Ольга Шорина ОБРЕЧЕННЫЕ

Владимир БОНДАРЕНКО. Что делать врачу, Василий Васильевич, в период, когда в стране для простых людей нет лекарств, когда все более сокращается продолжительность жизни, катастрофически уменьшается примерно по миллиону в год количество населения России, когда для большинства недоступны сложные методы лечения из-за их дороговизны?

Василий ЧЕСТУХИН. По-прежнему спасать людей. Единственное реальное дело врача во все времена — спасать людей. Вот мы, кардиологи, оказываем помощь всем, кто в ней нуждается. Но для того, чтобы делать это эффективно нужна система, которая обеспечивает правильный выбор людей. Система, четко и быстро определяющая, кому и когда делать те или иные операции на сердце. В мире этот вопрос достаточно надежно разработан. У нас же миллионы людей, страдающих ишемической болезнью сердца. И в это же время, должен признать, в России система помощи больным ишемической болезнью сердца не разработана. Не материально, не медицински. В развитых странах пациент, у которого возникают боли, связанные с недостаточностью кровообращения сердечной мышцы, попадает к врачу-кардиологу, и после достаточно подробного, но быстрого функционального обследования, больной попадает на коронарографию, причем делается это, как правило, в обязательном порядке. Без коронарографии сегодня никто не может сказать, насколько поражено ваше сердце. В тех же США ее делают миллионы пациентов. Только после нее можно определить методику лечения больного. Тактика лечения может быть далее и медикаментозной, и хирургической. Или коронарное стентирование, или шунтирование. Стент — это такая тончайшая металлическая решетка, которая крепится на баллоне, затем доставляется к месту сужения сердечной артерии, там баллон раздувается под давлением в несколько атмосфер, до двадцати, баллон раскрывается, раскрывается этот стент, баллон потом сдувается и удаляется, а стент становится каркасом для артерии. Восстанавливается кровоток, и человек может нормально жить и действовать. Нередко человек забывает, что он когда-то болел.

В. Б. У вас, Василий Васильевич, бывает чувство бессилия, когда вы видите, что делают в Америке и Европе, и когда вы видите, что у нас так много больных погибает из-за того, что не была вовремя сделана операция? Там миллион операций, а у нас в год вымирает тот же самый миллион. А ведь большинство из ранних смертей — от сердечной недостаточности. Почему русские блестящие кардиологи, хирурги, умеющие делать сложнейшие операции, не хуже этих Дебейкеров, не в состоянии внедрить у нас такую же массовую систему лечения? Что мешает сократить эту ужасающую смертность в России?

В. Ч. Не в моих силах создавать такую систему, которая бы позволяла нам работать, как конвейер спасения. Увы, это не только медицина, Россия сегодня находится на таком катастрофическом уровне, что ни возьмешь, везде провал. К примеру, педагогика. Подготовка врачей у нас сейчас тоже далека от совершенства. Что касается той отрасли медицины, которой я занимаюсь, то в США в год делается около 900 коронарных ангиопластик и около 400 000 аортокоронарных шунтирований, а у нас где-то всего три тысячи коронарных ангиопластик, хотя потребности в России ничуть не ниже. Вот и судите о наших возможностях. Но своего личного бессилия я, как ни странно, не чувствую, я врач, кардиолог, хирург, и я работаю, насколько могу.

Парадоксально, но у нас проблема не только с оборудованием дорогостоящим и количеством таких центров, как наш институт трансплантологии. Увы, но проблема номер один сегодня в отсутствиИ массовой диагностики лечения сердечных болезней. Врачи в поликлиниках даже не рекомендуют своим пациентам делать обязательную в западном мире коронарографию. Даже заведующие отделениями кардиологии крупных московских больниц порой отговаривают пациентов. Пугают их коронарографией, заявляя о ее опасности. Вот и уходят эти пациенты раньше времени из жизни. Уже подготовка кардиологов не соответствует сегодняшним требованиям медицины. Конечно, не хватает у нас и подготовленных врачей, и первоклассного оборудования, особенно в провинции, но смешно сказать, наши скромные возможности не исчерпываются до конца.

В. Б. Я вас правильно понял, Василий Васильевич, коронарных ангиопластик у нас делается в триста раз меньше, чем в США, вместо 900 000 всего три тысячи. Хотя больных людей ничуть не меньше, а может быть, и больше. И даже те мизерные возможности, которые есть у ваших центров и у больных ишемической болезнью, не используются?

