Стереотип Голиафа

Нигде в мире давно уже не угнетают негров. Наоборот, это они потихоньку начинают всех угнетать.

Если верить Библии, Давид, отправляясь на бой с непобедимым Голиафом, выглядел крайне неубедительно. В одной руке он тащил какой-то грязный мешок, в другой — суковатую палку. Голиаф, сверкавший бронзовым панцирем, как майский жук, даже обиделся, завидев этого «бомжа». «Что я пес, что ты лезешь на меня с палками? — будто бы спросил он и тут же добавил: — Иди сюда, я отдам твою плоть птицам небесным!»

Но Давид извлек из мешка булыжник и запустил его великану прямо в череп. Филистимлянский богатырь рухнул, как спиленный дуб. Давид, в несколько прыжков преодолев разделявшее их расстояние, добил лежачего его же собственным мечем. Израильтяне бросились в атаку. Филистимляне — засверкали пятками, удирая с поля боя. Сказанное подтверждает — нет ничего опаснее стереотипа!

Подлинно страшное обычно имеет непритязательный вид. Ему незачем украшать себя дьявольской маской и потрясать над головой копьем «толщиной с ткацкий вал», которым размахивал Голиаф. Тем более издавать боевые кличи. Настоящий агрессор не проводит военных парадов. Он любит мирные конференции, с которых удаляется с обиженным видом, чтобы сообщить нации о печальной необходимости снова взяться за оружие. На него постоянно нападают. Он всегда только защищается. И в результате — умирает окруженный всеобщим почетом, оставив наследникам империйку, всосавшую в себя все окрестности, до которых только смогла дотянуться его справедливая рука.

Угрюмые наполеоновские маршалы — ничто по сравнению со своим упитанным главарем, смахивавшим по экстерьеру на производителя спагетти. Гитлеровские генералы, эти «символы прусской военщины», робели перед коротышкой-фюрером — двойником комика Чарли Чаплина. А Троцкий — заходясь в истерике, совершенно напрасно обзывал Сталина посредственностью. Уютного вида Иосиф Виссарионович, попыхивая домашней трубочкой, достал своего соперника ледорубом аж в заокеанском Мехико! Вот вам и посредственность…

Все мы — рабы стереотипов. Будь вежливым — учат в школе. А что было делать тем украинцам, которые в середине 90-х не получали зарплату? Изысканно изощряться в красноречии? Не лучше ли было подстеречь директора завода прямо в аэропорту, когда он возвращался с кипрского пляжа, и допросить с пристрастием: «Каким это образом, шельмец, заводская база отдыха оказалась записанной на твою лупоглазую дочку в то время, как в цехах мыши скребутся? Где обещанные акционерам дивиденды? И за какие шиши ты, нищий, валялся на средиземноморском курорте?» Поверьте: такая бестактность мигом бы оздоровила экономическую обстановку в стране.

Есть личности, классы и даже целые нации, узурпировавшие право на жалость. Стереотип велит воспитанному человеку проливать над ними крокодиловы слезы. Нигде в мире давно уже не угнетают негров. Наоборот, это они потихоньку начинают всех угнетать. Немножко в ЮАР, что замечательно описано популярным романистом Кутзее. Чуть-чуть — в Намибии, где без лишнего шума вырезали белых фермеров. А особенно — в Париже. Там вместе с арабами чернокожие всю зиму жгли автомобили ни в чем не повинных мирных французов. Но рамки приличия требуют в каждом из этих «язычников» видеть очередное воплощение несчастного дяди Тома из детской книжки — даже в той раскормленной харе, что каждый день скачет свой рэп по каналу MTV.

При этом я пасть порву любому, кто рискнет обвинить меня в расизме. Я обожаю мулаток! И мои потомки, уверен, тоже будут их обожать. А мулаток невозможно разводить, не скрещивая белых мальчиков с черными девочками. Я всего лишь за точность формулировок. «Нельзя называть их неграми, — поучала на очередном телешоу моего друга поднаторевшая в политкорректности киевская журналистка. — Правильно говорить — «афроамериканцы»! — «А если он в Зимбабве родился, — ответил тот, — его что «афроафриканцем» называть?» В конце концов, niger — по-латыни просто «черный». А черное — это черное. Вот и все.

Как-то на выставке африканского искусства я спросил одного симпатичного нигерийца, есть ли в их системе мироздания что-то наподобие нашего черта. «Есть», — сообщили мне. «А какого оно у вас цвета?». «Черного», — неожиданно засмущавшись, признался мой собеседник.

Каждый вечер по телевизору мне втирают новенькое об израильско-палестинском конфликте. Меня оглушают серией взрывов с той и другой стороны и забивают голову непонятными словами: «шахид», «интифада» и «дорожная карта Буша», услышав о которой я почему-то представляю не процесс мирного урегулирования на Ближнем Востоке, а череду техасских салунов, вдоль которых слоняется в сдвинутой на ухо ковбойской шляпе краснорожий американский президент с бутылкой виски в руке.

Все это продолжается столько, сколько я живу на свете. По крайней мере, в 1983-м году, когда я еще носил пионерский галстук, мне рассказывали о той же заварушке в секторе Газа и на западном берегу реки Иордан. Только другими словами. С тех пор почти ничего не изменилось. Разве что «телечучело» Ясира Арафата износилось и исчезло с экрана, а Шарона хватил инсульт.

Делаю вывод: повышенное внимание мирового сообщества к этой проблеме совершенно не способствует ее разрешению. Давно пора просто оставить ее в покое.

Я совершенно согласен с арабами, утверждающими, что у израильтян нет никаких исторических прав на Иерусалим и его окрестности, поскольку их бездомные предки во времена Моисея просто шлялись по пустыне в поисках земли обетованной. Но я признаю и то, что у современных палестинцев на эту горячую точку не больше прав. Их предки тоже где-то шлялись. А жили и до евреев, и до палестинцев в Иерусалиме филистимляне. Они и имеют на него исторические права. Только где их теперь найти, если им еще при Давиде устроили геноцид? Так пусть теперь обе ветви семитского племени решают свои вопросы самостоятельно. Не надоедая мировому сообществу. Это их болезненное, но все-таки внутреннее дело. Вроде деревенской драки в кибуце. Достаточно просто приподымать раз в сто лет крышку над этой кипящей кастрюлькой и вежливо осведомляться: «Ну что, братья-семиты, уже договорились? Ах, еще нет…»

У Голиафа были все шансы выиграть сражение. Нечего было сорок дней подряд выходить на поле, вызывая бойцов на поединок! Уже на третий день, когда желающих не оказалось, нужно было переходить в наступление и разгонять морально подавленного противника кнутом. Но Голиаф, по-видимому, сам не очень хотел воевать. Ему больше нравилось сверкать своими технически передовыми доспехами на парадах, эксплуатируя славу великого героя и … дожидаясь Давида с мешком булыжников.

Не бойся Голиафа!

Бойся стереотипа, утверждающего, что Голиаф — непобедим.