ЮЖНАЯ МАНЬЧЖУРИЯ

ЮЖНАЯ МАНЬЧЖУРИЯ

Демаркационная грань между Северной и Южной Маньчжурией — это небольшая, как бы нейтральная, зона между станциями Куаньчендзы и Чаньчунь. Куаньчендзы — это последняя станция идущей от Харбина южной ветки КВЖД, Чаньчунь — это конечный пункт Южно-маньчжурской ж. д. Нейтральная зона между этими станциями проложена когда-то в 1905 г. Портсмутским договором, закончившим русско-японскую войну. Она знаменует собою победу Японии Микадо над царской Россией. До этой победы не было Южно-маньчжурской дороги, а была только Южно-маньчжурская ветка КВЖД, шедшая из Харбина не до Куаньчендзы, а далее через Чаньчунь и Мукден, до Дальнего (ныне Дайрена) и Порт-Артура.

Давно залегла эти невидимая, но ярко ощущаемая грань между КВЖД, с одной стороны, и Южно-маньчжурской ж. д. — с другой.

Давно отгремели громы далекой войны, впервые серьезно пошатнувшей трон российского самодержавия.

Но по сторонам дороги всюду разбросаны реликвии войны. Вот памятник двум японским шпионам, расстрелянным в тылу русской армии. Вот та последняя грань, до которой докатилось японское наступление. Вот поля, обильно политые и русской и японской кровью во время сражения под Мукденом. Вот памятник японским солдатам, павшим в этом сражении, а вот здесь было недавно откопано чудовищное множество человеческих костей, когда на месте этого старого, наспех устроенного братского кладбища кому-то заблагорассудилось построить какое-то здание и пришлось потревожить вечный сон этих безвестных воинов, увлажнивших своею кровью эту чужую далекую землю и в ней же спокойно истлевших в течение последующих двадцати лет.

Однако, когда вы попадаете из Харбина в Чаньчунь, вас поражает прежде всего не это, а совсем другое. В Харбине вы привыкаете к тому, что хозяевами в Китае являются сами китайцы. Здесь эта ваша уверенность сразу исчезает, и вы быстро убеждаетесь в том, что попали на территорию, хозяевами которой являются не китайцы, а японцы.

В Китае так же, как и во всех других странах мира, гостиницы высылают на вокзалы своих агентов. Но агенты эти ведут себя там не так, как во всех других странах мира. Они собираются на перроне и при подходе поезда начинают необыкновенно дикими голосами выкрикивать названия своих гостиниц, стараясь перекричать всех остальных. В Чаньчуне этот обычай своеобразно преобразован. На перроне вы не видите ни одного агента гостиницы, но стоит вам выйти на площадь перед вокзалом, как вам немедленно бросается в глаза длинная их шеренга, прямая, как стрела, в которой они выстроены в затылок друг другу. Где-то неподалеку маячит фигура японского железнодорожного жандарма. Ваше появление вызывает движение в шеренге агентов. Они тотчас же оживляются, начинается их характерный крик, а восточный их темперамент немедленно отражается на стройности их шеренги. Кто-то размахивает руками, кто-то выдвигается вперед, и вся линия хвоста ломается в нескольких местах. Маленький японский бобби отделяется от своего места, поднимает, сохраняя всю неизменную каменность своего лица, свою дубинку и начинает энергично гулять ею по рукам, по спинам, по головам китайцев, нарушивших установленный порядок, до тех пор пока их шеренга не выпрямляется снова, как стрела. Вы не слышите при этом ни одного протеста со стороны избиваемых китайцев, а исполнивший свой своеобразный служебный долг японец возвращается на свое место.

Это не случайное явление — это общий быт всей полосы отчуждения Южно-маньчжурской ж. д. и всех расположенных по ее линии японских концессий. Китайцы перестают здесь быть хозяевами своей страны и могут делать только то и так, что и как угодно — подлинным и единственным хозяевам дороги — японцам.

Вся дорога имеет чисто японский вид. На станциях ее торчат японские жандармы и японская администрация, у ее насыпи возятся и играют японские детишки, в вагонах японские кондуктора и проводники, в вагон-ресторане японская прислуга, на паровозах машинисты и кочегары — японцы. На каждой остановке, особенно в городах, вас поражает огромное количество японского населения и японских учреждений, вплоть до почты и телеграфа. Если вы будете посылать телеграмму в Японию хотя бы из Куаньчендзы, вы оплатите ее по очень дорогому международному тарифу. Из соседнего Чаньчуня та же телеграмма уйдет по внутреннему японскому тарифу по 5 сен за слово, как будто вы находитесь уже на территории самой Японии.