В. Ч. Посмотрите, Владимир Григорьевич, если бы клиника работала по 24 часа в сутки и не справлялась с потоком больных, тогда бы надо было говорить о расширении клиники, о новых врачах и новой аппаратуре. У нас, к сожалению, картина иная. И не только в нашем институте. Все центры коронарной ангиопластики в России не загружены. Думаю, прежде всего из-за отсутствия системной диагностики. Врачи в поликлиниках не объясняют пациентам их пути к выздоровлению. Без коронарографии нельзя сегодня правильно лечить людей с больным сердцем. Ну и вторая причина нашей незагруженности, конечно, материальная. Нередко больные просто не в состоянии найти необходимые деньги на лечение.

В. Б. Может быть, это и есть все-таки главная причина отказа от столь необходимого лечения? Вы не в состоянии бесплатно всем делать ту же коронарографию, а тем более ангиопластику, больные же вынуждены умирать, но им негде взять деньги на лечение? А страховки у нас не действуют. От бесплатной медицины отказались, к страховой не пришли. И господствует все тот же дикий капитализм, которого нет ни в одной из западных стран.

В. Ч. Я бы и готов был согласиться с вами, конечно, бедность людей вынуждает их бояться дорогостоящих процедур, но все-таки, увы, главенствуют пока еще элементарная медицинская неграмотность и отсталость многих наших врачей. Даже не знающих и не желающих знать о современных методах лечения сердца. Чаще врачи, ничего не говоря об обязательности коронарографии, просто отправляют больных в санаторий, тех, кому уже экстренно надо делать ту или иную операцию. И эту систему никто не хочет менять, так проще и удобней, наверное, чиновникам. Хотя, безусловно, после любого инфаркта, прежде чем пациента выпустить, необходимо обязательно сделать коронарографию.

В. Б. Вы считаете, Василий Васильевич, что надо по всей России как аксиому после любого инфаркта больному делать коронарографию?

В. Ч. В мире такой порядок уже давным-давно существует. Там коронарографию делают в первые же часы после начала инфаркта, это оптимальный путь для лечения, есть больший шанс восстановить кровоток и спасти больного. При резких болях срочно ее делать, это оптимальная возможность помочь миокарду, не ждать, пока он погибнет. Открыть артерию и восстановить кровоток. Это и экономически выгодно, быстрее восстанавливаются силы. Сохраняется здоровье. Человек восстанавливает свою работоспособность. Не превращается в инвалида.

В. Б. Вы, Василий Васильевич, на днях отмечаете свое шестидесятилетие. Удалась вам жизнь? Как вы пришли в кардиологию, в ангиопластику?

В. Ч. Мы в нашем институте трансплантологии, руководимом академиком Шумаковым, пришли к ангиопластике в процессе пересадки сердец. У пациентов с пересаженными сердцами операции на коронарных артериях крайне затруднительны, хотя поражаются они чаще, чем у простых людей. Коронарная ангиопластика является единственным методом, который позволяет восстановить проходимость пораженных артерий. Вот нам и была поставлена задача: освоить этот метод, чтобы помогать пациентам с пересаженными сердцами. Кстати, мы успешно применяем этот метод и к пациентам с пересаженными почками. Сейчас мы делаем двести-двести пятьдесят ангиопластик в год. Конечно, риск при проведении ангиопластики человеку с пересаженным сердцем гораздо выше, чем простому пациенту, но другого пути часто нет. И мы справляемся, надо сказать, с очень неплохим эффектом.

В. Б. Трудно ли попасть к вам в центр простому пациенту? Как больные находят вас?

В. Ч. Мы думаем все время над тем, чтобы народ нас находил. Мы можем делать гораздо больше и диагностических исследований, и лечебных процедур. Для того, чтобы довести до врачей ценность наших лечебных методов, мы с докладами, демонстрацией пациентов выступаем в больницах, на самых разных семинарах. Но должен сказать, что до тех пор, пока у нас в России нет единой системы активного лечения, эти доклады мало помогают. Появляются статьи в газетах. Но они мало что меняют. Главное, я в этом убежден, отсутствие административной воли в руководстве. Коронарографию должны сделать обязательной для всех людей, страдающих болезнью сердца. Хватит нам лечить по-прадедовски и уповать на старые методы исследования. По стране в целом наши установки используются процентов на сорок. И больные к нам идут скорее по какой-то цепочке, от одного пациента к другому. Те, кто испытал на себе наши методы лечения, доволен и рассказывает об этом своим знакомым. Вот эти знакомые и идут к нам… Конечно, не все могут оплатить лечение. Но сегодня в России есть уже центры с государственной дотацией. Там объем тех же проделанных ангиопластик значительно увеличился. В два-три раза. Такие центры есть в Екатеринбурге, Красноярске, Тюмени. Местное руководство находит деньги на лечение больных. Все-таки вы, наверное, правы, Владимир Григорьевич, отсутствие финансирования резко тормозит нашу медицину.

