Нет

Нет

Приходите пораньше, за полчаса до начала. Потолкайтесь среди завсегдатаев - это к третьему туру они помрачнеют и замкнутся в себе, а в середине второго еще веселы и общительны. Приходите, и ваше праздничное настроение слегка увянет. Вам расскажут все. О победах учеников членов жюри. О лауреатах третьих премий, которые впоследствии прославились, и победителях, канувших в безвестность. О том, что академическая музыка - ров, где дерутся лопатами, и что со времен, когда Моцарта хоронили в мешке в общей могиле, изменились только сами лопаты: они стали бесшумнее, зато их убойная сила возросла. О том, что всякий музыкальный конкурс - и Чайник не исключение - это мероприятие, где пожилые травматики отбирают молодых и проводят через обряд инициации путем нанесения им очередного увечья. Подобная практика принята во многих африканских религиях, ничего нового.

Завсегдатаи помоложе припомнят историю самого скандального, предпоследнего 11-го конкурса: вылет гениального Алексея Султанова, третье место великолепного Фреди Кемпфа и победу Дениса Мацуева, воспитанника председателя жюри. Люди постарше поведают что-нибудь более радостное - как Муллова и Стадлер поделили первую премию в 1982-м (ныне оба - признанные скрипачи) и как 37 лет назад Кремер выиграл у Спивакова. Владимир Теодорович в этом году уже второй раз возглавил жюри скрипачей, самим своим присутствием удостоверяя, какое значение для судьбы музыканта может иметь даже вторая премия конкурса.

Став председателем жюри на прошлом Чайнике, он дал интервью, в котором подчеркнул, что тогда же, в 1970-м, взял первое место на канадском конкурсе, а Кремер на том же состязании пришел вторым. Просто в Монреале, сказал Спиваков, председатель жюри был не музыкант, а юрист. Судья. Он следил за тем, чтобы члены жюри не общались - ни перед голосованием, ни за бутербродами в фойе. Многие после того интервью почему-то сильно испугались, хотя деятель культуры говорил, в общем, правильные вещи. Но, как заявил на встрече со студентами МГИМО другой великий деятель культуры, режиссер Никита Михалков, «русский человек по закону жить не может. Почему? Да потому что скучно ему жить по закону. В законе ничего личного нет, а русский человек без личных отношений - пустоцвет».

Сутулый старик из ложи второго амфитеатра вспомнит о том, как восторженная толпа несла на руках Вана Клиберна, и о том, как «Ваня» без акцента - по слуху! - пел «Подмосковные вечера» и стал на колени, услышав игру Рихтера. И наконец, рано поседевший коллекционер редких записей, презрительно косясь на ложу прессы, возьмет вас за пуговицу и объяснит, что происходит нынче с музыкой. Так что же?

Расхожее мнение: мир академической музыки консервативен и не в силах угнаться за изменчивой жизнью. Это явная неправда. Наша музыка замечательно приспособилась к переменам. Первое и хорошо заметное с улицы тому свидетельство - шикарное кафе на месте старенькой столовой для студентов консерватории, по правую руку от истукана Петра. Чайковский старается смотреть куда-то вдаль, мимо припаркованных к веранде дорогих мотоциклов. Однако главная беда случилась внутри самой «консы».

Конкурса три-четыре тому назад многие считали, что самое страшное - это пошедший в Большой зал Новый Человек, который использует фойе для переговоров с бизнес-партнерами (на их жаргоне такая беседа именуется теркой, восхищенно объяснял мне аспирант Института русского языка Академии наук, фанатичный поклонник Прокофьева). Оказалось, что у страха глаза велики. Новый Человек открыл ногой дверь зала (партер, левая сторона), на ходу завершая важную беседу по мобильному (Nokia в дизайне Kenzo, модель 8210), сел в кресло - и неожиданно полюбил тот извод «классики», который предложили ему Спиваков и Башмет. Что бы ни говорили скептики, он стал от этого лучше. Новый Человек бурно зааплодировал между Allegro maestoso и Andante концертной симфонии для скрипки и альта с оркестром (что не такая уж непростительная оплошность, если учесть, сколько ошибок сделали исполнители на сцене) и отдал любимое чадо в музыкальную школу. Большой беды в том по-прежнему не было: билеты на Спивакова и Башмета завсегдатаям стали недоступны, зато на Полянского и Рождественского всегда можно купить откидное место за пятьдесят рублей. Но Чайковский упорно жаждал возвращения пастушка. Конкурсу следовало выживать, а для этого - приспосабливаться.

На работе, в институте, на всевозможных тренингах нам объясняют: во всем надо искать позитив и избавляться от негатива. Академическая музыка в этом нелегком деле становится хорошим подспорьем. Что само по себе вполне соответствует традиции. В старые времена вельможи вкушали пищу под те звуки, которые мы нынче слушаем, замирая в креслах Большого зала. Моцарт способствовал пищеварению венского епископа. Бах создавал «Гольдберг-вариации» как лекарство для больного недугом, который сегодня, скорее всего, назвали бы депрессией. В XVIII веке не существовало антидепрессантов, зато существовал Бах. Но все-таки интересно, что сказали бы о победительном жизнелюбии своих нынешних исполнителей неудавшийся самоубийца Чайковский, мрачный Бетховен, затравленный ждановщиной Шостакович, изгнанник Рахманинов. И даже Бах уж на что был жизнелюб… да только какое-то другое это было жизнелюбие.

Словом, «самый консервативный» конкурс исполнителей уверенно встроился в оптимистическую тенденцию. Те, кто упрекает жюри в несправедливости, не правы. Жюри честно делает свою работу - отбирает кадры, способные нести людям позитив и играть импровизации на темы мелодий для мобильных телефонов, звучащих посреди концерта. Вот это и есть настоящая беда. Приходится проститься с надеждой на то, что новое прекрасное поколение сметет нынешних роботов-жизнелюбов. Результаты прошлых конкурсов свидетельствуют: система занялась отбором и воспроизводством себе подобных.