«Чем меньше пафоса, тем лучше»

«Чем меньше пафоса, тем лучше»

Антон Долин

В прокат выходит «Охота» — новый фильм Томаса Винтерберга, самого известного датского режиссера после Ларса фон Триера и соучредителя знаменитого манифеста «Догма 95»

Томас Винтерберг

Фото: EPA

Автор нашумевшего «Торжества» снял фильм о воспитателе детского сада, которого ложно обвиняют в педофильских склонностях. После этого в травлю включается все население маленького городка, в котором происходит действие. Намеренно или нет, Винтерберг затронул одну из самых актуальных тем, беспокоящих сегодня и российское общество. Его картина уже принесла приз за лучшую мужскую роль в Каннах для Мадса Миккельсена и премию Европейской киноакадемии за сценарий. Накануне российской премьеры с режиссером побеседовал обозреватель «Эксперта».

— Тема « охоты на ведьм», в которой ведьмами назначаются педофилы — или невинные люди, подозреваемые в педофилии, — как выясняется, близка не только россиянам, но и датчанам!

— Я долго готовился к этому фильму, перечитал гигантское количество свидетельств и уголовных дел, что привело меня в угнетенное состояние. Собственно, впервые я заинтересовался вопросом лет восемь тому назад, после «Торжества». Больше всего меня поразило то, как легко сделать ложь правдой, если достаточное количество раз ее повторить. А еще то, как быстро человек превращается в жертву, если обществу удобно сделать его жертвой. Меня испугал очевидный факт: люди верят, что дети не лгут! В то время как те врут постоянно. Я почувствовал здесь зародыш будущей драмы. И как-то сразу понял, что в такой ситуации жертвами поневоле становятся оба ее участника: и предполагаемый педофил, персонаж, я уверен, характерный для любой страны — не только Дании или России, — и ребенок, которого заставляют поверить в его собственный вымысел, бесконечно таская по психологам, судмедэкспертам и прочим взрослым идиотам. А результат — невиновного посадят в тюрьму, а ты будешь всю жизнь искренне верить, что в детстве стал жертвой трагедии, которой на самом деле не произошло! Голова кругом.

— Вы говорите о ложной памяти, что довольно интересно: ведь все свои картины вы строили на детских воспоминаниях героев.

— Не будем забывать, что картины эти были не документальными, а художественными — другими словами, были вымыслом! Реальность же значительно ужаснее, говорю вам. Взять сцену, в которой пятилетнюю девочку допрашивают во всех деталях о том, что сделал с ней взрослый дядя, — и она вынуждена слушать этот кошмар, мотая на ус. Меж тем этот эпизод — очень облегченная версия реального протокола, попавшего мне в руки.

— Связь « Охоты» с « Торжеством» очевидна: в той картине вы рассказывали историю скрытого педофила, которого обвиняют в преступлениях его собственные дети, прямо посреди юбилея, а в этой показываете жертву предрассудков.

— После «Торжества» я чувствовал необходимость создать антитезис к нему, как-то ответить собственному самому популярному фильму. Кому, как не мне, было это делать! Значит, герой мог быть только невиновным, никак иначе. Мне было интересно исследовать определенную часть социума, где любой ложный слух люди рады счесть за подлинный факт. Кроме того, я хотел быть с ним, с моим героем. Помогать ему, смотреть на мир его глазами. Не иметь сомнений в его моральной правоте. Хотя, уверен, что весь зал затаив дыхание ждет, когда же его вину наконец докажут! Мы не слишком сильно отличаемся от бывших товарищей моего героя, моментально от него отказавшихся.

— Почему люди так легко и с таким удовольствием верят в худшее?

— Ответ элементарен: от страха. Прежде всего страха за детей. И уверенности в том, что дети так же боятся! Опять вспомню о реальных случаях: если ребенок ложно обвинил кого-то, а потом отказался от собственного свидетельства, его отказ уже не имеет силы. «Его первое обвинение было правдой, а теперь он отказывается потому, что боится насильника» — такова логика взрослых... С другой стороны, если бы взрослые относились к словам детей чуть-чуть более критично, мой фильм длился бы минут семнадцать.

— Выходит, люди движимы лучшими чувствами — по меньшей мере поначалу, не так ли?

— Безусловно. Они стараются быть корректными и профессиональными. Выбирать правильные выражения, не торопиться с выводами. Но их хватает ненадолго.

— До какой степени это фильм о датском национальном характере?

— Я использовал случаи из самых разных стран, и французские или норвежские казусы были куда увлекательнее датских, так что я не уверен. Однако все ритуалы, манеры, круги общения, секреты моих персонажей, разумеется, стопроцентно датские.

— Но ведь в Дании и к детям отношение особое.

— Это факт. У нас их стараются от всего защитить и уберечь, спасти от чего-нибудь. Доходит до смешного. Недавно веду ребенка в детский сад, а у него варежки на такой веревочке, пропущенной под курткой, через плечи. А воспитательница мне говорит: «Какой кошмар, ведь эта веревка может его задушить, снимите ее немедленно!» Я перепугался и снял, а потом думаю: секундочку, что за бред, с какой стати эта веревка кого-то начнет душить? Заметьте, одна из моих героинь — Надя — приехала в Данию из Восточной Европы, и она еще не успела подхватить этот вирус, хоть и работает в детском саду. Есть у меня такая романтическая идея, что в Восточной Европе к детям относятся как раньше — например, курят при них... Нет, защищать детей — это правильно и вообще прекрасно, но от жизни их не защитишь, это тоже хорошо бы учитывать.