В. Б. Значит, если бы наше государство взяло на себя оплату коронарографии, многие тысячи людей были бы и ныне живы?

В. Ч. Конечно, вовремя проведенное лечение, проведенная операция спасли бы жизни людей. И потом. Если бы люди оценили эффект лечения, это бы распространилось по всей стране. Я знаю, что в Красноярске при бюджетной оплате количество наших пациентов увеличилось со ста до четырехсот в год.

В. Б. А сколько в целом по стране более-менее квалифицированных кардиоцентров, способных делать и ангиопластику, и шунтирование?

В. Ч. Я не чиновник, боюсь ошибиться, но насколько я знаю, около тридцати. В таком центре все должно быть взаимосвязано. Может быть, во время ангиопластики потребуется необходимость операции. Все должны быть наготове. Хирургическая поддержка гарантирует более положительный результат, придает уверенность врачам.

В. Б. Вы сейчас отмечаете свое шестидесятилетие. А вместе с вами и тысячи ваших пациентов. Считаете ли свою жизнь удавшейся? Назовите важные случаи из вашей практики.

В. Ч. Безусловно. Считаю жизнь удавшейся. Я сделал свою жизнь сам, без малейшей поддержки. У меня родители не имели никакого отношения к медицине. Были рядовыми служащими. Жили они в Москве, правда, я родился не в Москве, а в эвакуации, в Чувашии, но вскоре родители вернулись, и я уже учился и рос здесь. Что касается важных случаев…Они, конечно, были. Но в памяти остаются неудачи. Их анализ. Мысли о том, что не надо было делать. И надо ли было браться вообще? Бывают ситуации, когда только операция и может спасти, но на операционном столе мы человека теряем. Такие случаи есть у каждого хирурга, они тоже являются школой. Но все предвидеть невозможно. Бывают крайне тяжелые случаи, которые проходят легко и очень эффективно, а в другой тяжелой ситуации мы пациента теряем. Казалось бы, у больных схожие жалобы, схожие ситуации, схожая степень поражения, но есть какие-то нюансы, которые предопределяют тот или иной исход операции. Где-то три, четыре, пять процентов потерь, но это, конечно, пациенты особой категории, высокого риска. Мы каждый раз говорим им и их родным: подумайте, риск велик. И в большинстве случаев после нашего лечения больной возвращается к нормальной жизни. При наших нынешних методиках каких-то грубых ошибок практически не бывает, все ситуации отработаны. Тем более при таком потоке операций приходит опыт.

В. Б. Вы, Василий Васильевич, сразу пошли в кардиологию после медицинского института?

В. Ч. Нет. Я ведь был мастером спорта по гимнастике и собирался связать свою жизнь со спортивной медициной. За три года работы, несмотря на неплохую жизнь врача в спортивной медицине (поездки по всему миру, общение с известными людьми), молодому человеку это всегда интересно, но к концу работы я понял, что спортивной медицины у нас нет. Когда наша профессура приехала на Олимпиаду в Мехико, их журналисты спросили, где же наше оборудование, те показали фонендоскоп, тонометр и секундомер. Репортеры заулыбались, поняли, что врачи скрывают свои методы, засекречивают приборы, но на самом деле, действительно, кроме этих трех инструментов, в спортивной медицине ничего не было. Даже электрокардиография делалась только по показаниям. Так уж сложилось у нас, что в отличие от военной техники, от космоса, где мы лидировали или были наравне с миром, в медицине мы шли на двадцать лет позади. Сейчас мы пожинаем плоды такого подхода к здоровью граждан. По сути дела, у нас нет своей современной медицинской техники, все из-за рубежа. Хирургия сегодня невозможна без техники, а своей нет. Полнейшая зависимость. Искусственное кровообращение, диагностика. Вся наша кардиотехника… И это не потому, что мы привыкли к импортной и недооцениваем свою аппаратуру. Ее еще только хотят создать. У них десятилетиями накапливались технологические разработки, а мы этим просто не занимались. И сейчас мы вынуждены постоянно платить за технику и любой ремонт, любую замену, у нас нет альтернативы. Печально еще то, что далеко не всегда к нам попадает лучшая техника. Нам стараются сбыть уже залежалый товар, и часто западным фирмам это удается. Тем более покупкой техники занимаются не специалисты, которые с ней работают, не врачи и хирурги, а чиновники, они покупают то, что им навязывают. Те аппараты, которые не берут клиники развитых стран, поставляют в Россию.

