III–II. ВОЙНА "ШЛЯП". 1741–1743 гг

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

III–II. ВОЙНА "ШЛЯП". 1741–1743 гг

Если рассматривать эту войну с точки зрения политических причин, то она, на мой взгляд, представляется самой запутанной, непредсказуемой и даже в известной степени бестолковой.

Кстати, и о военных действиях, можно выразиться приблизительно также. Были отдельные четкие эпизоды боевой работы войск, были некоторые славные дела, но общее впечатление от войны поражает своей безалаберностью. Причем если бы это касалось только русских! Тут можно было бы пожать плечами и сослаться на наши вечные проблемы с загадочностью и непредсказуемостью русской души, где безответственность соседствует с упорством, юродство с природной смекалкой и хитрецой, лень с непостижимым трудолюбием, тугодумие с внезапной скоростью принятия решений, правда зачастую поспешных, но выполняемых с чрезвычайной смелостью и отвагой. То мы преклоняемся перед всем иностранным, то напрочь все отрицаем. Но это мы — русские, а шведы-то каковы? Да они себя проявили ничуть не лучше, а в чем-то даже и перещеголяли.

Но политика! Тут узел был завязан намертво. Уже никто и ни в чем разобраться не мог. Особенно шведы. Потому и выход для них оставался один — война! Но обо всем по порядку.

Глава 1. ПОЛИТИЧЕСКАЯ НЕРАЗБЕРИХА В ЕВРОПЕ И РОССИИ

Все началось с кончины 1 февраля 1733 года Августа II, короля польского, курфюрста саксонского, бывшего союзника России по Северной войне. Того самого, что доблестный Карл XII, король-солдат, гонял по всей Европе. Но, как мы помним, Северная война закончилась победой русских, а значит, и Август II остался на польском троне. Но как только король умирает, сразу появляется несколько претендентов на освободившееся царственное место. В первую очередь, конечно законный наследник покойного, сын Фридрих-Август (впоследствии Август III Саксонский). Во-вторых, вновь выходит на политическую сцену Станислав Лещинский, уже побывавший в роли претендента во время Северной войны, как ставленник Карла XII. Но в рассматриваемый период, Лещинский успел выдать свою дочь Марию за французского Людовика XV, а потому и сменил покровителя — побежденную Швецию на Францию. Ну и, в-третьих, довольно недолго упоминался еще претендент от Австрии — Инфант Португальский Дон Эммануэль. Правда, от услуг последнего отказались уже к лету 1733 года. С первыми двумя проблем хватало!

Итак, основной спор разгорался между Россией и Францией. Швеция пока оставалась в стороне, но внимательно наблюдала за происходящим, выжидая удобный момент для вступления в игру. Деньги! Деньги, господа. Все решали деньги.

Я позволю напомнить, что в соответствии с пунктом (артикулом) 8 договора о мире с Россией, подписанным в Ништадте в 1721 году, Швеция получила от России 2 миллиона ефимков[604]. Платежи предполагалось произвести четырьмя равными долями и в следующие сроки — февраль и декабрь 1722 года, октябрь 1723 года и сентябрь 1724 года. Причем это не было некой контрибуцией, поскольку Россия была победительницей в войне, это был политический шаг Петра Великого, понимавшего, что вместе с потерей ряда прибалтийских провинций и выборгского лена, королевский дом Швеции и ее аристократия лишились значительной части своих доходов. ("…хочет Его Царское Величество обязан быть и обещает Его Королевскому Величеству… сумму двух миллионов ефимков… заплатить" — т. е. это желание самого Петра — прим. автора). Таким образом, выплата этих денег, да еще и растянутая более чем на два года, была некой уступкой за нейтральность шведской стороны на ближайшее время. Кроме того, Швеции позволялось вывозить через русские теперь порты — Ригу, Выборг, Ревель, беспошлинно пшеницу. Помимо указанных денежных выгод в соответствии с мирным договором, дополнительно Петр I заключил со Швецией в феврале 1724 года (а выплата последних 500000 ефимков только в сентябре того же года! — прим. автора) особый трактат (allians-traktat), как сказали бы мы сейчас: "о мире и дружбе, и взаимопомощи". И сроком на 12 лет. Нарушать трактат шведам было пока не с руки, потому они и выжидали, чем закончиться конфликт между Россией и Францией.

Вечно шумящий, бурлящий и рубящийся между собой на саблях польский сейм, "вдруг" единогласно (на французские деньги) избирает 12 сентября 1733 года королем Станислава Лещинского.

Россия отреагировала молниеносно. Тут же польскую границу переходят корпуса Ласси[605] и Загрежского, в скором времени занимают Варшаву, на престол возводится Август III, а Лещинский бежит в Данциг (совр. — Гданьск). Русские его преследуют, начинается осада. Данциг обороняют поляки (гарнизон составлял около 20000 чел.) вместе с французским экспедиционным корпусом (три батальона из полков Блезуа, Перигор и Ламарш, всего около 4000 солдат) и даже с помощью отрядов шведских добровольцев. В июле 1734 года Данциг пал, Лещинский бежал. Казалось, в Европе наступило затишье. Но, мнимое!

Пришло время вспомнить о том самом трактате "о мире и дружбе", заключенном Петром со Швецией на 12 лет. Приближалось время его продления, и царствующая Императрица Анна Иоанновна старалась ускорить этот процесс, дабы обезопасить себя от враждебной реакции шведов на изгнание Лещинского, поддерживавших его по старой памяти.

Но здесь надо остановиться на проблемах династического кризиса в самой России, начавшегося после смерти Петра I.

