Эпилог: Беляево навсегда?

 Но что мы должны предпринять, чтобы сохранить Беляево? Какая тут возможна стратегия? Какие для этого есть инструменты? Существующие критерии, по которым объекту присваивается охранный статус, не подходят для типовой, однообразной современной архитектуры. Ни один из этих критериев не годится для работы со смешанным культурным наследием — материальным и нематериальным одновременно. а если бы какой-то критерий и подошел, никаким инструментарием для сохранения нематериального наследия мы все равно не располагаем. Мы бы могли превратить Беляево в зону эксперимента — подобно тому, как Черемушки полвека назад стали испытательным полигоном новых строительных технологий. Именно в Беляеве мы бы могли опробовать новые методы охраны памятников и оценить их перспективность.

Район Беляево в сравнении с застройкой центральной части Москвы (внутри Бульварного кольца)

Представим себе, что мы добились своего, и ЮНЕСКО включила Беляево в Список Всемирного наследия. Что будет происходить дальше? Прежде всего, специально для этого типа наследия будет разработана особая стратегия сохранения. При разработке этой стратегии нужно будет учитывать то обстоятельство, что ценность Беляева лишь отчасти состоит в его внешнем облике. Я совершенно уверен, что в тех случаях, когда существует неразрывная связь между архитектурой и неким культурным событием, то именно эта культурная составляющая должна помочь нам определить, какой архитектурный элемент нуждается в сохранении или, по меньшей мере, должен быть отмечен мемориальной табличкой.

Должны ли мы рассматривать Беляево как архитектурный объект или как архитектурный ансамбль? При всей протяженности этой территории (Беляево занимает площадь 400 гектаров) она обладает композиционной цельностью. По своему устройству он больше напоминает дом, чем дифференцированный урбанистический ансамбль. В самом деле, Беляево проектировалось как цельный объект — единолично и единовременно. Именно так проектируется отдельное здание. При этом цельность района видна только сверху, при многократном удалении от него — когда вы рассматриваете его на чертеже или со спутника. Находясь в самом Беляеве, осматривая его с близкого расстояния, стоя среди домов, зелени и водоемов, вы можете подумать, что их расположение беспорядочно и даже хаотично. Стоя на земле, мы можем вообще не чувствовать, что это пространство (со всеми его пустотами, длинными аллеями и россыпями однообразных типовых объектов) как-то специально организовано. Но тем не менее именно это пространство повлияло на формирование московского концептуализма, стало местом жительства и источником вдохновения для выдающихся художников. Поэтому я считаю, что в случае с Беляевом предметом сохранения должны стать не дома, как это принято в отношении архитектурных шедевров, а, наоборот, пространство между домами.

Чтобы лучше понять, как это сделать, нужно подробнее изучить те особенности микрорайона, которые привлекали самих художников-концептуалистов.

Одна из этих особенностей — это, конечно, его тотальный характер. В связи с этим сразу возникает вопрос: как подступиться к сохранению этой целостности? Частичное сохранение такого цельного организма, как советский микрорайон, вряд ли возможно. Да и вряд ли необходимо. В этом отношении у Беляева много типологических родственников — так выглядит застройка 80 процентов Москвы, и репутация у нее не очень хорошая, поскольку условия жизни в подобных районах средние, а квартиры маленькие. Продолжительность жизни этих домов, заложенная при их проектировании, составляет пятьдесят лет, и сейчас они приближаются к этому рубежу. Особенности промышленного изготовления этих зданий делают их сохранение делом сложным и дорогостоящим. Кроме того, демографическая ситуация в России, а именно снижение численности населения позволяет предположить, что вряд ли мы можем ждать новой волны урбанизации, которая сметет микрорайоны. Они будут доминировать в архитектурном облике Москвы еще многие годы. И наконец, советская домостроительная индустрия продолжает работать и по сей день — она производит дома из тех же модулей, что и раньше, и, таким образом, обеспечивает естественное воспроизводство микрорайонов. Старые дома просто заменяются новыми из той же серии. Все это приводит нас к выводу, что нет нужды сохранять микрорайон во всей его целостности. Когда мы имеем дело с архитектурой такого масштаба и такого уровня стандартизации, более целесообразным представляется сосредоточить наше внимание лишь на некоторых ее ключевых элементах (и, соответственно, сохранять именно их).

