1. Я ответственен перед моей семьей (…(

1. Я ответственен перед моей семьей (…(

2. Я ответственен перед моим коллегой Фредди, здоровье которого сильно пошатнулось после последних событий, тоже связанных с начальником Пятого отдела. Я должен предотвратить, возможность того, что такой порядочный и прилежный сотрудник, который прекрасно показал себя, постепенно будет погублен.

3. И не в последнюю очередь я ответственен перед моими источниками и агентурными помощниками, которые безмерно доверились мне. Это доверие большей частью уже не оправдано, потому что обращение начальника Пятого отдела и начальника управления подразделения 13 А, к примеру, с данными о настоящей личности агента "Уленшпигеля" было беспрецедентно безответственным.

Теперь по отдельным моментам (…(

(…(особенно по истечении времени я документировал встречи и контакты намного позже, чем они происходили, и составлял соответствующую картину. Между 1991 и 1995 годами я провел около 850 встреч.

(…(Я не буду оправдываться ни за что, случившееся в это время. (…(Я никогда не терял из виду цели и задачи собственной Службы и делал все, чтобы добиться успеха.

(…(Благодаря этим материалам Федеральная разведывательная служба, по ее собственной оценке, в том, что касалось сбора военной информации о государствах СНГ, стала самой информированной разведкой мира.*_

Нюрнберг – операция "Мяч"

_* Хотя я, повинуясь чувству долга, принял участие в операции "мяч", я ни в коем случае не был ее причиной. Некоторые ответственные лица, похоже, спутали эти два понятия… Поскольку это было и есть моим понятием о лояльности, и, как я знаю, вы разделяете это мое мнение. К сожалению, мои тогдашние начальники считали иначе. Конечно для шефов, которых эти события затронули, это было неприятной ситуацией. Но вместо того, чтобы отвечать за случившееся, случилось(…(, все пытались скрыть, затушевать произошедшее (…(

(…(Начальник управления 13 А уже тогда давал мне советы вроде "Вы больше не должны плыть против течения" или "Не боритесь против системы, боритесь вместе с ней". С таким извращенным представлением о лояльности я никогда не мог согласиться. Все, кто знает меня, и относятся ко мне без предубеждений, знают, что я лоялен к большому Целому. И лоялен страстно и со всей душой.

Но теперь этому ярко выраженному чувству долга пришел конец. Я не хочу, чтобы меня называли "человеком, гадящим в своем собственном доме". Возможно, я не вправе критиковать определенные уровни управления Службы. Но я никогда не буду замалчивать правду по причине обычного некритического оппортунизма. Это не для меня. (…(

Основные моменты:

Я убежден в том, что в разведке можно работать чисто. Решающим моментом этого является отношение к людям, а под ними я понимаю как сотрудников, так и агентов. Я на своем опыте доказал, что такое возможно. В какой степени наши информаторы чисты и честны по отношению к нам – это всегда трудный вопрос… В большой степени это была работа некоторых лиц из реферата 13 А, проявивших себя по отношению ко мне как грязные интриганы… Я хотел бы только вспомнить фразу моего нюрнбергского шефа, предложившего сдать в полицию одного нашего оперативного курьера, отказавшегося продолжить работу на нас.

Мне понятно, что из-за меня возникли хлопоты. Однако я должен был воспринимать вещи такими, каковы они есть. Этого я ожидал и от моего руководства. Но им это было не по душе…

(…(Конечно, можно спорить о моем поведении. Общая ситуация и все нападки известных личностей обеспокоили меня. Но я должен был высказать то, что знал, потому что считал эти факты чрезвычайно важными. Но реакция на это меня больше уже не удивляет. Тем не менее этим лицам придется признать, что я не буду безучастно сидеть, как кролик перед удавом.

С лучшими пожеланиями и счастливо оставаться на забытом посту*_

Критическое состояние здоровья

Нашим следующим шагом было совместное посещение врача. Речь шла при этом не просто о каком-то медике, а о бывшем "оберфельдарцте" – подполковнике медицинской службы – пуллахского "лагеря" БНД. Он тоже недавно попал в немилость у своих начальников и потому, оставив БНД, открыл свою маленькую практику на юге Мюнхена. Причиной были глубокие расхождения во мнениях. Для доктора на первом мечте стоял человек, а потом работа. Для БНД часто было как раз наоборот. Для определенных руководителей человек вообще не имел никакого значения, служа лишь средством для достижения цели. Здесь любили предательство, но ненавидели предателей. Здесь ценили сотрудничество, но презирали сотрудников.

Это был первое большое расхождение. Второе состояло в том, что интересы Службы с одной стороны и врачебная тайна и заботливость с другой стороны были несовместимы. БНД ожидала тут совсем другого, а именно – хотела знать о возможных болезнях сотрудников и манипулировать ими. Но на это наш доктор, старый военный врач, никогда не мог пойти. Он не мог терпеть никаких злоупотреблений в своей работе. Самоотверженно заботился он о сотрудниках Службы и о членах их семей. Пациенты могли говорить с ним откровенно, не боясь упоминать о проблемах на работе или в семье. Кроме того, причины болезней, которые нередко были связаны с проблемами на работе, всегда оставались, так сказать, "внутри семьи".