В 1715 году Петр убивает своего единственного наследника царевича Алексея, а второй сын, рожденный от брака с Екатериной, умирает в младенчестве. Единственным законным претендентом мужского пола на русский трон остается сын казненного царевича Алексея — Петр, которому на момент смерти Императора исполнилось лишь 10 лет.

Но на престол взошла вдова Императора Екатерина I, поддержанная Меньшиковым, Толстым и Апраксиным, и главным образом, стоявшими за ними гвардейскими полками.

От брака с Петром Великим у Екатерины были еще две дочери — старшая Анна и младшая Елизавета. 21 мая 1725 года Анна сочетается браком с герцогом Голштинии Карлом Фридрихом (1700–1739). Герцогство Голштиния сыграло немаловажную роль в русско-шведских отношениях, да и вообще в русской политической жизни XVIII–XIX столетий.

Отец жениха Анны герцог Фридрих Голштинский был другом шведского короля Карла XII, и даже был женат на его старшей сестре Гедвиге-Софии. В Северную войну герцог сражался на стороне шведов и погиб в 1702 году.

Поскольку прямых наследников у погибшего в 1718 году в Норвегии Карла XII не было, то вопрос о престолонаследии должен был решаться между Карлом Фридрихом — сыном старшей сестры Гедвиги-Софии, умершей в 1709 году, и младшей сестрой короля — Ульрикой- Элеонорой, бывшей замужем за Принцем Гесеннским Фридрихом. Ближайшим претендентом на шведский престол, как раз и являлся племянник погибшего короля, и даже находившийся в момент смерти Карла XII в рядах шведской армии. Но в дело вмешался шведский ригсдаг (парламент), мечтавший об ограничении королевской власти, и фактически был произведен переворот. Голштинский герцог Карл Фридрих (будущий зять Петра Великого и Екатерины) был вынужден бежать. В результате победила младшая сестра Ульрика-Элеонора, ценой согласия на ограничение абсолютизма взошла на престол, но, отличаясь крайне неуживчивым характером, по настоянию ригсдага через год уступила его своему мужу Фридриху I, от лица которого подписывались и Ништадтский мир и союзный трактат.

Отстраненный таким образом подальше от шведского престола племянник Карла XII — Карл Фридрих Голштинский становится мужем Анны — дочери Петра Великого, а через три года у них появляется сын — Карл-Петр-Ульрих[606]. И сразу же становится реальным претендентом по женской линии на два престола — России и Швеции. 7 пункт или артикул Ништатдского мира гласил о том, что никоим образом русская сторона не будет никогда вмешиваться в дела наследственные королевства Швеции. Интересно, почему этот пункт (артикул) был вообще включен в договор? Предчувствия шведской стороны о наличии голштинского жениха и русской невесты? Скорее всего, да. Изгнанный голштинский герцог, потеряв право стать королем Швеции, наверняка стал бы добиваться правды на стороне. А самым мощным союзником для него являлась Россия. Тем более, что даже его воинственный дядя Карл XII еще до своей кончины уже начал мирные переговоры. Таким образом, его племянник становился, как бы продолжателем дела самого Карла XII. Но с другой стороны данный пункт (артикул) одновременно ведь гарантировал, что русская сторона будет также препятствовать и любым другим попыткам, как сейчас говорят, третьих лиц, вмешиваться во внутренние наследственные дела королевства. То есть, русская сторона оставляла за собой право некоего законного контроля за престолом Швеции. Здесь, я думаю, русские переиграли шведов. Этот пункт договора был выгоден, прежде всего, России!

Как в политике и не разыграть подобную карту. Поэтому Екатерина I стала намекать шведской стороне еще до рождения младенца о правах своего зятя на королевский трон. Россия даже планировала некие военные действия в 1725–1727 гг. в пользу родственной ей теперь Голштинии, что заметно ухудшило отношения сторон[607]. Рождение ребенка, уже, правда, после смерти Екатерины, сделало шведов еще более подозрительными и недоброжелательными к России, поскольку они понимали, что этот вопрос, может рано или поздно опять всплыть. Кстати, так и произойдет, но уже в царствование "матушки" Елизаветы.

Между тем, Екатерину I сменил двенадцатилетний законный наследник — Петр II, (внук Петра Великого, сын казненного царевича Алексея), но ненадолго — скоропостижно скончался через три года. Вслед за ним вспомнили о дочерях сводного брата Императора Петра Великого, правившего даже вместе с ним некоторое время — Ивана V, Анне и Екатерине. Так на русский престол взошла Анна Иоанновна. Но она была бездетной вдовой, ее общепризнанный фаворит Бирон, несмотря на все милости и звания, полученные от Императорского двора, был женат, претендентов на свою руку она не искала, но требовался наследник. И тут она привлекает свою сестру Екатерину, а точнее ее дочь, свою племянницу — Елизавету-Христину, крестит ее по православному обряду и нарекает Анной Леопольдовной, и тут же выдает замуж за Принца Антона-Ульриха Брауншвейг-Люнебургского и ждет наследника.

Вернемся немного назад к тому самому трактату (allians-traktat) "о мире и дружбе" 1724 года. Анна Иоанновна через русских посланников в Стокгольме, сначала графа Головина в 1731 году, а затем и его преемника Бестужева, пыталась ускорить продление трактата. Однако король Фридрих I не обладал всей полнотой власти в стране и особо к этому не стремился. Хотя король и был настроен миролюбиво по отношению к России, тем не менее, за него все решал ригсдаг, которого устраивал именно такой король, но парламент помнил о существовании и племянника Карла XII и его сына, а также о намеках еще Екатерины I. Поэтому под предлогом того, что срок трактата еще не истек, всячески откладывал рассмотрение этого вопроса. Между тем франко-русский конфликт из-за Польши следовало использовать в своих интересах.

