Я бы написала письмо самой себе – 15-летней…

Я бы написала письмо самой себе – 15-летней…

Вчера хотела показать любимой фотки с моего выпускного из школы. Вспомнила, что они должны быть где-то «ВКонтакте», в альбоме одной из моих бывших одноклассниц. Но у кого же? Даша? Вроде Даша. А фамилия?

И тут поняла, что я не помню ее фамилию! И даже не уверена, что правильно помню имя. И так не ее одну. Вообще все эти люди, которые меня окружали в школе, теперь словно смутные силуэты без деталей – от одного я помню фамилию, от другого только то, что он любил драться. Как его там звали? Кто знает.

А тогда, в мои 15—16 лет, когда я училась в школе, все эти люди были мегаважными. Я воевала с ними, я дралась, когда они обзывали меня «лесбухой» и «чокнутой». Я обещала одному молодчику набить морду на выпускном за его гомофобные выпады на каждом уроке. Я каждый раз вставала и говорила: «Попомни мое слово, Н. За это на выпускном я буду бить тебе морду».

Все развивалось по схеме Ганди. Меня игнорировали, надо мной смеялись, со мной боролись. Выводили с уроков, наказывали (меня, а не его). А потом, когда я потеряла всякую надежду чего-то добиться, я победила. Этот парень струсил и не пришел на выпускной. Даже аттестат забирал из школы не он, а его отец.

И этот папаня позвонил моей классной и спросил, не в школе ли я случайно, а классная попросила меня уйти (мы в этот момент с ней пили чай) «во избежание конфликтов». Мы столкнулись с этим папаней в дверях. Он отшатнулся от меня, как от чумы. Я повернулась к нему и сказала: «Теперь понятно, в кого ваш сын такой трус и гомофобный мудак».

Тогда все это было больно, тяжело и очень важно. Жизнь состояла из беспросветной борьбы за существование. Теперь это просто история, память. Которая (не без помощи психотерапии, правда) не болит и не чешется. Если бы у меня тогда была хоть какая-то надежда на то, что будет лучше!

Многое было бы так же: агрессивный отец, который орал, что сделает из меня настоящую женщину и выбьет «эту дурь» (скрывать я ничего не умею, увы), а если я не «исправлюсь» – то попаду в тюрьму или на панель. Были бы одноклассники, которые вели себя, как гомофобные уроды.

Была бы классная, которая сначала была на моей стороне, а потом шипела: «Не высовывайся», что значило: носи платьица и каблуки и не смей целоваться со своей девушкой вне школы (одна восьмиклассница встретила нас в парке, а потом разнесла сплетни). Многого не убрать, не перекроить и не исправить.

Но если у меня было бы чуть больше надежды на то, что все изменится, не было бы ни депрессии, ни попыток свести счеты с жизнью, ни изощренных способов «смириться» с тем, что счастья в жизни больше не будет.

Если бы у меня было чуть больше информации, объективной информации о гомосексуальности, не было бы также попыток «вылечиться» с помощью религии и секса с парнями (гадость та еще, когда спишь с кем-то ради самонаказания).

Я не вправе поучать других, я могу только делиться опытом, поэтому, если позволите, я оставлю небольшое письмо самой себе, когда мне было 15—16 и жизнь казалась полным дерьмом, от себя сегодняшней, которая из этого дерьма выбралась.

Может, кому-то это поможет не наступить на мои грабли.

«Уна, детка. Держись. В это верится трудно, знаю, но поверь, все будет как в сказке. Три года всего – и ты потихоньку забудешь этот кошмар.

Ты поступишь. Даже не думай, не трясись по этому поводу. У тебя есть голова на плечах, и характер у тебя упрямый, в мать. Да, учиться будет непросто, ты не будешь отличницей, но это ли главное? Будет любимая специальность, конференции, первая публикация в сборнике международного конкурса студентов и аспирантов. Тебе будет всего 19, и до этого стоит дожить.

Ты сможешь жить без отца и родственников, которые твердят тебе, что ты «преувеличиваешь», а с этим самодуром «надо помириться». Ты будешь репетиторствовать английский и работать лаборанткой, даже не думай, угрозы отца про улицу и панель не сбудутся.

Ты займешься самбо и рукопашным боем, получишь первое место по университету через неделю после совершеннолетия. Классный подарок, правда?

Нет, милая, радужного мира с пони и бабочками не будет.

Будут не только победы, но и потери. С Л., твоей первой школьной любовью, вы расстанетесь. Ты будешь много реветь, колотить кулаком в стену и запивать свое горе. Да, это больно, когда планы на совместную жизнь после трех лет отношений рушатся, как карточный домик. А., фотограф и талантливый технарь, тот забавный и веселый парень, с которым ты дружила, уйдет в запой и повесится. Потому что его одногруппники устроят ему аутинг, и его отец побежит выбивать кулаком из своей «дочери» «ее дурь». И у тебя в голове будет вечное: «Если бы я уговорила его подать документы на поступление в другой город…»

Не отмахивайся от чувства вины, но помни, что мертвым не поможешь. Помогай тем, кто живет.

Да, тебе будут сниться кошмары, ты будешь просыпаться в холодном поту или от собственного крика. Или будет сниться, как вы втроем снова гуляете по городу. Вы с Л. снова вместе, А. живой и смеется. Ты будешь просыпаться в слезах и долго пялиться в потолок, слушая мирный храп соседок по комнате. Это посттравматический синдром, это все равно, что быть ветераном войны, о которой никто не хочет слышать.

Трудно, но все же ты потихоньку заново будешь учиться доверять людям. У тебя будут разные знакомые и друзья, с их историями, их опытом. Ты будешь учиться смеяться и плакать. Снова. Это как учиться ходить, только сложнее.

Ты станешь осваивать новые сферы жизни, будешь рисовать и писать стихи.

Будут дурацкие законы «о пропаганде гомосексуализма». Будет истерия и страх. Не поддавайся, что бы ни случилось, оставайся человеком. Не соглашайся с законностью насилия и пыток, не будь равнодушной, не забивайся в нору. И никогда не осуждай тех, кто не хочет быть активистом и «лезть на амбразуру». Тех, кто хочет уехать, – тоже.

Будет жизнь. Уйдет страх, затянутся раны, останутся шрамы и опыт. Ты больше не захочешь переписывать память или выдирать из книги жизни черные, «неугодные», «не как у всех» страницы. Потому что сохранять их – это оставаться верной самой себе.

Твоя старшая, Уна»

Уна, 20 лет