Чрезвычайно странное впечатление производит Мукден — эта столица Трех восточных провинций Китая, резиденция раньше всемогущего диктатора всего Северного Китая, маршала Чжан Цзо-лина, а сейчас его сына Чжан Сюэ-ляна. Непосредственно с вокзала вы попадаете на очень обширную территорию японской концессии, и вам нужно пройти или проехать не меньше трех километров, прежде чем вы попадете в китайский город, в котором находится и маршальский дворец. Японская концессия отделяет его от железной дороги, как стена, ворота которой открываются только с разрешения японского начальства. Весьма непопулярный среди населения, даже откровенно ненавидимый им покойный маршал Чжан Цзо-лин выезжал из своего дворца только под усиленной охраной, и вокруг его автомобиля, когда он направлялся на вокзал, всегда скакал целый эскадрон китайской кавалерии. Но стоило этому автомобилю подойти к границе японской концессии, как весь этот огромный эскорт таял, как дым, и автомобиль ехал дальше уже без всяких признаков охраны: появление на территории японской концессии китайских военных при оружии категорически воспрещено, и японцы не допускают никаких исключений из этого правила.

В 1926 г. на Мукденском вокзале произошел довольно характерный в этом отношении случай. Во время одного из проездов через Мукден убитого впоследствии вместе с Чжан Цзо-лином цицикарского генерал-губернатора У Цзинь-шеня, из которого мукденское правительство в то время усиленно делало национального героя, собралось проводить его довольно много военных. В то время как У Цзинь-шень уже был в вагоне, японский жандарм заметил, что из здания вокзала на перрон вышли два китайских полковника в парадной форме, повидимому прибывшие для участия в проводах, причем у них оказались на боку кобуры с револьверами и шашки. Пораженный таким необыкновенным явлением, а с его точки зрения — просто наглостью такого появления, японский жандарм быстро направился к ним, несколькими ловкими движениями сорвал с них шашки и револьверы, а заодно и погоны, в порыве своего патриотического усердия отвесил им несколько звонких оплеух и выгнал с вокзала. Изобиженные полковники мирно пошли по домам уже без оружия и без погонов, а об этом случае не было затем даже особых разговоров: он был в порядке вещей.

Но именно в Мукдене легко почувствовать и уяснить себе некоторые причины такого положения вещей, так как непосредственное соседство в нем китайцев и японцев даст богатейший материал для целого ряда характернейших сопоставлений.

Стоит вам отъехать от Мукдена в сторону от железной дороги на 5 километров в одну сторону или на 12 километров в другую, как вы попадаете на древние императорские могилы.

Вы проходите через внешний двор могил с его характерными, тихими, точно вымершими, китайскими домиками и оказываетесь перед высокой каменной стеной с башнями по углам и над главным входом, напоминающей наши кремлевские стены. У ворот сидит китайский солдат. В сущности его обязанность и задача — не пускать посетителей в святое святых, во внутренний двор могил. Но вы молча протягиваете ему одну японскую иену, и проход оказывается свободен.

Вот наконец перед вами и внутренний двор могил, но вы напрасно будете искать в нем эти могилы: их там нет, и только у задней стены двора перед вами вырастает небольшой раззолоченный храм совершенно необыкновенной работы, напоминающий дорогую китайскую безделушку. На его изогнутом по-китайски карнизе висят прозрачные, еле видные стеклянные колокольчики и, когда утренний ветерок колышет их своим легким дыханием, они издают нежный, еле слышный гармонический звон, кажущиеся отзвуком каких-то бесконечно далеких, давно умерших звучаний.

Вы спросите, может быть: хотя это и не особенно важно, но где же могилы? О, они тут же рядом, но уже за храмом и даже за стеной этого внутреннего двора. За нею высится большой холм, а в этом холме спят вечным сном покойные китайские богдыханы.

Когда вы невольно сопоставляете тишину и безмолвие этих могил с шумом и грохотом находящегося всего в 5 километрах от них Мукденского вокзала японской Южно-Маньчжурской ж. д. с врывающимися в него каждые полчаса поездами, с вечной суетой куда-то торопящейся толпы, с надрывным сигнальным звоном паровозных колоколов, С дребезжанием электрических звонков, предупреждающих об отходе поездов, с юркими, всюду поспевающими фигурами маленьких японцев, — вы начинаете понимать, что старому Китаю пришел конец. Встает новый, молодой Китай, ненавидящий своих иноземных поработителей и рвущийся к новой свободной жизни. В Южной Маньчжурии вы ощущаете пока только скованность старого, порабощенного Китая. Молчат его гостиничные агенты в Чаньчуне, избиваемые дубинкой японского жандарма, молчат его долготерпеливые рикши, подгоняемые стэками иностранных резидентов, молчат его похожие на ворон в павлиньих перьях полковники, когда тот же японский жандарм срывает с них оружие и погоны и пинками выставляет их с вокзала, молчат даже могущественные маршалы, когда взлетают на воздух их отмеченные японской милостью отцы, путешествующие по дороге, к которой нет доступа никому кроме японцев.

Япония цепко держит в своих руках свои портсмутские достижения и не выпустит их без тяжелой борьбы. Она пропитала своим влиянием всю территорию Южной Маньчжурии, фактически зажала в свои тиски весь китайский аппарат ее управления и зорко следит за всяким хоть сколько-нибудь подозрительным движением в этой сфере своего влияния. Ее агенты, как Патэ-журнал, все видят, все слышат, все знают: никто и ничто не сможет ускользнуть от их внимания.

Это Южная Маньчжурия зажата в японском кулаке, и все ее грозные правители — не больше чем японские марионетки.

Они могут спокойно сидеть в своих дворцах до тех пор, пока не начнут рыпаться. Они могут проявлять свою инициативу и выкидывать какие угодно дипломатические курбеты по отношению к КВЖД и СССР. Фактическими хозяевами Южной Маньчжурии это даже приветствуется, но там, где сидят сами эти хозяева, такие курбеты не поощряются, за ними следуют внушительные хозяйские пинки, — все равно страдает ли от них физиономия какого-нибудь китайского полковника или даже некий железнодорожный мост.

Правда, в последнем случае «японскому командованию об этом ничего не известно».

Но такие ли еще таинственные вещи происходят в этих удивительных местах! Вы может быть не знаете, что маршал Чжан Цзо-лин жил около трех недель после своей смерти. Невероятно, но факт!

На другой день после взрыва его поезда, при котором он погиб, было опубликовано официальное сообщение о том, что во время взрыва убит цицикарский генерал-губернатор генерал У Цзинь-шень, а сам маршал ранен и находится в своем дворце. Так как этому никто не поверил и в Харбине имелись уже достоверные сведения о смерти Чжан Цзо-лина, то 7 июня 1928 г. в харбинских газетах было опубликовано новое официальное сообщение за подписью главноначальствующего ОРВП генерала Чжан Хуан-сяна о том, что все слухи о смерти маршала ложны, что маршал только ранен при взрыве и что в состоянии его здоровья даже наступило некоторое улучшение. И этого оказалось мало: значительно позже, когда этому сообщению уже никто не верил, в газетах было опубликовано интервью с Чжан Цзо-лином некоего корреспондента, который был якобы допущен во дворец и видел там раненого маршала. В беседе с этим корреспондентом покойный маршал будто бы обещал своему возлюбленному народу быстро поправиться. Только через три недели после смерти Чжан Цзо-лина было наконец сообщено о том, что он убит. Это произошло тогда, когда после длительной торговли за маньчжурский престол, с разрешения японского начальства, сын Чжан Цзо-лина занял место своего папаши.

Так живет Южная Маньчжурия. Когда попадешь в ее пределы из так называемого ОРВП, т. е. попросту из полосы отчуждения КВЖД, картина меняется.

На КВЖД китайские генералы, пресмыкающиеся перед империалистами, превратились в «хозяев».

Их антисоветские выходки, избиения и аресты советских граждан, работников КВЖД, и попытка захватить эту дорогу — у всех в памяти. Потребовался кровавый урок спровоцированной ими войны для того, чтобы маньчжурские генералы соблюдали условия договора, ими же заключенного с единственным государством, отказавшимся от захватнической политики.

Ну, а рабоче-крестьянские массы?

Маньчжурия еще не стала такой ареной революционной борьбы, как Южный Китай. Но просыпаются и угнетенные массы Маньчжурии.

От истории не уйдешь. Грозным китайским генералам останется тогда утешаться старой холопской мудростью: за битого двух небитых дают.

Впрочем за них тогда не дадут и одного битого горшка.