В 1735 году Анне Иоанновне удается "убедить" шведский парламент в продлении мирного трактата. Аргументов было два. Первый — русская армии Ласси в союзе с Австрией победоносно вышла к Рейну в продолжение необъявленной войны с Францией по урегулированию польской проблемы, и к 3 октября было заключено перемирие. И второй, который был, возможно, существеннее первого, Россия, в дополнение к продлению мирного трактата, брала на себя возврат долгов Карла XII голландским банкирам, сделанным еще в 1702 году. Долг выражался круглой суммой в 750 000 голландских гульденов. Беря в долг у голландцев, Карл XII в качестве залога предоставлял все доходы (сборы) рижской таможни[608]. А Рига стала русским портом. Кстати, еще в 1721 году, когда подписывался договор об окончании войны, шведы требовали этот долг оставить за рижской таможней, но Петр I решительно отверг это, так как уже согласился выплатить те самые 2 миллиона ефимков. Но тут, как говориться, Анна Иоанновна стараясь успокоить шведов, (время было военное, Россия начинала биться с Турцией в безводных степях Причерноморья и пыталась решить проблему покорения Крыма), уступила давнему требованию. Таким образом, 5-го августа 1735 года трактат был возобновлен.

Одновременно с этим трактатом в июне того же года Швеция пытается подписать аналогичный договор и с Францией, но здесь фигурирует цифра в 300 000 гамбургских рейхсталеров, предназначенных для передачи шведскому парламенту. Однако, Франция, раскусив двойную игру, от выплат отказывается. Французский посланник в Стокгольме граф Кастея (Casteja) так резко высказался по этому поводу, что даже был выслан из страны манифестом от 18 марта 1736 года[609].

Между тем, Россия продолжает очередную войну с Турцией. Войну славную победами, но ужасающую своими потерями, а главное, Белградским миром 1739 года, который сводил на нет все жертвы русских войск. Немаловажную роль в заключение мира сыграла Франция, которой было выгодно подобное завершение войны. Франция надавила на Австрию, выступавшую союзницей России в борьбе с турками и терпевшую от них поражение за поражением, и та заключает сепаратный мир с Оттоманской Портой, поставив русских уже перед свершившимся фактом. Главнокомандующий русской армией фельдмаршал Миних[610] был в бешенстве от подобного поступка союзников, но изменить чего-либо, был уже не в состоянии — Петербург одобрил мир.

В тоже время, шведский парламент окончательно раскололся на "партию войны" с Россией, они себя называли партия "шляп", и миролюбивую партию "колпаков" или "шапок", к последней, кстати, принадлежал и сам шведский король. Расколу способствовало и то, что в декабре 1738 года Франция все-таки подписывает договор, предварительно еще заключив и оборонительный союз со Швецией, и 300000 золотых монет перекочевывают в Стокгольм.

Предводителем шведского дворянства (Landtmarshkalk) избирается граф Тессин, который в первой же речи на открытии заседания ригсдага 30 мая 1738 года заявляет о непримиримой позиции Швеции по отношению к результатам Северной войны, и то, что Швеция "готова всегда предпочесть могучую войну постыдному миру". Премьер-министр Арвид Горн, возглавлявший партию "колпаков" (mossor), вместе с шестью своими единомышленниками, были удалены из государственного совета.

Усердствовал и посол Швеции в Петербурге Эрик Нолькен. Посылая в Стокгольм донесения о ходе русско-турецкой войны, он говорил только об огромных потерях русских войск, что свидетельствовало, по его мнению, о крайне низких боевых качествах русской армии, при этом посол совершенно забывал о победах России, и о блестящих проведенных сражениях, как Минихом, так и Ласси, возглавлявших армию.

Чуть ранее, в том же 1738 году, под давлением Франции, а точнее в ожидании французского золота, Швеция начинает тайные переговоры с Турцией о возможном союзе против России. И даже отдается распоряжение о направлении в Финляндию двух полков для усиления шведского воинского присутствия близ границ России. Действительно, 6000 пехотинцев прибудут в Финляндию к октябрю 1739 года. Русский двор, через своего посланника в Стокгольме, Бестужева в частной аудиенции у короля поинтересовался о причине такой переброски войск непосредственно к русским границам. Король не смог прямо ответить на заданный Бестужевым вопрос. А в ответе официальном значилось, что шведские пограничные крепости в Финляндии находятся в плачевном состоянии, и войска туда направляются для производства фортификационных работ, а также подобные действия Швеции спровоцированы самой Россией, стягивающей войска к границам Финляндии. (Это в разгар-то боевых действий с Турцией!).

В 1739 году для переговоров с турками в Стамбул тайно направляется шведский майор Мальком Синклер (Цинклер — Zinckler). Но и русские не дремали. На обратном пути майора выслеживают близ города Христианштадта в Силезии, и по прямому письменному указанию президента Военной коллегии, генерал-фельдмаршала Миниха убивают. Исполнители по версии российского историка А.Б. Широкорада — поручик Тверского драгунского полка Левицкий, по мемуарам Манштейна — капитан Кутлер и поручики Лесавецкий и Веселовский[611]. Но суть от этого не меняется. Найденная при убиенном майоре почта вскрывается и подбрасывается на гамбургский почтамт. Копии бумаг, подтверждавших замыслы Швеции в отношениях с Оттоманской Портой, были, естественно доставлены в Петербург.

История получила широкую огласку и вызвала бурю негодования в Швеции. Русская сторона, конечно, представила доказательства своей "непричастности", но это мало кого интересовало. Возмущенные толпы жителей Стокгольма даже пытались разгромить в декабре 1739 года русское посольство и выбили стекла. Анне Иоанновне для отвода глаз пришлось сослать поручика Левицкого (или других исполнителей) в Сибирь, однако, при этом повысив в звании. В тоже время, Императрица, получив неопровержимые доказательства враждебных действий со стороны Швеции, тут же отреагировала запретом на вывоз хлеба из русских портов[612]. Одновременно Швеции был задан прямой вопрос об отношениях с Турцией, поставивший ее в очень неудобное положение.

