «Пусть роза сорвана, – она ещё цветёт, Пусть арфа сломана, – аккорд ещё рыдает!..» Сердце сжималось от этих строк – такими они были для меня мучительно-сладостными и безумно красивыми. Лишь годы спустя, после войны, в нашей небогатой дивизионной библиотеке я впервые более или менее близко познакомился со стихами Блока. И то, разумеется, не со всеми, а с какой-то незначительной частью. Книжка, помню, была лёгонькой, в скромном переплёте. Из всего, что я прочитал тогда, в память мне врезалось: «Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы…» Это потому, наверное, что, проходя после войны службу в Вене, я, солдат-победитель в линялой, застиранной гимнастёрке, в кирзовых, растоптанных сапогах, нет-нет да и ловил на себе косые взгляды скрытого высокомерия тех самых «слишком европейцев», от дикого нутра которых в недалёком прошлом и пошёл фашизм. Пошёл и как чудовищная идеология, и как не менее чудовищная палаческая практика. Побеждённые, на виду заискивающие, они тем не менее в тёмных закоулках своего отравленного расизмом мозга числили нас, как и прежде, в азиатах. То есть в низшем, на их взгляд, разряде. Наше простодушие как признак наивысшего предрасположения к общению, к миру, к добру они по душевному невежеству своему, по нестерпимому индивидуализму относили не к достоинствам, а к недостаткам культуры, к слабости характера. Будучи побеждёнными, они всё равно в глубине души исповедовали культ силы и вероломства. Справедливость и благородство были для них по-прежнему всё равно что пустой звук. И вот тут-то строки Блока «Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы…» работали точно и безотказно. Более основательное знакомство с творчеством Блока началось у меня в Литинституте. Познавая Блока, приближаясь к нему, я всё чаще и чаще открывал для себя его истинное и высокое поэтическое слово. И не только слово, но и целый мир человеческий, который жил, волновался, любил и негодовал в этом слове. Мир сложный, трудный и вместе с тем – прекрасный. «Сотри случайные черты – И ты увидишь: мир прекрасен!»
Игорь ВОЛГИН:
– Помню, когда в 10-м классе, согласно школьной программе, мы проходили «Двенадцать», меня поразили две совершенно платоновские (что, впрочем, осозналось гораздо позднее) строчки:
– Поддержи свою осанку!
– Над собой держи контроль!
В своей самой неблоковской поэме (где певец Прекрасной Дамы опознавался разве только по «нежной поступи надвьюжной») Блоку удалось немыслимое: убрать себя из текста как лирического героя, стать «простым ретранслятором» той страшной музыки, которая, сотрясая Россию, пророчествовала о её грядущей судьбе. И «вечная женственность» вдруг обернулась толстоморденькой Катькой, которую убил её незадачливый любовник Петруха.
Мне лично Блок открыл величайшую тайну искусства: «шум времени» наиболее адекватно может быть воплощён лишь глубоким и тонким лириком (так, самое немандельштамовское «Мы живём, под собою не чуя страны…»
о с т а н о в и л о м г н о в е н и е с той же беспощадностью, что и «Двенадцать»). Блок «на себе» доказал, что нет никакого разделения, нет никакой непроницаемой грани между лирической стихией и областью так называемых гражданских страстей, что «чистый лирик» находится гораздо ближе к чувствилищу социальной и исторической жизни, нежели поэт, ставящий себе в непременную обязанность воспеть или ниспровергнуть общественные идеалы.
И ещё: несмотря на свой застёгнутый на все пуговицы сюртук, Блок открыт, я бы даже сказал – простодушен. На него, на его «невесёлое имя» можно вполне положиться.
