Ангел истории в отпуске

Ангел истории в отпуске

Пока в Европе безгранично царил дух науки и промышленности, туризм был явлением периферийным и в экономические расчеты не входил. Сегодня гостинично-туристская отрасль находится среди лидирующих по финансовой динамике, многие европейские страны и регионы возлагают на нее немалые надежды, особенно в сфере занятости. Однако, несмотря на наличие многочисленных старых и новых туристских мест и зон, Европа как целое продолжает ностальгически мыслить себя в терминах ушедшей эпохи.

Брюссель пока не представляет себя Симферополем, хотя имеет к курортности отношение столь же прямое. В этом Европа должна перестроиться, если не хочет, чтобы более расторопные и догадливые партнеры навсегда вытолкали ее со сцены.

Европа остается пока главным направлением европейских туристов. От них она получает все еще в десять раз больше дохода, чем от туристов неевропейских. Тенденция последнего десятилетия к кратковременным путешествиям (от выходных до одной недели) указывает, среди прочего, на еще не исчерпанный интерес европейцев к своему континенту. Туризм способствовал эколого-коммерческому сдвигу европейцев в отношении к своей территории. Ландшафт нужно беречь, если хочешь его продавать. Однако, придя во многие города и регионы Европы, туризм изменил их облик не меньше, чем последняя промышленная революция. Поэтому на смену императива защиты окружающей среды от индустриального загрязнения пришла задача охраны пейзажа и населения от туристов; она стала задачей самой туриндустрии, заботящейся о завтрашнем туристском ресурсе места.

Многие туристические регионы Европы смогли стать таковыми именно потому, что не претерпели массированной индустриализации. Им удалось перескочить из аграрной фазы прямо в курортную. Таков случай, например, многих альпийских долин, средиземноморских островов и прибрежных зон. Послевоенный туризм стремительно модернизировал аграрные районы, поднял материальный уровень местных жителей, превратив их самих в потенциальных туристов. Так, массовый туризм в Италию породил – очень поздно, практически только в начале 80-х годов – массовый туризм итальянцев.

Европейские аборигены стоят перед жестким double bind: они должны и обслуживать приезжих на уровне современного интернационального комфорта, и являть им спектакль своей невинности. С одной стороны, перманентный взгляд туриста воспитал в них самосознание объектов, достойных наблюдения. С другой, они с негодованием обнаруживают, что взгляд туриста, желающий, казалось бы, ухватить жизнь «как она есть», волшебно, но не всегда благотворно, видоизменяет ее. Туризм заставляет шить и носить якобы традиционную одежду, танцевать якобы традиционные танцы, сдвигать местные праздники на удобное приезжим время, устраивать кафе со столиками на свежем воздухе и с музыкантами даже в тех регионах, где такого отродясь не водилось. Церковь, посещаемая толпами чужаков, для местных перестает быть церковью. Архитекторы гостиниц и вилл вынуждены потакать суммарным клише визитеров: единого «средиземноморского», «северного» или «альпийского» типа домов в истории не существовало, но турист захотел, и они появились.

Экономисты новой туристической бранши постоянно сталкиваются с этой классической фигурой: туризм сначала порождает, а потом портит свой объект и в конце концов снижает его туристскую ценность. Особенно это заметно на Ривьере и в старинных городах. Виллы вытесняют местные дома, растущие цены на недвижимость изгоняют местных жителей, которые изначально должны были – вместе с морем, солнцем и скалами или же, наоборот, с местным собором и лабиринтом улочек – являть собой часть социоприродного пейзажа. Туризм способен вывести регион из отсталости, но может оказаться, что отсталость и была его единственной прелестью.

Туризма не было бы без демократии, тем более туризма по Европе, родине демократии. Он стал теперь осью новых социальных переконфигураций. Сначала массы отвоевали себе заслуженный досуг. Потом деиндустриализация предоставила им его в изобилии в виде вынужденного безделия. По статистике, сегодня больше всего работают и меньше всего отдыхают дипломированные специалисты. Разумеется, за малое количество досуга они требуют компенсации в виде его качества, оставляя образовательно-социальным низам сон и телевизор (которые социологические классификации объединяют под одной оксюморонной рубрикой «пассивной активности»). По мере постепенного омассовления некогда элитарных отраслей туризма богатые к ним остывают. Стало исчезать социальное принуждение к путешествию. Некоторые из фронды и вовсе перестали путешествовать. Из факторов, препятствующих поездкам, у бедных на первом месте – соображения финансовые, у имущих – сознательный выбор, антитуристская установка. Из-за деиндустриализации местные власти многих регионов разворачивают активную кампанию по рекламе своих мест. Поэтому все больше людей обнаруживают, что сами живут в туристическом месте и теперь желают – кто вынужденно, кто осознанно – воспользоваться его благами.

Европейская курортная индустрия глобализируется, равняясь на передовиков. Она пытается конкурировать даже в таких, казалось бы, безнадежных для нее областях, как сексуальный туризм, – разумеется, только в феминистски-политкорректных его проявлениях. Пока мужчины совершают дальние туры по линии Eldorador Aphrodite (Таиланд, Куба…) по следам героев «Платформы» Мишеля Уэльбека (2001), женщин ожидают Greek или Italian lovers, и не только на керамике или фресках. Недавно даже швейцарская туриндустрия, исчерпав, видимо, ресурс шоколада и сыра, решила привлечь внимание туристок к широким плечам и доброму нраву местных ковбоев.