В сентябре 1739 году завершается война России и Турции. Казалось, момент для нанесения удара по России упущен. Но волнение в самой Швеции наоборот нарастало. Ригсдаг Швеции должен был собраться в 1742 году, однако, под давлением "шляп" заседание переноситься на декабрь 1740 года. Главный вопрос обсуждения — война с Россией. Предводителем дворянства Швеции избирается граф Карл Эмилий Левенгаупт[613], самый популярный военачальник Швеции того времени, также ярый сторонник войны с Россией. При этом все считали, что планы и замыслы Швеции должны оставаться тайной для всех, включая короля. Шпилевская, в своей книге "Описание войны между Россией и Швецией в Финляндии 1741, 1742 и 1743 годов", ссылаясь на данные шведских архивов, полученные профессором Александровского Университета Фридрихом Сигнелиусом в 1848 году, сообщает о письме графа Карла Гилленборга, главы партии "шляп", т. е. войны, генералу Будденброку, командовавшему войсками в Финляндии, чтобы все донесения, имеющие отношения к предстоящей войны с Россией, адресовались лично ему, и никому другому.

При ригсдаге были образованы комиссии, одна секретнее другой, для окончательного решения вопроса о войне. Самое смешное то, что все эти комиссии рассматривали в худшем исходе войны с Россией — потерю Финляндии[614]! То есть, Финляндию не считали полноценной частью королевства. Обладание Финляндией означало лишь, что Швеция может еще что-то потерять, не подвергаясь сама опасности, так как защищена своим мощным флотом. И возможное отторжение Финляндии от Швеции не казалось чем-то существенным. Дескать, до самого-то королевства война не дойдет. И тут же рассматривался вопрос о том, что вряд ли остальная Европа, останется безучастной, если Швеция будет терпеть поражение, и сама по себе вмешается в вопрос об изменении территориальных границ на севере континента. Такое впечатление, что шведы собирались начинать войну "на авось", что скорее свойственно нашим соотечественникам.

21 июля 1741 года сейм почти единогласно, преодолев некоторое сопротивление представителей духовенства и крестьянства, принимает "историческое" решение. При этом было получено согласие короля, который в свою очередь, не будучи шведом (а выходцем из Гессена), "уступал" желанию народа, и при этом вызвался даже возглавить армию. Но у шведской армии был свой претендент на пост Главнокомандующего — граф Карл Эмиль Левенгаупт, считавшийся искусным полководцем, одним из главных инициаторов войны с Россией, ставший после графа Тессина еще и предводителем дворянства и пользовавшийся огромным авторитетом среди всех сословий. Поэтому королю было вежливо отказано по причине его уже преклонного возраста. (Существует, правда, еще версия о некой договоренности короля с ригсдагом о признании двух его детей, (получивших титул графов Гессенштейн), рожденных от девицы Таубе, с которой король даже якобы обвенчался. Это при здравствующей законной супруге Ульрике Элеоноре! Сплетни это или нет, но в веке XVIII многое себе позволяли сильные мира сего — прим. автора). 24 июля подписывается, а 28 июля обнародуется манифест о войне с Россией с объяснением причин:

"Мы, Фридрих, Божьей милостью Король Шведский, Готский и Венденский, и прочая и прочая и прочая, Ландграф Гессенский, и прочая и прочая и прочая. Объявляем сим всем Нашим верным подданным, каким образом Мы, вследствие многих обид, нанесенных в разное время Нам, государству Нашему и подданным Нашим Русским Двором, и которые подробно изложены в изданном и напечатанном ныне манифесте, где объявлены вместе с тем и все явные нарушения доселе существовавших между обеими державами трактатов и союзов, для благосостояния и безопасности Нашей, государства Нашего и верных Наших подданных, находимся вынужденными, воззвав ко всеблагому Богу о помощи, взяться за оружие, и объявить сим во всенародное известие, что Нами объявлена война против ныне царствующего Царя Русского. Почему всякое судоходство, все торговые и почтовые сношения, и всякая корреспонденция, под какой бы то ни было формой, со всеми губерниями Русского Государства, а также подвластными ему землями, портами, городами и местечками, под опасением смертной казни, с нынешнего числа строжайше запрещаются.

Извещаем сим о таковой монаршей Нашей воле, Нашего генерал-губернатора в Померании, Наших фельдмаршалов, наместников, командующих войсками генералов и адмиралов, и командиров на суше и море, чтобы они вместе со своими подчиненными таковую Нашу монаршую волю, не только довели до всеобщего сведения, но и строго и неусыпно наблюдали, чтобы она была везде и всеми постоянно исполняема.

Да будет же по сему точно и беспрекословно исполняемо всеми и каждым. А для большего удостоверения, Мы сей Наш манифест подписали собственной рукой и приказали скрепить Нашей королевской печатью.

Дан в государственном совете, в Стокгольме, 24 июля 1741 года.

М.П. Фридрих.[615]"

Мы вкратце ограничимся объяснением основных причин, по которым Швеция решила открыть боевые действия. Итак, России вменялось в основном нарушения нескольких артикулов Ништадтского мира — вмешательство в вопросы престолонаследия (помните Екатерину I с ее, сначала зятем, племянником Карла XII, из Голштинии, а затем и внуком — прим. автора), и запрет на вывоз русского хлеба (как реакция России на направленный против нее союз Швеции и Турции — прим. автора), а также "высокомерность" в отношениях со Швецией, неприличная для двух независимых государств (в чем выразившаяся непонятно! — прим. автора).

При том все это можно было бы решить путем переговоров, но так как Швеции было нанесено прямое оскорбление убийством майора Синклера, casus belli[616] был найден, оставалось только объявить войну. Что и было сделано!

Но тут, надо сказать, что за полтора месяца до начала заседания того злополучного ригсдага, в самой России произошла целая череда дворцовых переворотов.

17 октября 1740 года скончалась Императрица Анна Иоанновна, оставив престол сыну своей племянницы Анны Леопольдовны, которому от роду было 2 месяца и 5 дней, при регенте Бироне. Наследник, точнее Император был наречен Иваном Антоновичем, а вся власть в стране сосредоточилась у Бирона. Но ненадолго. В ночь с 7 на 8 ноября фельдмаршал Миних арестовывает Бирона. Анна Леопольдовна — мать младенца — Императора, берет себе титул Правительницы России. Бирона ссылают в Пелым, предварительно приговорив к четвертованию, а затем уже смилостивившись. Со временем Анна Леопольдовна вытесняет с политической сцены и "блистательного" Миниха, вынуждая его подать в отставку в марте 1741 года.

И тут Швеция объявляет войну России. Ответный манифест Правительницы России от имени малолетнего царя Ивана последовал 13 августа. Главнокомандующим русскими войсками в Финляндии назначен фельдмаршал П.П. Ласси[617], его ближайшим помощником генерал Кейт[618].

Помимо манифеста Анна Леопольдовна издает еще дополнительный указ о недопустимости противоправных действий в отношении шведских подданных, находящихся на территории России, беря их под защиту — "…никаких обид, … и вреда не чинить, и имений и вещей их отнюдь не касаться". Сравним с прямым указанием шведского короля — "отыскивать и брать… все принадлежащие русским подданным и вассалам суда со всеми находящимися на них товарами и имуществом".

Прежде чем приступить к рассказу о боевых действиях русских и шведских войск в начинавшейся войне, мы обязаны вспомнить еще об одной политической фигуре, которой вот-вот предстояло выйти на главные роли в нашей истории. Серия дворцовых переворотов в России должна была рано или поздно закончиться и тут взоры всех устремились к младшей дочери Петра I — Елизавете.

С одной стороны выступало русское дворянство, уставшее за последние годы от засилья иностранцев при императорском дворе, и мечтавшее о временах Петра Великого. Забыв, правда, при этом, что это засилье именно с Петра и начиналось, и более привилегированное положение, хотя бы в отношении жалования, тоже было определено им. Напротив, немец Миних уравнял в армии жалование призванных на русскую военную службу иностранцев с жалованием, получаемым русским офицерством. На их стороне стояли, в первую очередь, солдаты гвардейских полков, которые всегда играли решающую роль в переворотах.

С другой стороны к Елизавете обратились одновременно и Франция и Швеция, действуя через своих посланников — французского Иаахима-Жака да ля Шетарди и шведского Эрика Нолькена. И тот и другой обещали поддержку, разумеется, деньгами, в обеспечении государственного переворота и возведении Елизаветы на престол. В ответ они просили ее письменного обращения к русским войскам в Финляндии не сопротивляться шведам, а также письменных обещаний территориальных уступок, возвращавших Россию к допетровским временам, к столбовскому миру. О деньгах, потраченных и тем и другим послом, говорить сложно, суммы называются разные. А.Б. Широкорад в книге "Северные войны России" приводит цифры в 100 000 рублей, полученных Цесаревной от Нольсена и 2000 золотых от Шетарди. Известно лишь одно, что никаких письменных заверений о лояльности Елизаветы к Швеции получено не было. Но, тем не менее, в Стокгольм было отправлено донесение Нолькена о том, что в России государственный переворот это дело нескольких недель и русские не будут сражаться за малолетнего Императора.

Таким образом, вопрос дворцового переворота отвечал интересам и той и другой группы заговорщиков. Хотя в дальнейшем их замыслы, безусловно, расходились.

Прямое участие и заинтересованность Швеции и Франции в перевороте подтверждаются и тем фактом, что события начались тогда, как только поступил приказ гвардии отправляться в Финляндию для участия в боевых действиях против шведов. Гвардейцы тут же явились к Елизавете (в ночь с 25-го на 26 ноября 1741 года) с просьбой взойти на престол, что завтра им предстоит уходить в поход, а цесаревна останется без их защиты.

Здесь мы прервемся в рассказе об интригах и хитросплетениях династических проблем и перейдем непосредственно к боевым действиям. Хотя пока будут греметь пушки, и литься солдатская кровь в лесах и болотах Финляндии, дворцовые перевороты будут продолжаться, политики будут изворачиваться друг перед другом, то есть, перо и шпага потрудятся наравне. Недаром эта война неофициально называлась "кабинетной", но и кровушки-то она выпила достаточно, в чем мы сейчас и убедимся.

Глава 2. КАМПАНИЯ 1741 ГОДА

Кто и как готовился к боевым действиям

В начале июля 1741 года русские войска стали стягиваться к Выборгу, находящемуся всего в трех-четырех верстах от границы. Война первоначально предполагавшаяся, как оборонительная, ставила себе целью обеспечение безопасности Петербурга в первую очередь. Поэтому приводились в порядок укрепления Выборга и производились серьезные фортификационные работы в его окрестностях. Войска, стоявшие у Выборга, были переданы под командования генерала Кейта.

У Красной горки стоял корпус принца Гессен-Гомбургского с целью прикрытия Санкт-Петербурга от возможной высадки шведского десанта. Небольшие отряды под общим руководством генерала Левендаля были направлены в Лифляндию и Эстляндию также для обеспечения безопасности побережья.

Усиленные меры принимались и к восстановлению боеготовности флота, стоявшего на кронштадтском рейде. Но состояние кораблей, а их было 22[619], оставляло желать лучшего. В это лето выйти в море флот не был способен.

20 августа в армию прибывает главнокомандующий армией в Финляндии генерал-фельдмаршал Ласси и признает необходимым, не дожидаясь нападения противника перенести войну на финскую территорию Швеции.

Здесь надо отметить, что все время, начиная с Ништадтского мира, русские очень внимательно наблюдали за своим северным соседом, и комендантам крепостей, стоящих близ новой границы — Выборга и Кексгольма, было вменено в обязанность силами приданных им кавалерийских команд от различных полков постоянно вести разведку и выставлять караулы вдоль границы. "Дабы те караулы и разъезды содержали осторожнее и ежели где, паче чаяния, явятся шведы в собрании или станут собираться, о том ко мне рапортовать, не медля ни часа" — писал обер-комендант Выборга Шувалов майору Павлову Выборгского драгунского полка.

В начале кампании 1741 года русские располагали следующими сведениями о противнике: шведы стояли двумя отрядами — один в 5000 человек под командованием Будденброка близ Фридрихсгама у деревни Кварнбю (Qvarnby), второй под командованием генерал-майора барона Карла-Гейнриха Врангеля[620] в 3000 человек у Мартилы (Martila) за Вильманстрандом. Между отрядами было около 40 верст.

Левенгаупт тем временем находился еще в Стокгольме, и его должность предводителя дворянства не позволяла бросить дела и немедленно ехать в действующую армию. Кажется, в шведской столице, всерьез полагали, что главное заключается в объявлении войны, а не в ее ведении. Таким образом, главнокомандующий смог выехать в Финляндию только через четыре недели после объявления войны. Потерянный месяц в условиях приближающейся осени, а соответственно и зимы, стоил очень много.

Вообще со шведской стороны было допущено такое количество организационных ошибок и в преддверии войны, и в ее течении, что просто диву даешься. План боевых действий представлял из себя документ, поражающий своим легкомыслием. Там говорилось о том, что кампания будет быстрой, Швеция будет действовать решительно, для скорейшего окончания военных действий, чтобы уменьшить издержки на войну. Все средства, предназначенные для ведения боевых действий, ограничивались 60 бочонками золота (бочонком называлась сумма в 16 666 рейхсталеров 32 шиллинга). Из них 28 было получено от Франции. (Тот самый золотой заем, о котором рассказывалось в предыдущей главе — прим. автора). Этого считалось достаточным. При этом планируемые доходы казны были весьма завышены, а расходы, соответственно, занижены. Но доходы еще нужно было собрать, а расходы уже составили около 200 000 рейхсталеров на переправку первых воинских подразделений в Финляндию.

В Финляндию посылалось 30000 солдат, в основном пехотинцев, поскольку, считалось, что местность театра военных действий, то есть Финляндия, абсолютна не годиться для эффективного использования кавалерии. Рельеф был сложен, изрезан, почвы или болотистые или каменистые, множество больших и малых рек с очень сильным течением, дороги узкие, густые леса, широких полей и равнин практически нет. Использовать ударную силу отличной шведской кавалерии было невозможно, по той причине, что она была просто не приучена к боевым действиям в таких условиях. А вот русская конница, в основном иррегулярная — донские казаки да гусары, привычные к ведению партизанской войны, то есть войны "не по правилам" классического военного искусства, оказалась, как нельзя кстати. И вступив в войну с малым числом кавалерии (4 полка), русские, буквально через месяц, начали увеличивать свою конницу.

Действия шведской армии должен был прикрывать галерный флот, который в свою очередь прикрывался корабельным флотом. Но основные силы армии должны были все-таки остаться в Швеции, чтоб наравне с флотом наблюдать за Данией — извечной противницей шведов.

Короче, никто даже не думал, а что будет, если война затянется. По вопросу снабжения армии продовольствием королю доложили, что магазины заполнены хлебом для снабжения десятитысячной армии из расчета 11 месяцев, а горохом и крупами на 10 месяцев. Между тем уже была образована особая комиссия по разработке условий мира. В нее вошли 11 человек, в том числе Левенгаупт, Бенцелиус и Пальмшерн. Условия предполагаемого мира были настолько нелепы, и неприемлимы для России, что заведомо было понятно, что это пустая трата времени. В случае, если Швеция одержит полную победу, предлагалось восстановить все границы в соответствии со Столбовским миром 1617 года. В случае отдельных неудач, или если Швеция посчитает что-то невыгодном возвращать себе, то границы восстанавливались по 1700 году, а в случае полного поражения шведов, тогда к ним просто отходил весь Карельский перешеек с рекой Невой и городами: Выборгом, Кексгольмом, Нотебургом, Кронштадтом и Петербургом. Чепуха полная!

Предшественник Будденброка генерал граф Карл Кронштедт, посланный еще в 1739 году в Финляндию, сразу же на месте определил, что защищать Финляндию будет очень сложно. После Северной войны, с потерей Выборга и Кексгольма, было решено заменить их крепостями Вильманстрандом и Фридрихсгамом. Но они были только по названию крепости. Например, Вильманстранд, расположенный на каменистом мысу, вдающемся в озеро Сайму, назывался крепостью только лишь вследствие наличия земляного вала со рвом и 14-ти пушек. По мнению шведского коменданта крепости полковника Виллебранта гарнизон мог продержаться не более 4–5 часов.

Граф Кронштедт предложил следующий план: снести эти обе крепости, при начале боевых действий отдать русским сразу всю восточную часть Финляндии, а самим выстроить новую фортификационную линию вдоль берегов реки Кюмень, где и встретить русские войска. План рассмотрели в Стокгольме и даже одобрили, но ввиду отсутствия необходимых средств, а также боязни обнаружить свои замыслы перед Россией (напомню, был 1739 год — прим. автора), претворять в жизнь не стали. Вместо этого графа Кронштедта отозвали в Стокгольм, назначили председателем военной коллегии, а командование войсками в Финляндии передали Будденброку.

В предыдущей главе рассказывалось, что Будденброк был обязан сообщать в Стокгольм только то, что интересовало партию войны — партию "шляп", и только напрямую ее вождю графу Карлу Гилленборгу. Тем не менее, Будденброк нарушил данное указание и напрямую докладывал королю в донесении от 3 марта 1741 года о бедственном положении и Финляндии, и находящихся там войск. Все заверения стокгольмских чиновников о наличии провианта и фуража для начала войны являются ложью, если исходить из донесений Будденброка королю. Опасения вызывало не только разбросанность уже стоявших в Финляндии полков и сложности с набором полков из финнов, но главным образом реальные проблемы с продовольствием. Магазины оказались полупустыми, из Швеции были присланы одни сухари, а местные помещики и крестьяне соглашались продавать хлеб только по очень высокой цене. Тем более, что и этого хлеба все равно бы не хватило для армии. Но, как мы помним, какое дело было воинствующим политикам до бедствий Финляндии, если ее все равно уже готовы были отдать, в случае проигрыша войны. Так пусть уж достанется врагу совсем разоренной!

Отправка войск из Швеции шла медленно и вяло. При том, что столько времени говорили о предстоящей войне, а как оказалось, никто практически к ней готов не был. 14 августа началась отправка первых отрядов в Финляндию. Позднее, туда же отправилась и гвардия. Войска переправлялись морем до Гельсинфорса, а затем, выгрузившись, они должны были пешим порядком следовать к Фридрихсгаму, объявленному местом сбора всей армии.

Шведский корабельный флот адмирала Раялина вышел в море уже 11 мая, но никаких действий не предпринимал, болтаясь на рейде у Асп-э. Галерная эскадра под командованием экипажмейстера Фалькенгрена простаивала юго-западнее Фридрихсгама. И это при том, что в каком плачевном состоянии находился русский флот!

Боевая работа войск

Основная русская армия стояла лагерем около деревни Кананои (Kananoja) в восьми верстах от Выборга, близ границы. 19 августа к Ласси доставляют сначала одного, а затем и второго шведского дезертира, сбежавших из Вильманстранда. От них он получает данные о составе гарнизона крепости и о возможном подходе более серьезных подкреплений (имеется в виду корпус генерала Врангеля — прим. автора). 21 августа Ласси вышел навстречу шведскому отряду Врангеля. В составе русского корпуса было 9 пехотных полков (по 2 батальона) — Ингерманландский, Астраханский, Низовской, Нарвский, Новгородский, Великолуцкий, Невский, Апшеронский и Ростовский, и два отдельных гренадерских батальона, сформированных из гренадерских рот всех полков. От каждого полка в основном лагере было оставлено по 100 человек при трех офицерах и только что прибывший Нижегородский пехотный полк. Из кавалерии в поход вышли Ямбургский, Киевский и Казанский драгунские полки, а также сформированные из этих и других драгунских полков (Ингерманландского, Нарвского и др.) отдельные эскадроны конных гренадер. (Всего 20 батальонов пехоты и 12 эскадронов кавалерии.) Общей численностью русский корпус составлял по разным источникам от 9000 до 9900 человек. (Шведы, например, оценивали силы русских приблизительно в 16–18 тыс. человек. Но тут, как говориться всем было присуще преувеличение во всем — в потерях противника, в его численности и т. д. Для "солидности" собственных удач или оправдания наоборот поражений. Когда мы дойдем до победных реляций или объяснений противников, все будет видно наяву. — прим. автора).

Итак, 21 августа Ласси со своим корпусом, налегке, без обозов, стремительно выдвигается к Вильманстранду навстречу Врангелю. Фельдмаршал рассчитывал легко разгромить сначала один шведский корпус, учитывая значительное численное превосходство русских, затем, или захватив достаточное количество припасов в Вильманстранде, продолжить движение навстречу Будденброку, или отступить к Выборгу и пополнив магазины двинуться повторно. Во всяком случае, запас продовольствия взятый с собой русскими войсками был рассчитан на пять дней.

Перейдя границу в районе Таскулы (Taskula), углубившись на шведскую территорию на 18 верст, Ласси сделал привал на ночь в деревне Синкола, и на следующий день продолжил движение. Через три версты войска подошли к разрушенному противником мосту через речку, восстановили его, но Ласси оставляет здесь тяжелую артиллерию под охраной полковника Резанова и его Киевского драгунского полка, двигается ускоренным маршем уже совсем налегке к деревне Армила (Armila), близ Вильманстранда, где окончательно встает лагерем. На всем пути кроме небольших рекогносцировочных партий, исчезавших при появлении русских войск, других шведских сил Ласси не встречает.

Подполковник Бранденбург, командовавший Карельским драгунским полком, получив известие от своих патрулей и рекогносцировочных партий, высланных к границе, своевременно информировал генерала Врангеля о передвижении русских войск. В свою очередь Врангель отправил донесение Будденброку с поручиком Рейгером, где спрашивал совета у Будденброка, что ему делать. Или ждать более точных донесений от кавалеристов Бранденбурга, и действовать в соответствии с обстановкой, или получив приказ выступать немедленно.