Много лет доктор ожесточенно сопротивлялся всем попыткам хоть как-то впутать его в большие и мелкие подлости. Потому его и затравили, как это обычно бывает. Всеми уважаемого врача терроризировали дисциплинарными взысканиями и даже попробовали инициировать расследование в прокуратуре. Само собой разумеется, все это завершалось для него положительно, ничего плохого на него "прицепить" не удалось.

Как только док нас увидел, то тут же прекратил смеяться: – Боже мой, ну и вид у вас!? Что с вами сделали? Вместе мы рассказали ему о прошедших годах и обо всем, что нам довелось пережить. Потом началось интенсивное медицинское обследование, охватывавшее все, что возможно в хорошей врачебной практике. Вскоре выяснилось, что состояние здоровья и у Фредди, и у меня намного хуже, чем мы сами предполагали.

В ходе прощальной беседы док очень серьезно, но участливо и дружески сказал нам: – Итак, Норберт, не сердитесь, если я вам скажу по-простому, но вы дошли "до ручки". Нужно что-то делать и прямо сейчас. Так дальше продолжаться не может. Сейчас пора заканчивать. У вас есть семья, и за нее вы тоже несете ответственность. Я вам это говорю как старый военный врач. Вы должны быть в состоянии справиться с этой ответственностью. Если вы оба будете продолжать свою жизнь, как жили раньше, вас надолго не хватит.

Док посоветовал мне срочно пройти курс психологического и психотерапевтического лечения. Он тут же написал направление к одному знаменитому профессору и по телефону назначил для меня время приема на следующее утро. – Мы с этим справимся, – пообещал он мне и крепко пожал руку. Внезапно у меня как гора с плеч свалилась. Наконец-то я нашел человека, который заботился обо мне, ничего не требуя от меня взамен. Ульбауэр и его люди обращались с нами вовсе не плохо. Но им был нужен я и мои агенты, и потому я и с их стороны тоже ощущал давление.

Мы поехали назад в лесной отель "Бухенхайн", чтобы начать длительную, предписанную врачом прогулку вдоль Изара. В последний раз на кассете пели для нас Хайнц Рюманн и Ганс Альберс: "Кто за печкою сидит и не использует время…" Прямо в середине песни, Фредди, сидевший за рулем, нажал кнопку и вынул кассету. Он передал ее мне. На высоком мосту через Изар у Хёлльригельскройта он свернул направо, остановился и вышел. Мы оба стояли, опершись на перила моста, и смотрели вниз на реку. Потом я выбросил кассету в Изар. Мы смотрели, как кусочек пластика медленно, как осенний лис на ветру, планировал вниз, пока не исчез в воде.

Откровенный разговор в федеральной канцелярии

БНД за это время получила мое заявление об уходе. Ульбауэр понял серьезность ситуации и подключил Ольгауэра, который к тому времени стал его прямым начальником в отделе безопасности. Потом Ольгауэр – после того, как мы упрямо отказались хоть раз войти на территорию Центра БНД – вместе с начальником 52-го подотдела Вильгельмом сам приехал к нам в "Бухенхайн". Во время долгой прогулки по парку мы еще раз обсудили все моменты. В конце разговор больше походил на настоящий допрос.

Но одно стало совершенно ясно. Наши начальники хотели ясности в вопросе о личности агента "Рюбецаля". На нас оказывалось сильное давление. Конечно, мы изменили личные данные, даты встреч и так далее, но наши мотивы тут были совершенно понятны. А теперь пришел момент, когда нужно было выложить все карты на стол. Я показал Ольгауэру и другим сотрудникам отдела внутренней безопасности БНД, в каких именно местах я скрыл настоящие данные о личности агента. Но и в этот раз я не выдал им сами настоящие данные об его личности.

В коне прогулки Ольгауэр положил мне руку на плечо и "отпустил мне грехи": – Теперь вы выиграли. Я вам доверяю. По-видимому, он уже раньше получил какие-то обрывки информации и проверял мои слова, основываясь на них. Но теперь не было никакой причины, чтобы что-то умалчивать, потому что мы дошли до завершающей фазы нашего сотрудничества. – Господин полковник, – сказал я ему, – если бы мы не поступали так, то наши люди давно бы уже сидели за решеткой.

В ответ он попросил меня продолжить работу. Ради дела. Мне это все показалось очень знакомым, и Ольгауэр быстро заметил, что его аргументы не действуют. Потому он воспользовался той моей слабостью, которую ему следовало бы лучше оставить в покое. Он перевел разговор на мою службу в Бундесвере и на мое прошлое парашютиста. – У кого вы проходили парашютную подготовку? – У майора Моршайда, – ответил я кратко. Ольгауэр, сам офицер-десантник с большим опытом прыжков с парашютом, знал майора еще по старым временам и рассказал пару историй из своего прошлого. Потом он снова положил мне руку на плечо и сказал: – Дружище! У нас в Пуллахе есть как минимум один предатель. Кто он, мы пока не знаем. Но мы, черт побери, обязаны это выяснить. Для этого нам нужны вы и ваши источники. Мы, два старых десантника, сможем все же узнать, кто эта свинья.

Тут он задел за струну моей чести десантника. Есть неписанный закон – десантник не оставляет другого десантника в беде. Этот кодекс чести все еще воспринимается всерьез, по меньшей мере, "стариками". Что же делать? Я попросил время на обдумывание до завтрашнего утра. Потом я передам ему мое решение через Ульбауэра.

Вечер в "Бухенхайне" был долгим, пока я не принял окончательное решение. Все, что я теперь собирался предпринимать, должно было проходить уже без Фредди. Но он все равно сам захотел заняться для меня всей бюрократической работой.

Мы решили поддерживать тесный контакт и вместе тщательно обдумывать каждый шаг. Но кое-что мы были обязаны в любом случае сделать вместе – предупредить наших агентов. Как долго наш бумажный щит еще продержится, мы, конечно, не могли предугадать. Потому нам нужно было со всеми ними встретиться, и встретиться быстро. Для этого потребовались бы несколько внеплановых командировок, о которых в Центре никто не должен был знать. Потому все эти мероприятия нужно было проводить за свои личные деньги.

С "Уленшпигелем" и так уже возникли серьезные проблемы. Он обратился ко мне с просьбой о помощи. При этом речь шла вовсе не об его положении дома, а о трудностях с новым руководителем-агентуристом.

Грустная игра вокруг "Уленшпигеля"

Все началось два месяца назад. В феврале "Уленшпигеля" нужно было передать другому оперативнику. После провала с Шёнером, нашим бывшим Нюрнбергским шефом, ставшим ныне начальником подразделения в 13 А и пытавшимся перевербовать "Уленшпигеля" за нашей спиной, Херле включил в игру агентуриста Детлефа Шустера, который уже до этого принял на связь "Лилиенталя". Шустер приехал в Берлин, чтобы встретиться с "Уленшпигелем". Но в этот раз мы не хотели, чтобы нас опять обвели вокруг пальца. Потому мы сначала организовали интенсивное предварительное обсуждение с самим "Уленшпигелем".

Я был в принципе готов передать этого агента, но только при условии, что его будут и дальше вести на честных условиях. После первого разговора с "Уленшпигелем" мы встретились с Шустером. Коллега болтал без умолка, хвастался своим богатым опытом. Это бахвальство показалось мне знакомым. Шустер был типичным примером классического оперативника-агентуриста БНД, которых было немало в окружении Херле. Артист кабаре Вернер Финк выдал как-то одну фразу, которая всегда приходит мне на ум, когда я встречаюсь с подобными людьми: "Мысли! Мы не задумываемся! И если мысли к нам вдруг приходят, то мы с ними быстро расправляемся! Но чтобы самим задуматься – какая мысль!"

С Шустером мы сидели в отеле "Швайцерхоф", неподалеку от берлинского зоопарка. Фредди вращал глазами, слушая хвастливую болтовню "профи" Шустера. Этому агенту-любителю я попытался объяснить мою философию управления агентом. Он понимал все и отвечал на все одним "да", при этом постоянно кивая головой. У нас очень быстро возникло впечатление, что его манера со всем соглашаться служила лишь одной цели – успокоить нас. Вот идиот, подумал я. Если "Уленшпигель" захочет с ним работать, то я не против. Но этот агент был слишком ценным, чтобы просто "отключить" его, не задумываясь.

Мы решили провести общую встречу и двинулись – с командой наружного наблюдения из Мюнхена на "хвосте" к гостинице "Зюльтер Хоф", удаленной на пару улиц. Еще раньше я рассказал Шустеру, что "Уле" будет жить там, так что новому агентуристу показалось естественным, что он встретит агента именно тут. После первой беседы с Шустером русский информатор попросил у меня пару часов на размышление. Я снова провел его через задний выход из "Зюльтер Хоф", а потом мы пошли в его гостиницу.

Фредди в это время занимался наблюдением, что его очень забавляло. Сначала он проскользнул через "КаДеВе" и несколько других универмагов на Курфюрстендамм, чтобы потом в общественном туалете дождаться, пока не услышал голос, который спрашивал другого, внутри ли еще "он". Мой партнер отравился к умывальнику и прямо сказал филерам: – Да, Фредди все еще внутри. Потом он со смехом вышел из туалета.

"Уле" задумчиво посмотрел на меня: – Что ты об этом думаешь? Я пожал плечами. – Подумай, что ты сам будешь делать. До этого никто не знает, кто ты на самом деле. Потому на тебя никто не сможет давить. Ты в любой момент можешь отказаться, если захочешь. Но было бы очень жаль. Может быть, ты все-таки попробуешь. Он глубоко вздохнул. – Ага! Вот так забава! Ты видел, там еще один сидел в фойе. Что это за люди – с самого первого раза начали играть в индейцев? Я ничего не мог ему возразить, потому просто извинился за моих коллег.

Вечером мы встретились в "Бакко", итальянском ресторане на Марбургер Штрассе. Его выбрал сам "Уленшпигель", потому что мы там уже часто с ним встречались раньше. Нам он подходил. "Бакко" находился в центре и был всегда полон. Потому мы могли чувствовать себя уверенно с "приклеившимся Шустером". Самому Шустеру мы сказали лишь за пять минут, куда мы пойдем. Кода мы вошли в ресторан, он вдруг вспомнил, что ему нужно сделать важный телефонный звонок, и быстро вышел. Было видно, что он тут явно не на совеем месте. Два года спустя он так описал свои впечатления от этой встречи на допросе в Баварском земельном управлении уголовной полиции в Мюнхене:

"Вечером дело дошло до окончательной передачи в одном из ресторанов Берлина. Этот выбранный старыми оперативниками ресторан был по всем параметрам совершенно непригоден для передачи агента (очень маленький, маленькое расстояние между столиками, соседи могли слышать все разговоры). Я посчитал эти обстоятельства достаточной причиной, чтобы еще раз встретиться с агентом наследующее утро один на один и сообщить ему определенные детали (номера телефонов), а также произвести оплату за его услуги к этому моменту.

На встрече следующим утром "Уленшпигель" показался мне очень усталым. На мой вопрос он ответил, что после того как мы расстались прошлым вечером, он продолжил отмечать прощание со своими старыми агентуристами. Это, по моему мнению, совершенно противоречило основным принципам разведывательной работы. Я передал "Уленшпигелю" деньги и мой номер телефона для связи.

Сегодня я очень благодарен Шустеру за эти его слова. Они прекрасно показывают, насколько моя философия работы отличалась от практикуемой БНД. Уже этот коротенький отрывок свидетельствует о высокомерном и презрительном отношении к агентам. Конечно, мы в этот вечер хорошо посидели с "Уле". Он был в Берлине один, а мы уже к тому времени стали хорошими друзьями. Мы разговаривали о детях, об их проблемах и об их делах в школе. Этим личным отношениям с "Уленшпигелем" Шустер и так помешал тем вечером во время ужина, да и сам он не скрывал, что чувствует себя тут неуютно. Очевидно, он хотел бы продемонстрировать перед агентом фонтан красноречия, в котором он рассказал бы "Уленшпигелю" о своих выдающихся способностях разведчика и о своих прошлых заслугах.

Но из этого ничего не вышло. Мы не разрешили даже маленького фонтанчика за столом. Шустеру ничего не осталось, кроме как с бравым видом лопать свое "карпаччо". При этом он никак не мог общаться с этим русским как нормальный человек. Никому за этим столом его хвастовство было не нужно. "Уле" был лучшим источником всей Службы. Не в последнюю очередь потому, что мы с ним обращались естественно. Он сам знал, чего стоил. Ему не нужна была пустая болтовня и похвалы от незнакомого ему человека. Куда важнее было для него, что мы успели купить игрушечную железную дорогу для его сына, которую он ему пообещал. Он хотел сидеть с друзьями, пить вино, рассказывать анекдоты, поглядывать вслед одной или другой красивой женщине. Порой ему хотелось и напиться.

Шустер же хотел принять "дело", как предписано инструкциями. А нам нужно было передать "человека", служившего нашей стране в надежные руки. Именно потому, что он так старался, что рисковал своей жизнью, он заслуживал особенной осторожности, чуткости и заботы. А Шустер, исходя из своего представления о своем себе, был в этом смысле прав, говоря, что наше поведение противоречит основным принципам разведывательной работы.

Шустер действительно искренне верил, что купил "Уле" за двадцать тысяч марок. На самом деле информатор согласился следующим утром продолжить работу, но при условии, что я буду присутствовать на следующей встрече, чтобы прояснить возможные нерешенные еще вопросы. Сказано, сделано. Шустер пообещал сообщить мне и Фредди, как только "Уленшпигель" объявится.

В апреле "Уле" позвонил мне. Он был в Берлине и спрашивал, найдется ли у меня для него время. Я тут же отправился к нему. Мы встретились вблизи городка Нойруппин. Вечером он сообщил мне, что разбил бы себе голову из-за "Гюнтера" (так представился ему Шустер). Я посоветовал ему хотя бы попытаться с новым оперативником. На встречу в Гамбурге я согласен был поехать с ним.

В следующий понедельник "Уле" и я сидели в моей служебной машине. Мы катили по автобану в направлении Витштока. С замиранием сердца мы свернули на стоянку. Мой гость взял мобильный телефон и набрал номер "Гюнтера". Тот мгновенно бы у аппарата. "Уленшпигель" вежливо представился и сказал что едет сейчас в Гамбург. Шустер, очень радостный, назвал ему отель, в котором остановился. "Уленшпигель" спросил его: – А что с Хорстом? На это Шустер ответил: – Ах. этот нам совсем не нужен. Мы и вдвоем прекрасно справляемся. "Уле" настаивал и стал говорить уже громче: – У нас была договоренность. Хорст еще никогда не нарушал обещаний. Когда он приедет на нашу встречу?

– Ну, тут есть проблема, – услышал я заикающегося Шустера, – он заболел, не может приехать. Но "Уле" хотел знать все точно: – Как заболел? Что значит заболел? Что с ним случилось? Шустер начал выкручиваться: – Он лежит в постели. Невозможно, чтобы он приехал. Но он просил передать вам привет от него. "Уленшпигель" выключил телефон и бросил его назад. Потом он проворчал ко мне: Ну что ж, ложись, ты же болен.

Он немного оттянул мое веко вниз. – Ага, это человек уже наполовину мертв. На его месте я не стал бы покупать себе долгоиграющую пластинку, а месячный проездной и подавно. Потом он вышел, скрестил руки на крыше "Опель-Вектры" и выругался. – Ну что это за безголовые люди! Скажи мне, пожалуйста! В Берлине он начинает наше сотрудничество с того, что организовывает за мной слежку, а теперь он мне лжет. Ну, давай поедем в Гамбург, а там я просто дам ему в морду. Потом я приглашу тебя в кабачок "Шиффербёрзе", и мы больше никогда не услышим и не увидим никого из этих болванов.

Когда он успокоился, мы обсудили наши следующие действия. Нам все равно хотелось узнать, чего хочет Шустер. У меня было еще с собой около ста секретных документов на пленке, которую доставил наш курьер. Аналитики оценили их в превосходной степени. Но мы еще не могли пустить этот материал в оборот, потому что наши переводчики не справлялись с таким объемом работы. Аналитик в Пуллахе уже сделали себе заметки, но ждали полного текста документов. Теперь я дал "Уле" весь пакет с пеленкой и сказал, чтобы он его отдал своему новому куратору. На этом он хотя бы заработает себе немного денег.

Забегу вперед. "Уле" отдал материал Шустеру. Когда того впоследствии допрашивали в Баварском земельном уголовном розыске, он выдал такой уничтожающий приговор:

_"Тогда мы в первый раз вместе провели беседу разведывательного характера, но результаты ее были сравнительно слабыми. Тем не менее, этот источник был классифицирован как агент высокого класса."_

"Сравнительно слабые?" Не были ли это разоблачающие слова, ставшие уже определенной традицией? Херле говорил о "переписанных газетных статьях". Совпадение? Для меня – метод. Но вот почему, это оставалось неясным.

Но вернемся к хронологии. Я, конечно, с любопытством ожидал увидеть, как работают настоящие профи. Потому я устроился неподалеку. Я пообещал "Уле" оставаться в пределах досягаемости. То, что я там увидел, было совершенно в стиле Джеймса Бонда. Господа из Пуллаха вели себя очень конспиративно. На сиреневой "семерке" БМВ они забрали информатора из придорожного кафе "Харбургер Берге". Туда ему пришлось доехать на такси. Потом некоторое время продлилась езда по автобану.

Шустер был не один со своим заместителем, а притащил снова целую команду "наружников". Встреча с агентом высокого уровня, пожалуй, стоила немалых денег. Они "стряхивали", как говорят у нас, несуществующие "хвосты", как черти. Для этого они так долго "проверялись", катаясь по кругу, пока не приехали почти в то же место, откуда начали поездку. Они не стеснялись никаких "спецэффектов" и включили в свою программу даже паром. То, что "Уле" во время "экскурсии" смертельно устал и рассердился, им не мешало, он сам интересовал их лишь постольку-поскольку.

Вся эта чепуха слабо впечатлила "Уленшпигеля". А внушительное жеманство отпугнуло его. А когда "наружники" из БНД провели обыск в его вещах, пока он плавал в бассейне отеля, его терпение лопнуло окончательно. Он позвонил мне и возмущенно сообщил, что мои преемники попытались тайно сфотографировать его в закрытом бассейне и копались в его вещах. Потом он спросил, как ему быстрее всего незаметно выбраться оттуда. Я попытался его успокоить. На следующий день "Уленшпигель" собрал свои вещи и сел в поезд на Ганновер. Он в буквальном смысле сбежал. По телефону он сообщил мне о целой толпе филеров, топавших за ним.

С громким визгом поезд остановился на Главном вокзале Ганновера. Открылись двери, люди входили и выходили. "Ули" подождал еще мгновение. Как раз перед тем, как поезд снова поехал, он вязл под руку свой багаж и спрыгнул на перрон. Только часть "наружников" успела отреагировать. Большинству пришлось беспомощно взирать на оставшийся на перроне объект их наблюдения.

"Ули" последовал моему совету. Он спрятал свои сумки в камере хранения. Потом он отправился в "Галерею Кауфхоф", большой универмаг в центре города. Там я встретил его в ресторане "Мёвенпик". Он знал его со времен одной нашей прежней встречи. Мы поменялись – ключ от камеры хранения на ключи от автомобиля. "Ули" сел во взятую напрокат машину, ждавшую его на подземной стоянке, и поехал в отель в одном из пригородов Ганновера. Я последовал за ним с его багажом.

Когда мы встретились вечером, он все еще был взволнован. Прошло некоторое время, пока я его смог успокоить. Мы оба так и не смогли додуматься, чего же добивались другие этим шпионским цирком. Потому мы бросили рассуждать на эту тему. Затем мы провели несколько дней вместе.

С Фредди я обсудил, что делать с "Уленшпигелем" дальше. Мы видели, что сотрудничество этого агента с Шустером будет бесперспективным и все равно хотели дать новому агентуристу еще один шанс. "Ули" встречался с Шустером еще два раза: раз в Венгрии и раз в Турции. Но его разочарование только возросло. Потому мы решили "отключить" агента. При его вербовке никто о нас не думал, потому и сейчас нам было наплевать на интересы Службы. "Уле" как человек был для нас важнее. В конце 1997 года мы прервали связь.

В 13 А некоторые специалисты выдвигали дичайшие предположения о возможной перевербовке нашего агента российской разведкой, и о том, что он был "подставой". Они в своих анализах предполагали самые запутанные теории заговора и просто не могли понять, что этот человек не мог работать в условиях взаимного недоверия. На самом деле все было намного проще.

Начальник отдела под серьезным подозрением

Летом 1997 года состоялась очередная встреча с "Рюбецалем" в Варшаве. К этому времени подозрения против начальника отдела Фолькера Фёртча укрепились настолько, что мне стало страшно. Уже некоторое время назад я заметил, что его имя было как-то упомянуто в связи с возможным существованием "крота", работавшего на одну из российских спецслужб. Но что делать с такой взрывоопасной информацией, если нет твердых доказательств? Потому я в полной растерянности носился с ней несколько недель. Но теперь поступила еще информация от первоклассного источника "Рюбецаль", а его сведения всегда были правдивы и очень информативны. Кроме того, я заметил, что "Рюбе" постепенно "уходил в укрытие", потому, что сам очень опасался того, что уже знал.

Именно от него и поступило, в частности, пресловутое "сообщение о заместителях". Он рассказывал, что первый заместитель директора ФСБ получил информацию от пятого заместителя президента БНД. В долгих дискуссиях с Фредди я попытался обосновать, что – кроме государственной измены – это могло бы означать. Мы выдвинули несколько идей. Одна или другая звучали порой слишком надуманно или фантастически, но, собственно говоря, мы пытались найти самое безобидное обоснование для этих упреков.

Фёртч, по нашим данным, поддерживал вполне официальные контакты с российской ФСБ. Потому мы спросили себя: могло ли случиться так, что его московский собеседник прихвастнул и из официальных бесед со своим немецким коллегой соорудил якобы агентурную связь?

Возможно, в договорах о воссоединении Германии были секретные договоренности, предусматривавшие отказ от взаимного шпионажа и определенный обмен информацией. Фёртч, как друг Бернда Шмидбауэра, государственного министра в Ведомстве федерального канцлера, осуществляющего координацию и надзор за деятельностью немецких спецслужб, был бы в таком случаем самым первым адресатом для такого обмена.

Но против обеих этих умозрительных моделей были многие сведения и улики. Прежде всего, Фёртч производил на нас впечатление человека, изо всех сил старавшегося скрыть произошедшее.

Мы рассмотрели и третий вариант – целенаправленную дезинформацию ФСБ с целью компрометации Фёртча. В этом случае тоже можно было рассмотреть две возможности. Либо его хотели очернить, чтобы нанести вред ему и БНД. В конце концов, мы тоже нанесли немалый ущерб Востоку благодаря нашим "кротам" вроде "Мюнхгаузена" или "Уленшпигеля". Или же ФСБ опасалась разоблачения своего агента Фёртча и пыталась предотвратить это специально подготовленными обвинениями, которые потом оказались бы лживыми. Этим методом российские разведывательные службы уже много раз успешно пользовались в прошлом.

Мы рассматривали проблему со всех сторон. Что нам нужно было делать? Просто не прислушиваться? Отводить глаза? Молчать? Я вовсе не хотел снова оказаться в роли гонца, приносящего плохую весть. Тут мне пришла в голову идея: во время следующей встречи "Рюбецаль" просто должен был надиктовать мне свои "показания" на диктофон.

Для этого 29 июня 1997 года я вылетел в Варшаву. Так как я прервал сотрудничество с Фредди, мои шефы выделили мне в помощь одного сотрудника из подотдела внутренней безопасности. С ним я встретился во Франкфурте. Оттуда мы полетели самолетом "Люфтганзы". Мы решили сначала действовать поодиночке, чтобы потом нам было легче помогать друг другу. Уже прибыв в Варшаву, я потерял коллегу. Зарегистрировавшись в отеле, я сел в холл и ждал его.

Вскоре мой новый партнер прибыл и отправился в бюро регистрации. Там возник шум и даже переполох. Он бегал от одного служащего гостиницы к другому и дико жестикулировал. Затем он вышел из отеля, взял такси и уехал. Через час он снова появился, очевидно, не замечая меня. Когда он один вошел в лифт, я зашел вслед за ним. – Что случилось? – спросил я. – Мне нужно в больницу. Я испугался. – Что, ради бога, произошло?

– У меня шумит в ушах, – ответил он. Возможно, я тогда выглядел так, как будто меня стукнули по затылку. – Шумит в ушах, у тебя шум в ушах? И поэтому тебе нужно в больницу? Ну да, логично. Я тоже бы так сделал. Всякий раз бегу к доктору, когда у меня шумит в ушах. Дверь открылась, и он исчез с карточкой, где был написан номер его комнаты. Я обалдел настолько, что забыл выйти из лифта. Шум в ушах, сказал он, шум в ушах…

В моем номере я свалился в кресло. Потом открыл бутылку пива и отхлебнул из нее. Я еще никогда в жизни не пил днем никаких спиртных напитков. Но это было уже слишком. Где Фредди, думал я, я срочно хочу вернуть Фредди.

Как позднее выяснилось, у моего нового партнера при приземлении в Варшаве возникли проблемы с выравниванием давления. Это так обеспокоило его, что он обратился к врачу. Для сравнения: сам я перед поездкой в Варшаву во время занятий спортом повредил себе мышцу, почти не мог ходить, а после этого еще три месяца был на больничном. А этот новый коллега бежал к врачу с шумом в ушах и вел себя так при этом, будто ему оставалось жить считанные дни.

Около 20.00 в гостиницу пришел "Рюбецаль". Он перефотографировал некоторые секретные документы и еще принес несколько отдельных сведений по интересующим нас делам. Как и планировалось, я попросил его все надиктовать на пленку. Он постучал мне по лбу:- Ты совсем сошел с ума. Лучше сразу дай мне веревку. Об этом не может быть и речи.

Как обычно, он сделал заметки на своем языке на листочке. Но и листок он не хотел выпускать из рук. – Запиши все, я тебе продиктую, – сказал он. Я понимал его ситуацию, потому согласился и сделал так, как хотел он. В конце он дал мне все-таки свой листок. Теперь и у меня была двойная информация – собственноручные заметки "Рюбецаля" и мои переведенные им записи.

Я заплатил "Рюбецалю" причитавшиеся ему деньги. При этом должен был присутствовать мой коллега. "Рюбецаль" отдал нам поврежденное второе дно чемодана "Самсонайт". В БНД такое вставное дно используется как "транспортный контейнер", с помощью него в чемодане легко можно устроить тайник для документов. Мы должны были забрать его с собой в Германию, чтобы починить. Этим заданием хотел заняться мой коллега.

Поздно вечером в Варшаву прибыл и "Уленшпигель". Когда мой партнер уже спал, мы с ним еще раз все обсудили. Я должен был предупредить "Ули". Если Фёртч предатель, то близость между доктором Херле и Фёртчем представляет угрозу для моего источника. Я чувствовал себя ответственным за его безопасность. Потому предупредить его было моим долгом.

Но "Уле" был и моим шансом. Я смог с его помощью проверить, что именно написал кириллицей "Рюбецаль" на листочке. "Уленшпигель" углубился в текст и застыл от ужаса. В прочитанном он увидел обвинения против Фёртча и сразу осознал опасность для себя.

– Ты должен мне помочь. Я не могу передать эти рукописные заметки. Пожалуйста, наговори мне все, что написано на листке, на пленку, – попросил я его. После долгих раздумий он, наконец, согласился при условии, что после анализа я эту кассету сотру. Это я ему пообещал.

На следующее утро мой коллега пришел ко мне очень взволнованным. – Я не могу взять с собой это вставное дно. Если его обнаружат на границе, меня могут арестовать. – Тогда выбрось его, – предложил я ему. – Но как, не могу же я просто бросить его в урну? – Тогда разрежь на маленькие кусочки и выбрось по частям. Примерно через полчаса он снова стоял предо мной, с пластиковым кульком в руках.

Он открыл мне его, чтобы я взглянул. – Все разрезано на мелкие кусочки, – доложил он со всей гордостью, – я разрезал своими маникюрными ножницами. На самом деле довольно большую пластину он разрезал на кусочки размером с монету. Я не мог сдержать смех, когда одобрительно сказал ему: – Хорошая работа. А теперь нужно незаметно выбросить. Теперь я подумал, что он просто бросит кулек в мусорный бак, но и тут я сильно ошибся. Впоследствии я очень сожалел, что никто не снял на видео, как мой коллега выполнял это задание.

Усиленно старясь не выделяться, он прохаживался по большой парковке возле отеля "Виктория Интернейшнл". Мне пришлось дважды присмотреться, чтобы его узнать. Раз за разом он останавливался, удостоверялся, что никто за ним не следит, лез в карман и незаметно бросал на землю пригоршню кусочков оставшихся от бывшего вставного дна. Постепенно мне уже надоели все эти шпионские игры.

Я посоветовал бедному коллеге ехать домой на поезде, чтобы он больше не жаловался на шум в ушах. Он так и сделал. После того, как я прилетел назад, я еще два дня пробыл в Мюнхене. Все это время о моем попутчике ничего не было слышно. На третий день он появился в Берлине в нашем тамошнем филиале. Он, заблудившись в Польше, наконец-то добрался до Германии.

На встрече в Варшаве я по просьбе отдела безопасности попросил "Рюбецаля" как можно быстрее достать больше материала по делу Фёртча. Чтобы не упустить ни одной улики, пуллахцы попросили помощи у своих коллег из Швейцарии, Франции и Англии. В сентябре 1997 года "Рюбецаль" доставил нам один документ из России, содержащий неоспоримые улики. Но сначала короткая предыстория.

"Рапорт"

Мои шефы проверили две возможности для передачи материала. "Рюбецаль" должен был передать документы во время одной из его зарубежных поездок менеджеру полетов в аэропорту Франкфурта. Тот потом передал бы их в БНД. В этом случае "Рюбе" мог бы устроить все быстро и легко, не покидая транзитной зоны франкфуртского аэропорта. Вторым методом был конспиративный адрес в городке Геретсрид под Мюнхеном. Туда он мог бы послать свои сведения просто по почте. Обе возможности проверил не я сам. Это было новинкой в моей служебной деятельности, что материал от агента шел мимо меня прямо в Службу.

Как и запланировано, "Рюбе" 28 октября 1997 года во время промежуточной остановки во Франкфурте-на-Майне подошел к менеджеру полетов авиакомпании "Люфтганза" и попросил взять конверт. Но тут случилась неудача. Сотрудница авиакомпании захотела почему-то посмотреть паспорт "Рюбецаля". А в противном случае она не могла взять письмо. Под каким-то предлогом "Рюбе" отошел, чтобы тут же позвонить мне. – Это что за игра такая? Они говорят, им нужен мой паспорт. Ха-ха-ха! Ты вообще-то думаешь о моих нервах? Может быть, мне не хватает своих проблем?

Потому он просто послал письмо по почте на конспиративный адрес в Геретсриде. Оттуда его забрал начальник команды наружного наблюдения. Я не получил никакой информации об его содержании. Только сотрудница, ведущая дело, кратко рассказала мне, что материал был, очевидно, первоклассный, но требовал еще уточнения и проверки.

6 ноября 1997 года меня снова вызвали в Мюнхен. Вызов не касался непосредственно дела "Козак-3", но был связан с ним. Причиной проведения новой акции послужил сам Фёртч. Реферат его "шурина" Херле все время прилежно собирал обвиняющий материал против меня. Кроме того, все собрание упреков и подозрений в мой адрес было сведено вместе в дело под внутренним номером 13А-0854/97. Среди прочего, утверждалось, что я имел доверенности, позволившие мне распоряжаться банковскими счетами агентов и потому, возможно, мог злоупотреблять их деньгами. Фёртч предъявил досье президенту БНД Ганс-Йоргу Гайгеру, чтобы в очередной раз донести на меня. Это случилось ровно на следующий день после того, как в Центр прибыл "Рапорт" от "Рюбецаля".

Мои шефы Вильгельм, Ольгауэр и Ульбауэр собрались вместе и ждали меня. Присутствовали еще коллега, ведущая дело, и Оффенбах. В первый момент я даже вздрогнул, потому что это собрание выглядело в точности как трибунал. Но это было не так. Люди из отдела безопасности сообщили мне, что они из-за многочисленных подозрений Херле в мой адрес вынуждены были провести новое расследование моей деятельности. Все упреки были тщательно проверены. Ольгауэр с удовольствием сообщил мне, что все подозрения оказались необоснованными. Днем раньше они уже сообщили о результатах проверки президенту БНД и при этом в присутствии одного в данном случае нейтрального и незаинтересованного директора в БНД. Я был очень рад, но одновременно моя потребность в проверках была удовлетворена.

Теперь я с любопытством ждал новой информации. После того, как я некоторое время постоянно настаивал на этом, коллега, ведущая дело, показала мне русский оригинал, а затем и немецкий перевод. По словам этой сотрудницы, содержание документа однозначно указывало на Фёртча как на предателя. Большую часть того, что содержалось в документе, я сам не мог классифицировать. БНД даже попросила одного специалиста из бывшей восточногерманской Штази, имевшего опыт в чтении таких бумаг, разобраться в его содержании. Он охарактеризовал содержание материала как "очень серьезное" и пришел к выводу, что документ настоящий. Но с другой стороны несколько месяцев спустя федеральный прокурор Шульц в ходе своего следствия, опираясь на независимых экспертов, заявил, что данный "Рапорт" является стопроцентной фальшивкой.

+ + +

_* /ШАПКА ФСБ/

Рег. № 24-171