— К разговору о датском самосознании: надо помнить и о том, что главного героя все- таки играет Мадс Миккельсен — в глазах миллионов зрителей он архетипический датчанин!

— Да, и это проблема. Я-то хотел, чтобы мой герой был таким крепким немногословным мужиком из пролетариев — что-то вроде персонажа Роберта де Ниро в «Охотнике на оленей». Это вообще важный для меня фильм, я его с детства обожаю и бесконечно пересматриваю, как и «Фанни и Александра». Короче, появилось название «Охота», и логично было сблизить героев. Но вот на сцену вышел Мадс, и он такой милый, нежный, понимающий. Такой датский, в конечном счете!

— Даже странно осознавать, что вы с ним работали впервые.

— Мне тоже странно. Обычно я пишу сценарии для конкретных актеров, но с «Охотой» это не сработало: Мадс Миккельсен сказал, что даст свое согласие или откажется только после того, как прочитает сценарий. Так что я писал для молодого Роберта де Ниро… Однако с того момента, как Мадс согласился, все пошло просто идеально. Он очень умен и целеустремлен. Мы долгими днями работали вместе в моем летнем домике, с раннего утра до глубокой ночи, до тех пор, пока персонаж не стал живым человеком. Мечта для любого режиссера! Безусловно, Мадс заслужил свой статус национальной суперзвезды. Он красавец-мужчина, у него голова на плечах, он невероятно трудолюбив. Мы репетируем, мы импровизируем, мы напиваемся, проводим вместе целые дни и ночи, и результат говорит сам за себя.

— А с детьми вы так же работали?

— Да. Разве что не напивались. Девочка работала потрясающе, почему-то с самого начала она была уверена, что сыграет лучше всех: так и случилось! Конечно, задача была очень трудной, надо было не мучить ребенка сексуальными вопросами, но и не играть в лицемеров. Мне кажется, что нам удалось балансировать на этой грани.

—… И, разумеется, у вас сыграл ваш любимый актер Томас Бо Ларсен, участник всех ваших фильмов.

— Как без него! Мы с ним ближайшие друзья. В точности как герои фильма, мы ходим в один и тот же копенгагенский бар на протяжении двадцати лет и вместе там выпиваем. Кстати, бар никуда не годится — жалкое место и дико дорогое. Но нам почему-то оно идеально подходит.

— К разговору о дружбе. Вы продолжаете общаться с Ларсом фон Триером и другими братьями по « Догме 95»?

— Разумеется. Так у нас устроено в Дании! У нас маленькая община, мы все очень много общаемся и обмениваемся идеями на бесплатной основе. Поэтому у нас такая сильная индустрия. Дружу с Пером Флю, Оле Кристианом Мадсеном. Но больше всех я общаюсь именно с Ларсом. Мы дружим с незапамятных времен и работаем в одной компании, я привык с ним советоваться — и для «Охоты» он дал пару бесценных советов. Он сейчас заканчивает «Нимфоманку», я читал сценарий и кое-что уже смотрел: это будет крутая вещь, поверьте.

— Возвращаясь к названию фильма: сцена охоты в финале — намек на то, что охота на героя продолжится до скончания его дней? Ведь в случае подозрений в педофилии никакие оправдания не работают.

— Прежде всего, я недоволен этим названием. Его предложили продюсеры, и оно, надо признать, работает. Но меня раздражает его прямолинейность. К сожалению, сам я ничего интереснее так и не изобрел. Что до финала… Разумеется, клеймо остается. Но финал все-таки открытый. Мы даже опросили первых зрителей, спросив их, каким они видят будущее героя: абсолютное большинство, больше девяноста процентов, предсказало ему переезд в другой город с новой семьей и безоблачное будущее. Так что технически это хеппи-энд.

— Неужели не было соблазна прикончить героя?

— Конечно был! Я долго думал о таком исходе. Но фильм в какой-то момент начинает диктовать тебе развитие сюжета, и неправильно этому сопротивляться. К тому же чем меньше пафоса, тем лучше.

— В будущем вы собираетесь продолжать в том же духе или готовитесь к новым экспериментам?

— Я не против экспериментов, сами знаете. Много путешествую, много думаю... Сейчас пишу с Тобиасом Линдхольмом новый сценарий для очередного датского фильма, также готовлю театральную постановку в Вене и еще один фильм в Лондоне — предположительно с Томом Харди.

— А о чем будет ваша театральная пьеса?

— Она будет посвящена прославлению алкоголя: мы в Дании хорошо разбираемся в этом вопросе! Может, потому, что у нас маленькая страна? Хотя я немало изучал историю человечества и пришел к выводу, что самые величайшие подвиги свершали вдрызг пьяные люди. Алкоголь — способ расширить свою жизнь... и заодно убить себя.