Сдвинувшись вместе с обществом в постмодерн, туризм стал одним из его принципиальных топосов. Прежние точки отсчета туристского опыта – слова «у нас», «у себя», «дома» – утратили прежнюю определенность. Понятие своей страны потеряло свою однозначность, незыблемость. Есть фанатики Непала или Гватемалы, которые читают и знают об этих странах гораздо больше, чем о стране, гражданами которой являются или в которой работают или проживают большую часть года. Само понятие туризма в каком-то смысле устарело, ибо оно противостоит уже не неподвижному миру, а миру чрезвычайно мобильному. Туризм теперь – последнее средство вернуть дому, быту, очагу, обиходу их прежний спокойный и надежный смысл. Жизнь становится такой непредсказуемой и рискованной, что, еще более умножая эти ее черты в поездке, турист пытается придать своей «обычной» жизни иллюзию упорядоченности. Неслучайно групповой туризм, несмотря на весь сарказм в его адрес, не вымирает. Туристская группа добавляет к мнимым и действительным опасностям путешествия пикантный риск оказаться включенным в группу, гораздо более гетерогенную, чем обычное сообщество друзей, знакомых, коллег, соседей, встретиться с людьми, с которыми в обычной жизни не пересекаешься.

Пространственная мобильность сливается с социальной. Во время отпуска турист не только пересекает страны, но и покидает свою социальную нишу, становится королем, которого, как известно, играет свита: таксисты, стюардессы, портье, горничные, повара, официанты, гиды… Так и человек постмодерна, бросая вызов вековечной обреченности людей на жребий своего рождения, за свою все более долгую жизнь пересекает все более многочисленные поприща, профессии, социальные классы и категории, субъективные позиции и инстанции.

На прощание напрашивается небольшая философско-социологическая гипотеза. Подумаем о тех, кому посчастливилось не только пожить в XX веке, но и прожить его более или менее весь, хотя бы в усеченной хронологии Эрика Хобсбома – 1914–1991. Мне кажется, что именно этим людям впервые в истории человечества представилась возможность (если не необходимость) прожить жизнь по особой формуле, которая, может быть, станет тривиальной для их потомков. Если прежние поколения рождались и умирали, оставаясь сущностно теми же, то это поколение впервые изведало, испробовало за одну человеческую жизнь целый ряд различных способов индивидуации, принципиально не сводимых к возрастным переменам. Человек этого поколения мог родиться телом, наделенным душой, в детстве осознать себя подобием божьим, в юности стать субъектом, затем пройти через психоаналитические топики, экзистенциалистскую негативность, побывать в шкуре Dasein, чтобы потом, под занавес, оказаться, скажем, интенсивностью или множественностью. Иначе говоря, если прежние поколения могли идти по дороге жизни, нанизывая разнообразные впечатления на одну и ту же личностную ось, то отныне и, может быть, во веки веков по дороге будет перемещаться некий Протей, некий онтологический турист, разные аватары которого будут перетекать друг в друга, забывая о предыдущих фазах, не опознавая себя в смутных воспоминаниях о впечатлениях, как нам случается путать пляжные фотографии разных каникул.

Сменяющая индустриальную курортная эпоха будет, как и любая другая, невечной. Что придет ей на смену? История покажет.

Интересно, что в выражениях «история покажет», «история рассудит» слово «история» понимается, как ни странно, в смысле «будущее». А надо бы буквально: мы сейчас, сегодня, всегда предстаем перед судом прошлого, и будущее тоже этого суда не избежит. Европеец остается «археолатром» – ностальгическим поклонником и искателем истока, который он возводит в кумира и миф о котором незаметно и неизменно включает в свою генеалогию и биографию. Подобно ангелу истории, европеец путешествует по Европе, глядя назад, ища там одобрение и порицание, пытаясь вычитывать в прошлом «перечень причин» взлета и падения своей цивилизации. Путешествие по Европе завтра еще больше, чем сегодня, будет сентиментальной прогулкой, прощанием с Европой, которую он знал, – полетом во сне и наяву, на самолете или верхом на ангеле истории, по местам боев с самим собой, по руинам планов на жизнь и реконструкциям воздушных замков, по произведениям архитекторов и поэтов, по следам миллионов других туристов.

Наша беглая экскурсия по курорту Европа подходит к концу. Вы устали от гида, он – от вас. Удачного вам шопинга! Последняя информация для маньяков аутентичности: лавочки амулетов и сувениров для паломников находились в эллинистическую эпоху прямо за пропилеями. Сейчас они перемещены в городские кварталы, где раньше располагались мастерские, эти сувениры производившие. Где теперь производятся сувениры? Фабрики вынесены в загородную промзону, ну и в Китай, конечно. Кто сказал «подделки подделок»? Эти сувениры – ваши, поэтому аутентичные.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.