Илья ФОНЯКОВ:
– Не помню, сколько мне было тогда лет. Но, уж конечно, не более шести, потому что дело происходило ещё до великой войны. На письменном столе у матери я обнаружил маленькую, на плохой бумаге отпечатанную книжку, а в ней – читать-то я умел уже! – таинственные, завораживающие строки: «Под насыпью, во рву некошеном, / Лежит и смотрит, как живая, / В цветном платке, на плечи брошенном, / Красивая и молодая…»
Строки явно не для читателей дошкольного возраста. Но их музыка, их загадочная недосказанность тревожили и волновали. Было даже чуточку страшно, хотя тут же, рядом, были вполне земные, узнаваемые реалии – знаменитое: «Вагоны шли привычной линией, / Подрагивали и скрипели /, Молчали жёлтые и синие, / В зелёных плакали и пели…» Теперь мало кто помнит об этом, но тогда ещё можно было видеть на вокзальных путях «международные вагоны» старого образца – жёлтые и синие, обшитые деревом. Простые смертные ездили в зелёных. С тех пор стихотворение «На железной дороге» я запомнил наизусть, хотя и не знал, что это Блок: не было ещё привычки обращать внимание на имя автора.
А потом, конечно, была юность, а в юности у каждого бывает своя «Незнакомка», и появляется чьё-то «лицо в его простой оправе», и лирика Блока, оказывается, удивительно созвучна взрослеющей душе. Сейчас трудно себе это представить, но был почти десятилетний период после войны, когда Блока почти не переиздавали. Вроде бы даже присутствовал он в официальных антологиях, в числе «основоположников» советской поэзии находился, но отдельных изданий не появлялось. Всё-таки символист, чуть ли не декадент. Едва ли не первым «прорывом» в этом отношении была вышедшая в Ленинграде книга «Город мой…», вобравшая в себя стихи поэта о невской столице – её разбирали нарасхват. Потом появилась «детгизовская» книжка лирики, ей тоже радовались. А большой вечер в Таврическом дворце, посвящённый 75-летию со дня рождения поэта, стал огромным культурным событием в жизни города на Неве, одним из предвестий назревавшей «оттепели».
Время жизни Александра Блока целиком вписывается в исторический период, называемый ныне Серебряным веком. Без его стихов не обходится, естественно, ни одна из антологий под соответствующим названием. Но разве можно сказать о Блоке «поэт Серебряного века»? О Гумилёве – можно, о Волошине – можно, о Ходасевиче – можно, и это ничуть не умаляет славы названных прекрасных поэтов. А о Блоке – не получается. Иной всё-таки масштаб. Его не привяжешь накрепко ни к эпохе, ни к поколению. Он – «вечный вне школ и систем», как сказал о нём Пастернак. Он на все времена.
Людмила ЩИПАХИНА:
– Ещё в раннем детстве Блок произвёл на меня огромное впечатление своим бескрайним романтизмом и чувственностью. Его художественные образы завораживают. Даже такие представители классической английской школы, как Роберт Бёрнс, Ульям Блейк, Джордж Байрон, не оставили в моей душе столь глубокого следа, как неоглядная романтика и неподдельная искренность Блока.
Нас, тогда ещё октябрят и пионеров, не только очаровывала проникновенная лирика «Стихов о Прекрасной Даме», но и вдохновляли революционные мотивы поэзии Блока, не такие «кричащие», как, скажем, у Маяковского, а тонкие, пропущенные через сердце и пережитые лично.
Думающим людям Блок дал много пищи для размышлений, для понимания истинной идеи социализма и обустройства справедливого мира. Высокие идеалы поэта, безусловно, повлияли на моё творчество. Не «Капитал» Маркса, не партийная литература, а именно пронизанная гуманизмом поэзия Блока сформировала те взгляды, которых я придерживаюсь до сих пор.
Сегодня, зная все подробности его биографии, весь его тяжелейший, наполненный метаниями жизненный путь, трудно отделить личность Блока от его творчества. Но, как известно, из бед произрастает цветок истины. Александр Александрович взрастил этот цветок на почве безграничной лирики, любви к России и честной социальной поэзии.
Для современного общества произведения Блока ни в коей мере не потеряли своей актуальности: ведь поэт, воспевающий настоящие ценности, всегда будет существовать «вне времени».
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии: