Зла уже не хватает

Зла уже не хватает

ЛИТПРОЗЕКТОР

Для начала удивился. И не я один. Вот мнение литературного обозревателя Сергея Шаповала: "Сборник сразу вызывает некоторые вопросы. Открыв книгу, мы обнаруживаем, что перед нами интервью с российскими писателями журналистки Кристины Роткирх. Однако в предисловии редактора сборника сообщается, что интервью проводила финско-шведская переводчица и журналистка Кристина Рутчирк. Надо думать, одна из фамилий правильная". Это во-первых.

Во-вторых. Выясняется, что из представленных текстов не все беседы. А Петрушевская предложила эссе "Путь советского писателя (Попытка признания)" с квинтэссенцией отношения к прошлому в финальных строках: "…воспитали из меня пылкого, честного, принципиального и несгибаемого врага этой литературы и этого строя".

В-третьих. Текст элементарно не отредактирован. Хотя указано, что у него есть и иностранные, и отечественные редакторы. Упорно пишется вместе словосочетание "за границей": "Лесков автор заграницей мало известный", "ваши книги заграницей", "судьба книги заграницей" (из беседы с Б. Акуниным). А вот размышления Е. Гришковца на тему, что было бы, если б он не уехал из Кемерова: "Если бы я не уехал, я бы вернулся в эту в такую же жизнь, вернулся бы. Там всё было устроено, и любой маленький город малый город, провинциальный состоит из уже проложенных маршрутов, знакомых людей. Всего этого немного, но этого в принципе может быть достаточно. И я снова бы втянулся. И мы бы с вами сейчас не разговаривали бы. Или умер бы. Не знаю". Или оценка Т. Толстой нынешнего состояния критики: "Критика разная. У нас нет хороших критиков. Очень мало. Многие критикуют, но они неинтересные критики. У нас почти нет филологической критики. У нас это газетная критика".

Тут удивления закончились. Начались тоскливое недоумения, вызванные предсказуемыми откровениями, которыми поделились с Кристиной Роткирх (Рутчирк) господа интервьюируемые.

Вот метит территорию Акунин, высказываясь о детективе: "Это жанр, которого у нас не существовало в советские времена совсем".

Ну уж позвольте Неужели он не помнит популярные издания "Подвиг", "Искатель", "Мир приключений"? А Юлиан Семёнов, а братья Вайнеры? Это так, навскидку.

Е. Гришковец делится своим наболевшим опытом театральных выступлений в Европе: "я понимал, что мне неинтересно рассказывать им "русскую" историю про русского человека. Мне очень хочется рассказывать историю нормального человека, сегодняшнего городского жителя я-то точно знаю, что в театр люди ходят для того, чтобы послушать о себе, а не о каком-то русском парне из Сибири. Поэтому я таки занялся универсализацией своего текста, оставаясь предельно детальным, но всё время стараюсь выбирать деталь, которая универсальна для человека в Европе в Хельсинки или в Ницце".

Всё вышеизложенное не мешает Е. Гришковцу гордо заявить: "Ведь я же пишу реалистическую литературу, а это то, чем сейчас мало кто владеет. Я реалистический автор, поддерживающий традиции русской реалистической литературы".

Интервьюер, пытаясь обойти подводные камни возможных упрёков, сигнализирует В. Сорокину: "Вас обвиняли во многом, в частности в том, что вы пишете для западных славистов и вам важен прежде всего коммерческий успех и что вы предаёте русскую литературу Дискредитируете само понятие русской прозы. Вам не обидно?" Реакция предсказуема: "Ну если бы это сказал какой-нибудь западный славист"

Предсказуема и Т. Толстая в оценке советского прошлого: "Это же такие годы, когда ничего интересного не печатали".

Выручает товарку по цеху Л. Улицкая: "Я была очень предвзятым человеком, к советской литературе у меня было подозрение, что она несуществующая. А потом открыла Андрея Платонова, открыла великую поэзию, живущую вопреки законам железной власти. Конечно, были и Трифонов, и Нагибин, и Казаков"

Михаил Шишкин вторит коллегам по сборнику из Швейцарии: "Жить вообще в Советском Союзе было унизительно". Да и нынешняя страна и её литературные критики г-на Шишкина никак не устраивают. Оригинальную редактуру его ответа оставляем: "С Немзером случилась грустная вещь он невероятно умный человек, который уплыл вместе со всей страной нетуда (так в тексте. А.Я.). В России теперь принято быть патриотом, и все, кто позволяет себе говорить о России "непатриотично", с его точки зрения, да при этом ещё живут на Западе для него личные враги. То есть он считает, что я не патриот, а он патриот".

И далее он же сугубо патриотично: "Это Россия возрождающегося шовинизма, это снова мания величия, усугублённая невероятным комплексом неполноценности. И снова, как некогда, все кругом враги. Запад, Америка главный враг. На мир снова смотрят сквозь русскую бойницу". И т.п.

И в грустных своих недоумениях я опять же был не одинок. Некоторые итоги своего прочтения пытается подвести критик Анна Наринская: "Собранные вместе, эти писатели действительно должны пусть с некими изъятиями и допущениями являть собою картину нашей литературной жизни. Они её собой и являют картину почти полного этой жизни отсутствия. Из этих собранных вместе интервью практически нельзя получить представление ни о том, какие в России сегодня имеются литературные течения, какие есть союзы и противостояния, какая ведётся литературная полемика Но, как ни оценивай их слова, усомниться в том, что говорят они именно то, что хотят сказать, невозможно. Вернее, так они говорят то, что хотят сказать шведской журналистке Кристине Роткирх. Кое-что из этого они хотят сказать читателю. Друг другу они не хотят сказать ничего".

Естественно, у многих возникнут вопросы к составу героев книги. Известный германист Юрий Архипов в своём разборе "Бесед" замечает: "Вот и выбор героев в этой книге обидно, но понятно ограничен требованиями чисто западными: угнаться в первую очередь за теми, кто "актуален", то есть раскручен. И не беда, что кое-кто из этих авторов через десять, много двадцать лет будет прочно забыт и только вызывать недоумение: как это он попал в такую компанию. Интервьюерам важно, что сейчас он в определённой тусовке на слуху".

В самом деле, много ли о состоянии современной русской литературы да и о собственном его творчестве можно почерпнуть из интервью с Пелевиным? Вопрос: "Есть ли у вас чётко продуманный план, когда вы начинаете писать рассказ или роман? Как начинали, например, роман "Шлем ужаса?" Ответ: "С ужасом". Вопрос: "Вы сегодня один из самых знаменитых русских писателей. А насколько адекватно воспринимаются ваши произведения в России?" Ответ: "Не знаю. Я не знаю даже, насколько адекватно я их пишу". И так далее. Подобный словесный пинг-понг обнаруживается и в других беседах. Ощущение необязательности разговора вызывает почти вся книга. Так что даже сама г-жа интервьюер вдруг не выдерживает: "Вы уникальны тем, что в вас так мало специфически русского. Иногда сразу даже непонятно, что вы именно русский писатель. У вас отсутствуют все крайности жизни, которые всё-таки, кажется, есть вокруг вас сейчас: политика и криминал, нищета, богатство, коррупция, насилие. Вы этого совсем не видите?" (беседа с Е. Гришковцом).

Кончилось и недоумение. Ни современной, ни русской, ни прозы в книге почти нет. Хотелось написать об этом с издёвкой, ядовито. Но для этого надо было разозлиться. Не получилось. Зла на них уже не хватает.

Александр ЯКОВЛЕВ

Одиннадцать бесед о современной русской прозе / Интервью Кристины Роткирх. Под редакцией Анны Юнггрен и Кристины Роткирх. М.: Новое литературное обозрение, 2009. 160 с.