В. Б. Вы отклонились от разговора, как очутились в кардиологии? Как ушли из спортивной медицины?

В. Ч. Когда я понял, что, работая в спортивной медицине, я теряю квалификацию врача, перестаю им быть, мне разонравились и поездки, и встречи. Я понял, что в медицине надо быть настоящим специалистом, знать свое дело. А кардиологией я уже увлекся, работая со спортсменами, я наладил обязательную электрокардиографию. Вообще, с сердцем работать врачу интересно. Ушел в центр хирургии, а спустя несколько лет в институт трансплантологии к Валерию Ивановичу Шумакову. Здесь я и понял мудрость древних: "Я знаю, что я ничего не знаю". Чем больше занимаешься сердцем, тем больше в нем открывается тайн. Масса проблем. Конечно, эта область медицины крайне важна в практическом отношении, больше половины больных умирает от поражения сердца. Конечно, в нашу кардиологию надо вкладывать государству и бизнесу, и кому угодно огромнейшие средства, чтобы спасти от вымирания народ. Надо осваивать все новейшие методы, делать их массовыми.

В. Б. Здесь, в институте трансплантологии, вы стали сначала кандидатом, затем доктором медицинских наук, руководите целым направлением, много воспитали учеников.

В. Ч. Ну, во-первых, если коллектив хороший, то значит руководитель хороший, а хвалить себя неудобно. А насчет учеников, я считаю, человек должен стремиться, а я должен ему помогать. В отделении уже больше десяти кандидатов наук. Есть люди, которые проработали больше 25 лет. Кто-то уходил. Потом возвращался, это нормально, человек имеет право на поиск. Думаю, у нас работают хорошие специалисты, жаль, не хватает совершенной техники, которая бы ускорила процесс лечения. К нам приезжают ведущие специалисты по ангиопластике со всего мира. По результативности мы приблизились с лучшим клиникам мира.

В. Б. Вы сказали, что в России более половины смертей происходит из-за поражения сердца. И в то же время крайне мало больных лечатся современными кардиологическими методами. Значит, если правительство не озаботится, не примет новую кардиологическую программу, то мы, как страна, как государство, вымрем без всякого военного вмешательства. Не кажется ли вам, Василий Васильевич, что медицине не уделяется должного внимания?

В. Ч. Я — оптимист, верю, что у нас займутся серьезно медициной, но пока о наших проблемах не говорят ни в печати, ни по телевидению. От сердца и инсультов умирают сотни тысяч вполне трудоспособных и крепких людей, атеросклероз — это проблема всей нашей системы. Даже лечение — это не главное. Главное — профилактика, регулярное обследование, выявление потенциальных больных. Это и проблема питания. Проблема образа жизни. Проблема качества жизни. Не надо ждать инфаркта. Надо его предотвратить. Профилактика, диагностика и лечение. Но это уже большая политика. Это уже зависит от руководителей нашего государства, когда у них найдется время и желание заняться здоровьем своих граждан.

В. Б. Получается, что любому врачу никуда не уйти от политики. И по большому счету эффективность лечения, эффективность выздоровления зависит от социальной атмосферы в обществе, от политики, проводимой государством?

В. Ч. Это, безусловно, так. Иначе и не может быть. Не может быть оазиса здоровья, когда вокруг все наоборот. Вопросы решаются по мере их болезненности в обществе. Я не думаю, что проблема здоровья уступает проблеме Чечни или проблеме подъема атомной лодки "Курск". Только найдут ли на здоровье такие деньги?

В. Б. И что бы вы, Василий Васильевич, как врач, как кардиолог пожелали в канун своего юбилея нашим читателям?

В. Ч. В жизни самое главное — это понимание. Если есть понимание, нет проблем, и наоборот. Хотелось, чтобы человек всегда понимал, где он находится, с кем общается, где он живет, и отсюда уже делал выводы. Надо по возможности себе не вредить. Ничем не злоупотреблять.

И еще хочется пожелать всем, чтобы условия для жизни были приемлемыми, и чтобы жизнь была радостной.

[guestbook _new_gstb]

1

2 u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random(); z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled()?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+=" "; y+="

"; y+=" 28 "; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--

29

zavtra@zavtra.ru 5

[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]