БАНАН ЗА ЧУТКОСТЬ
БАНАН ЗА ЧУТКОСТЬ
Есть такая неприятная порода людей — бюрократы. Бюрократ — человек при бумаге. Он смотрит в инструкцию и делает точь–в-точь как там написано: самому думать лень, да и выгоды никакой. Если бюрократа назначить начальником пожарной команды, он при пожаре первым делом велит узнать, в каком районе горит.
Свой район — прикажет тушить. Чужой — будет ждать прямых указаний.
Карикатуристы любят изображать бюрократов пожилыми, лысыми и в очках. Напрасно! Формалистами бывают личности самого разного возраста и вида. Любопытно, что даже такое симпатичное существо, как обезьяна, не чуждо бюрократических наклонностей. Ее вполне можно научить разным полезным делам. Причем дрессировщики утверждают, что сделать это не так уж сложно — главное, за каждый хороший поступок надо давать обезьяне банан. Ради банана обезьяна способна на многое. Даже на поступки вполне человеческие: она помогает дрессировщику, подметает пол, стелет постель, подает стакан с водой и вообще проявляет заботу и чуткость.
Но не всякую!
А лишь ту, за которую выдается банан.
Впрочем, у нас разговор не о дрессировке…
В одной московской школе девочка тяжело заболела в самом начале учебного года. Врачи не стали ее обманывать: весь восьмой класс придется пролежать в постели.
Болеть и вообще?то обидно. А еще обиднее, когда знаешь, что без всякой твоей вины из отличницы превратишься во второгодницу, что целый год твоей жизни вырван, как листок из календаря.
Девочке было очень тяжело. Но пришли ребята из ее класса и сказали, что каждый день будут навещать ее, заниматься и вообще следить, чтобы она не отстала. А к концу года она перейдет в девятый класс вместе со всеми.
Ребята так и сделали. Каждый день кто?нибудь приходил к девочке и повторял все, что сам утром слышал в школе: объяснял теоремы, помогал решать задачи, подробно разбирал гражданские и любовные мотивы в лирике Лермонтова.
А потом, пройдя все, что нужно, ребята принимались рассказывать обо всяких школьных новостях. Причем события, естественно, выбирали смешные: надо же поднять человеку настроение!
Больше всего веселились ребята, рассказывая про Фому Алексеевича, учителя истории.
Он был уже старый, семьдесят пять лет, давно бы можно на пенсию. Но историк все откладывал с года на год. Он очень любил свой предмет, любил школу, ребят, и жалко было расставаться со всем этим навсегда.
Он уже плохо слышал, плохо видел даже через толстые очки. И старческие эти неприятности щедро питали школьный юмор.
Ребята, захлебываясь, рассказывали больной девочке:
— Представляешь, старикан дребезжит себе про войны и победы, а Васька с Гариком на последней парте в шахматы дуются! И не под партой, а с удобствами — еще учебник подложили, чтоб доска ровней. А чего прятаться? Все равно старикан дальше третьей парты не видит…
— А Зинка с Людкой — те еще интересней придумали. Урок, а они встали себе — и топ–топ из класса. Погуляли по коридору — и назад. А чего! Все равно старикан ничего не слышит — ни шагов, ни как дверь скрипит…
— А когда к доске вызывает — ну анекдот! Никто не учит, а отметка не ниже четверки. Все подсказывают — чуть не орут. А старикан только щурится да руку к уху подносит — слышит звон, да не знает, где он…
— А Верка — ну классная девка! Во придумала! Представляешь — вышла к доске, от Фомы подальше, и бормочет себе под нос тихо–тихо. Он ей: «Громче, Белясова!» А она: «Не могу, Фома Алексеевич, горло болит». Пятерку поставил! А куда ему деться — не признаваться же, что глухой…
Каждый день по очереди приходили к больной девочке ребята из ее класса, помогали выучить новый материал и рассказывали все новые истории про Фому Алексеевича, одна другой веселей. Девочка смеялась, а ребята увлекались, кричали на всю квартиру:
— Выздоравливай скорей, а то уйдет старикан на пенсию — весь цирк пропустишь!
Конечно, она им не очень верила. Не могут ведь ребята вот так, изо дня в день мучить старика. Они же добрые — недаром с ней занимаются. И что бы она только делала бы без них! Но потом девочка стала задумываться. Каждый день приходят к ней другие ребята и каждый день рассказывают одно и то же. Не сговорились же они!
Девочка по–прежнему слушала рассказы одноклассников, но уже не смеялась. Она представляла себе, как выглядят эти забавные истории, если смотреть на них глазами старого учителя. И пыталась понять: почему ребята, помогающие одному человеку, бессознательно и бездумно травят другого?
Она даже хотела спросить об этом у самих ребят.
Но спрашивать не пришлось. Однажды девочка случайно услышала разговор двух девочек в коридоре и все поняла сама.
Оказывается, доброта по отношению к ней была включена классом в план общественной работы. Ребята составили расписание — кому когда проявлять товарищеские чувства — и согласно этой бумаге навещали больную подругу.
О своих хороших планах они объявили по школьному радио, а также в стенной газете в заметке под заглавием «Не оставим в беде!». А чтобы никто не усомнился в их чуткости, они подсчитывали в особой тетради количество посещений и даже на всякий случай количество часов, потраченных на заботу о человеке.
А старый учитель «запланирован» не был, и юные бюрократы, выполнив план чуткости на больной девочке, со спокойной совестью отводили душу на старике…
История эта кончилась тем, что девочка от помощи отказалась. Но пока суд да дело, портреты юных героев повесили на какую?то очень почетную доску, а имена торжественно занесли в столь же почетную книгу. Ибо план по чуткости был перевыполнен…
Между прочим, если путник, заблудившийся в тайге, набредет на охотничью избушку, он всегда найдет в ней связку хвороста, соль, спички и мешочек с крупой. Вот только награждать за доброе дело некого, потому что неизвестно, кто все это в избушке оставил.
И неизвестно, кому оставил.
Просто человек человеку.