На что Будденброк отвечал то, что по его данным, никаких сведений о русских он не имеет. Но в случае, если донесение командира карельских драгун подтвердятся, выступать немедленно и идти навстречу противнику с максимальной скоростью. При этом, если будет выяснено, что силы русских намного превосходят отряд Врангеля, последнему надлежит занять удобную позицию и дожидаться подхода основных шведских сил.

Врангель двинулся навстречу русским. Причем вышел также, как и они, налегке, не только без обозов, но и без артиллерии, рассчитывая использовать в бою крепостные орудия Вильманстранда. На следующий день и русские и шведы подошли к крепости почти одновременно.

Врангель сразу же занял оборонительную позицию. В его распоряжении были: 1 батальон Седерманландского полка, 1 батальон Деликарлийского полка, 1 батальон Вестерботнийского полка, а также части Тавастгусского, Саволакского и Карельского драгунского полков, плюс 300 человек Вильманстрандского полка (из 400, составлявших весь гарнизон), всего около 5000 человек.

Примкнув флангами к бухтам Саймы, Врангель растянул весь свой отряд перед крепостью. На возвышении, называемом Кварнбакен (Qvarnbacken), установил батарею из снятых в крепости орудий. И приготовился встречать русских, послав донесение Будденброку о целесообразности скорейшего подхода подкреплений прямо в тыл русскому корпусу. Следующий день, казалось, пройдет спокойно, лишь небольшие отряды кавалерии производили рекогносцировку.

Или генерал Врангель действительно не знал о превосходстве сил противника, или все-таки понадеялся на собственное везение и удачу. Потому что, даже организовав хорошую с точки зрения обороны позицию, он переоценивал собственные возможности и ничего не имел для подстраховки. Выдвинув все свои войска в поле, он оставил позади себя разоруженную крепость. Если бы Врангель расположился со своей армией за крепостью, то противостояние затянулось бы и позволило подойти вовремя корпусу Будденброка. Ввязываться в длительную осаду Ласси бы не стал, зная, что собственных припасов у него на несколько дней, и в тылу маячит корпус Будденброка.

Будденброк, получив известие от Врангеля, что он находиться уже вблизи русских, начал приготовления к походу. Однако в отличие от первого, Будденброк готовился к выходу более основательно — с обозом и трехдневным запасом провианта и с артиллерией. Потому смог выступить лишь утром 23 августа, когда дело под Вильманстрандом было уже закончено.

По свидетельству очевидца — полковника Манштейна в последнюю ночь перед сражением в русском лагере случился серьезный переполох, едва не стоивший жизни и командующему армией Ласси и его правой руке — генералу Кейту. Русские часовые, заметив приближение разведки шведов, высланной комендантом Вильманстранда, открыли огонь. Услышав выстрелы, поднялись батальоны второй линии и начали беспорядочную стрельбу, наугад в темноту. При этом пострадали батальоны первой линии — 17 солдат и один офицер были убиты и ранены. Сам Ласси, ночевавший в палатке вместе с Кейтом, между двумя линиями войск, оказался под огнем, и чудом остался жив. Далее, в своих мемуарах Манштейн рассказывает, что около 200 драгунских лошадей, испуганных начавшейся перестрелкой, сорвались с привязи и умчались по направлению к шведской крепости, и влетели в нее вместе с испуганным караулом[621]. Честно говоря, этот факт вызывает сомнение, ибо фактически русские должны были лишиться полутора эскадронов своей конницы. А как известно, именно кавалерия сыграла далеко не последнюю роль в предстоящем сражении, разгромив левый фланг шведов.

На следующее утро, проведя лично рекогносцировку, к двум часам дня, Ласси убедился в слабости сил шведского отряда и принял решение атаковать.

Построение русских войск было следующим:

— Первую линию составили по два батальона от пехотных полков Нарвского, Низовского, Астраханского, Ингерманландского и два батальона гренадер, собранных из всех полков. Линией командовали: генерал-лейтенант Штофельн, генерал-майоры Ливен, Фермер и Альбрехт.

— Во второй линии находились также по два батальона Ростовского, Апшеронского, Невского, Великолуцкого и Новгородского пехотных полков, под командованием генерал-лейтенанта Бахметьева и генерал-майора Укскуля.

— Правый фланг прикрывали шесть эскадронов — конные гренадеры и Казанские драгуны

— На левом фланге расположились три эскадрона Ямбургского драгунского полка.

— Вся артиллерия русского корпуса располагалась позади 2-й линии пехоты.

Сражение началось ожесточенной артиллерийской перестрелкой. Шведская батарея, расположенная на господствующей высоте, наносила ощутимый урон русской пехоте. Русская же артиллерия была бессильна в этой дуэли, так как располагалась значительно ниже и не могла оказать реальную помощь своим пехотным батальонам.

Тогда Ласси бросает гренадер вместе с батальонами Ингерманландского и Астраханского полков под общим командованием полковника Манштейна против артиллерийской батареи противника, но, понеся тяжелые потери, гренадеры вынуждены были безуспешно отступить.

Вслед за отступающими и сместившимися вправо гренадерами, в образовавшуюся брешь первой линии устремляются батальоны шведов — Далекарлийского и Седерманландского полков. Их удар был настолько успешен, что им удалось прорваться через вторую линию русских и даже добраться до пушек, однако более ничего существенного сделать они не смогли, так как обстановка на поле сражения уже поменялась, и им пришлось отступать. Атаковав шестью кавалерийскими эскадронами полковника Ливена при поддержке пехоты левый фланг шведов, где стояли отряды финских Тавастгусского и Саволакского полков, а также отряд Вильманстрандского полка, русские обратили их в бегство. Воспользовавшись отступившим левым флангом, Манштейн повторил атаку шведской батареи и, обойдя ее справа по глубокому оврагу, прорвался со своими гренадерами к орудиям.