Вместо тотального сохранения я бы предпочел сохранять элементы, которые обеспечивают целостность микрорайона. Объектом сохранения должны стать не отдельные здания, а такие системообразующие элементы, как зеленое пешеходное кольцо и шаговая доступность объектов социального значения. Определяя объект сохранения, мы должны сделать кинематографический «отъезд», сменить масштаб, потому что ценность представляет именно общий план Беляева, а не его отдельные составляющие.

В связи с этим возникает вопрос: что в таком случае делать со зданиями? Одна из особенностей, которая присутствует и в архитектуре Беляева, и в искусстве, которое здесь возникло, – это использование готовых объектов. Если мы посмотри, как устроен этот микрорайон, то увидим, что он по преимуществу составлен из неких готовых и распределенных в пространстве блоков. Сами здания по большей части являются лишь воспроизводимыми элементами серии — модульными заготовками, разработанными с целью оптимизации расходов и повышения эффективности. Во внешнем облике этих домов не проявляется индивидуальность архитектора, который их спроектировал. Задача архитектора состояла лишь в том, чтобы расположить эти объекты наилучшим образом. В Беляеве, однако, эти композиционные решения обнаруживают большое разнообразие. Это позволяет сделать вывод, что сами объекты служили архитекторам чем-то вроде разменной монеты. Блоки, которыми они оперировали, были абсолютно заменяемыми — значение имели только неизменность их внешнего контура и объема и цельность общего плана застройки.

Повторяемость как базовый принцип организации района Беляево на градостроительном и архитектурном уровнях. Фотографии Макса Авдеева

Разумеется, стратегия, направленная на сохранение общего контура, а не конкретного здания, ставит нас перед новыми дилеммами. Что делать с теми зданиями, которые обладают исторической или культурной ценностью? Я считаю, что в случае с типовой архитектурой объектом сохранения должно стать место, а не обязательно само здание. Так, после смерти Пригова в 2007 году семья превратила его квартиру в музей. В случае сноса здания и возведения на его месте нового, но точно такого же, музей просто восстанавливается точно в том виде, в котором он был — на том же этаже и в том же месте.

Еще один прием, которым часто пользовались концептуалисты, – это повтор. Объект или слово, воспроизведенные десятки, сотни и тысячи раз, отличается по смыслу от единично использованного слова или объекта. В архитектуре повторяемость имеет негативный оттенок: такая архитектура считается монотонной, скучной и некрасивой. При этом повторяемость составляет имманентную характеристику микрорайона. И здесь возникает соблазн обратить принципиальную повторяемость, присущую микрорайону, на его благо — и посмотреть, что она добавляет к его ценности. Заводы, например, могли бы заняться производством запчастей для таких зданий или неких дополнительных элементов (например, приставных балконов), которые бы сделали их облик более индивидуальным.

Совершенно не умаляя мемориальные достоинства микрорайона, присущая ему повторяемость могла бы использоваться как раз для сохранения исторической памяти. Например, существует распространенная практика сохранять дома, в которых жили выдающиеся люди. Но что, если память об этом человеке связана с целым рядом домов? в таком случае недостаточно просто повесить на дом табличку: «Здесь жил Дмитрий Александрович Пригов», «Этот вид Дмитрий Александрович Пригов наблюдал из своего окна». Следует сделать выпуск таких табличек серийным и размещать их на фасадах домов той же серии: «Точно в таком же доме жил Дмитрий Александрович Пригов», «Такой же вид открывался из окна Дмитрия Александровича Пригова». Обращая внимание на неуникальность этого вида и на неуникальность окна, из которого этот вид открывался, мы расширяем границы беляевского опыта за физические пределы этого района.

В Юго-Западном районе есть панельный дом, ставший одним из героев знаменитого фильма «Ирония судьбы, или С легким паром!». Молодой врач напился и вместо своей московской квартиры попал в такую же квартиру на такой же улице в Ленинграде и открыл дверь таким же ключом. Таким образом, фильм обыгрывает именно одинаковость советской архитектуры.

Мемориальная табличка на доме в Юго-Западном районе Москвы

Долгое время рядом с подъездом этого дома висела мемориальная табличка, которая сообщала, что здесь снималась «Ирония судьбы». Но такие таблички могли бы разместить у своих подъездов жители многих других домов — тем самым они воплотили бы в жизнь абсурдистский сюжетный ход самого фильма.

Если мы хотим сохранить логику общего плана района, то мы должны сохранить и присущую ему пустотность. Пустотность — одна из главных черт микрорайонной застройки. Когда эти огромные пространства между домами проектировались на бумаге, предполагалось, что здесь расположатся замечательные зеленые насаждения, но в реальности на этих участках образовались пустыри. Они не имеют никакой функциональной нагрузки, за них никто не отвечает. Это — «ничейные территории» нашего времени. Но бесполезными их назвать все же нельзя. Они оставили свой след в искусстве советского времени — будь то пустотность перформансов группы «Коллективные действия» или проведение именно в этих местах «бульдозерной выставки» (если брать практический аспект их использования).

Какие бы действия предприняла в этом случае классическая организация по охране памятников? Она бы взяла под охрану то самое место, где проходила «бульдозерная выставка», и разместила здесь мемориальную табличку. Но этого недостаточно. То обстоятельство, что «бульдозерная выставка» прошла именно здесь, имеет более глубокий смысл: архитекторы, проектировавшие этот микрорайон, хотели, чтобы пустоты между домами стали чем-то вроде городских парков — благоустроенных территорий, где бы могли отдыхать и развлекаться местные жители. Но реальная жизнь распорядилась иначе. Парк не пользовался у жителей особым успехом, потому что он был слишком огромен и за ним было трудно ухаживать. В результате на этой территории развилось нечто совершенно иное, и архитекторы были не в силах это предугадать, – интенсивная и непредсказуемая культурная жизнь. Так, может, у этих пустотных пространств должен появиться куратор, который организовывал бы здесь разные культурные события?

Внедрение в этот район фигуры куратора потребует критической реконструкции институций. Сама идея критической реконструкции была сформулирована в Берлине в 1990-е годы, когда архитекторы поставили перед собой задачу воссоздать Берлин в планировке XIX века, используя для этого подчеркнуто современную застройку. В нашем случае эту идею стоит перевести на более абстрактный уровень. В соответствии с первоначальным проектом на территории Беляева было построено несколько культурных учреждений: кинотеатр, выставочный зал и клуб. Со временем они или закрылись, или коммерциализировались. Поскольку они имеют ключевое значение для сохранения культурной жизни района, я возродил бы эти учреждения и вменил им в обязанность курирование различных некоммерческих культурных программ на этой территории.

Изначально нематериальная ценность Беляева определялась его художественной культурой. Восстановить эту культуру, со всей очевидностью, невозможно, поэтому задача скорее состоит в том, чтобы создать здесь условия для возникновения новой формы культуры. Для нее, как и для самого Беляева, можно было бы предложить альтернативное название — «Герцогство Пригова». «Герцогство Пригова» могло бы стать хорошей платформой для формирования местной идентичности и, как магнит, притягивало бы сюда культурные проекты из других частей Москвы.

Эта инициатива могла бы иметь самые разнообразные последствия. Я могу представить себе такую картину. Жители герцогства проникаются чувством гордости за свой район. Они начинают собирать разные связанные с ним истории и документируют свои исследования в интернете. У жителей соседних районов это вызывает легкую зависть, и они разворачивают такую же исследовательскую работу вокруг собственных культурных феноменов. Наконец, к герцогству начинают проявлять интерес культурные институции. В кинотеатре «Витязь», который представляет собой образец модернистской архитектуры, проводится фестиваль экспериментального фильма. К 50-летнему юбилею «бульдозерной выставки» пустырь, на котором она проходила, официально передается Московской биеннале в качестве одной из ее официальных площадок.

Таким образом, у Беляева появится два названия. Официальное название будет относиться к его внешней оболочке — модернистской архитектуре, прямоугольникам домов, школам, детским садам и пр. Оно будет фигурировать на карте города, указывая на местоположение этого района в физическом пространстве. Неофициальное же название будет использоваться для обозначения богатой культурной истории Беляева — его нематериальной составляющей. Сохранить Беляево — задача невыполнимая, но архитектурный комплекс «Беляево — Герцогство Пригова» могло бы стать первым объектом смешанной материально-нематериальной ценности, который бы вошел в Список Всемирного наследия ЮНЕСКО.

Если бы Беляево действительно попало в Список ЮНЕСКО, какие бы это имело последствия для теории и практики охраны памятников? Несомненно, в них должны будут произойти некоторые изменения.

Во-первых, мы будем вынуждены уточнить трактовку таких понятий, как «подлинность» и «уникальность». Когда мы имеем дело с архитектурой эпох, предшествующих модернизму, уникальным мы называем здание, которое визуально отличается от остальных, то есть имеет уникальную архитектурную оболочку. То же касается подлинности: подлинным мы называем объект, на материальный состав которого не повлияло ничего, кроме времени. Кирпич, который остался тем же кирпичом, которым был изначально.

Когда мы имеем дело с типовой архитектурой, лишенной какой-либо индивидуальности, то понятие уникальности и подлинности должно учитывать нематериальные элементы, связанные с материальной архитектурой. Например, если некое типовое здание имеет прямое отношение к какому-то событию, истории или ритуалу и это выделяет его из общего ряда, такой архитектурный объект нужно признать уникальным. Или, например, перед нами здание, которое столько раз перестраивалось и подновлялось, что в нем не осталось никаких аутентичных элементов. При этом, однако, сама заменяемость его элементов является имманентным свойством данного типа архитектуры — соответственно, их замена представляет собой подлинный, аутентичный процесс (как это, например, происходит с синтоистскими храмами). Такое здание тоже следует считать подлинным.

Во-вторых, мы вынуждены будем признать существование совершенно нового типа культурного наследия. Наряду с материальным (Список Всемирного наследия) и нематериальным наследием появится третий, смешанный тип. К этому третьему типу мы отнесем случаи симбиоза архитектурной среды и ее нематериального содержания (к нематериальному содержанию могут относиться события и живые традиции, идеи и верования, художественные и литературные произведения выдающегося мирового значения), существенно повышающего ценность самой архитектурной среды.

Признание этого третьего типа наследия, безусловно, будет иметь обширные последствия. Оно будет стимулировать разработку новых методик, способствовать появлению нового инструментария и созданию новых институций. Появится новый тип профессионалов, которые должны будут дать ответы на новые вопросы — и философские (как оценить нематериальное наследие?), и технические (как сохранить бетонную стеновую панель?).

А как же мы поступим с другими микрорайонами? На постсоветской территории существует слишком много микрорайонов, чтобы мы могли придать им охранный статус. Даже если взять одно только Беляево, оно станет одним из самым крупных охраняемых архитектурных ансамблей в мире. а между тем это лишь малая часть российского микрорайонного ландшафта. На территории бывшего СССР таких районов десятки тысяч. Если мы захотим присвоить охранный статус хотя бы некоторым из них, это немедленно обернется кризисом охранной деятельности: эти районы слишком огромны, и многочисленность охраняемых объектов сразу приведет к их обесценению.

Впрочем, этот сценарий кажется мне маловероятным. Более правдоподобным мне представляется то, что — даже с введением новых правил — большинство микрорайонов просто не получит охранного статуса. Даже с расширением понятий уникальности и подлинности лишь немногие микрорайоны будут признаны уникальными, подлинными и достойными сохранения. Подавляющее большинство микрорайонов с течением времени просто исчезнет. Некоторые из них пойдут под снос, некоторые будут реконструированы. Большая часть утратит свои первоначальные черты и превратится в нечто новое. В тех микрорайонах, которые находятся ближе к транспортным магистралям и центру города, будет расти численность населения, и они будут уплотняться. Периферийные микрорайоны будут реконструированы, в них будет появляться новая необходимая инфраструктура, чтобы жизнь в этих «спальниках» стала более комфортабельной и соответствующей современным стандартам.

Но, несмотря на все это, некоторые из микрорайонов, несомненно, будут сохранены — именно в силу их нематериальной ценности. Именно она имеет ключевое значение и должна оставаться в памяти города. С уничтожением микрорайонной застройки из коллективной памяти москвичей была бы стерта эпоха позднего модернизма — с его историей, культурой и его героями, – мы бы разрушили логическую целостность истории.

В каждом отдельном случае сохранение того или иного микрорайона будет иметь свои рациональные основания. В случае с Беляевом таким основанием является его связь с московским концептуализмом, в других случаях это может быть связь с неким важным историческим или культурным событием, выдающейся личностью, особой кулинарной традицией, уникальным обычаем и пр. Можно предположить, что оценка нематериальной ценности будет вызывать бурные споры. Действительно ли это событие имеет такое большое значение? Можно ли назвать этого человека героем? Точно ли это наш обычай — или, может, он был принесен к нам из каких-то других мест?

Для каждого микрорайона будет разработана своя стратегия сохранения, учитывающая специфику его нематериальной ценности. В результате каждый из этих микрорайонов действительно станет уникальным памятником своей эпохи. В каждом случае мы будем решать почти нерешаемую задачу — пытаться сохранить атмосферу, дух этого места, некий genius loci. И каждый раз наш подход будет иным, ориентированным на конкретную ситуацию. И в какой-то момент мы заметим, что между типовыми коробками домов есть некоторые различия — нюансы, имеющие отношение к их культурной значимости. Они станут носителями наших воспоминаний и ценностей прошлого, памятниками совершенно иного рода, нежели те, которые мы привыкли называть памятниками архитектуры. В каждом отдельном случае речь будет идти лишь о частичном сохранении архитектуры — о сохранении именно тех ее элементов, которые напоминают нам о том, что некогда было важным или сохраняет свою важность и по сей день. Однако наряду с этим мы будем заниматься сохранением живой культуры. Вместо того, чтобы изолировать архитектуру от ее социального и культурного контекста, как это происходило раньше, мы будем стараться сохранить саму эту связь и наиболее значимые явления этого контекста.

Наконец, задумаемся о том, как к идее сохранения этих микрорайонов отнесутся местные жители? Даже выбрав стратегию частичного сохранения, мы затронем интересы очень многих людей, вторгнемся в их жизнь и столкнемся с их убеждениями. Присвоить охранный статус микрорайону, в котором живет 150 тысяччеловек, – не то же самое, что объявить памятником архитектуры старый заброшенный замок. Понравится ли местным жителям, что их район войдет в Список ЮНЕСКО? Будут ли они этим гордиться? Или, может, воспримут эту новость скептически? Или просто ее проигнорируют? а может, они будут протестовать?

В 2011 году я прочитал в галерее «Беляево» (той самой, в которой 25 лет назад располагалось Творческое объединение «Эрмитаж») лекцию, которая называлась «Беляево навсегда». Через год я повторил свое выступление. И в том и в другом случае я начинал с разъяснения не столь очевидной ценности этого района, а заканчивал провокативным предложением внести Беляево в Список ЮНЕСКО. И каждый раз большинство моих слушателей составляли мои же студенты — местных жителей почти не было, а те, что приходили, никогда не задавали вопросов и никак не комментировали содержание моей лекции. И вот два года спустя моя идея, похоже, была воспринята ими всерьез: они решили, что я излагаю реальный план своих действий. Местные жители начали обсуждать его на интернет-форумах и даже объединились в группу протеста. Позже мне рассказали, что эта группа написала жалобу в префектуру. Жители Беляева были обеспокоены тем, что присвоение их району охранного статуса остановит полезные инвестиции, помешает сделать здесь необходимые усовершенствования — и район законсервируется в своем нынешнем состоянии. а они этого не хотят.

Мы вновь убеждаемся в том, что Беляево — это не только здания, но и люди. Мои действия вызвали противодействие: местные жители решили взять дело в свои руки и принять участие в определении будущего своего района. И это дает мне надежду. Беляево не превратится в очередной музей под открытым небом, поскольку его жители не считают себя музейными экспонатами. И я надеюсь, что их энергия и их идеи послужат переосмыслению нашего подхода к вопросам сохранения культурного наследия.