Наваждение

Кто написал этот сюр? Кто перетасовал придуманные сюжеты и реальность в одну человеческую судьбу? И почему он согласился? Так не бывает!

Сразу после многочасового перелёта, уставший и сонный, обалдевший от жары и экзотики, он вдруг решил, что эта ночная прогулка именно то, что так необходимо перед завтрашним днём, полным деловых встреч, интервью, записей на радио и ТВ, кулуарных дискуссий и бесконечных трапез с прекрасными винами и экзотическими деликатесами, сладкими речами, которым всегда не хватает логики и завершённости, но в которых мы всегда с готовностью увязаем, как в сладком сиропе из слов и фраз. Позже, анализируя все события этой необычной командировки, Лунгин никак не мог понять: «Ну почему он так поспешно решился тогда прийти именно в этот странный порт-мираж, почти Бермудский треугольник, того хамсинного, беспощадного лета?».

Официально Лунгин прибыл на Международный гуманитарный форум, посвящённый объединению представителей разных рас, культур и религий. Кроме всей этой объёмной академической программы, его ждал огромный бонус – университетские друзья, сокурсники по журфаку, которые волею судеб оказались за кордоном, а это уже был кайф от предстоящей встречи. Праздник в ожидании праздника.

Эти шумные, многолюдные съезды проводились уже много лет в разных столицах мира достаточно торжественно и пышно. В этом году местом проведения форума оказалась маленькая средиземноморская страна, где всегда тепло, солнечно и в феврале в изумрудной траве собирают алые маки, где морской бриз и никогда не бывает зимы, а ещё полно бывших «наших», что создаёт ощущение повышенного комфорта для людей из средней полосы, которым 40+.

Принимающей стороной оказался его давнишний приятель Валерка Максимов, с которым были связаны самые крутые виражи их общей таганской юности, бесшабашной, хмельной и давно оставленной в самых далёких лабиринтах памяти, где-то вне рационального, в сфере бессознательных чувств и необъяснимых поступков. Именно Валерка предложил Лунгину эту ночную прогулку, когда они стояли на ветру на балконе 26-го этажа гостиницы Alexander, и от высоты и близости моря захватывало дух, как на американских горках, когда адреналин пульсирует в висках и заводит тебя ощущением полёта, лёгкости и бесконечности.

Они уже крепко выпили за встречу. Уже прошли первые минуты неловкого напряжения, уже были пересказаны все истории побед, обид и поражений, уже опять они были вместе там, на кривых старомосковских улочках Тихого тупика, где прошла самая лучшая пора, где всё только начиналось, где всё было возможно, где они были бесконечно молоды, талантливы и умны и где их все так бескорыстно и горячо любили, как никогда не бывает в жизни.

– Хочешь понять, почему я не живу в Москве? – Валерка смотрел в упор, очень серьёзно, не мигая. Сквозь морской ветер к Лунгину летели его слова. – Я покажу тебе мой ночной город, согласен? Это что-то… Этому нет объяснения… Ты всё поймёшь сам.

То, что Валерка немного crazy, знали все ещё тогда, когда он поставил в их студенческом театре спектакль из жизни Сафо, полный мистики, крови, слёз и вычурной манерности, что в те далёкие «застойные» было не понято не только аскетичными осторожными преподавателями, но и многими продвинутыми, авангардно настроенными студентами.

Это был общественный взрыв! Такого не прощали!

– Слезливая безвкусица, – брезгливо кривили увядшие губы академические эстеты.

– Завихрения выскочки… Претензия на гениальность, – долетали сквозь сигаретный дым строгие оценки сокурсников.

И не подпустили к диплому!

Ругали газеты. Топтали друзья. Создали вакуум. И кто виноват? Была другая жизнь. И другие песни.

Ему не простили его нестандартность. Человек слаб, и он, чокнутый Валерка, уехал навсегда от таганской юности, от родных, от всего, к чему так крепко был привязан и что с лёгкостью переступил.

Возможно, тогда, очень давно, его сломали, не разрешили думать, творить. Возможно, не было сил бороться. Но, уехав, он так и не создал ничего похожего на тот странный, непонятный и завораживающий спектакль, который перечеркнул всю его дальнейшую судьбу. Он по инерции постоянно крутился в окололитературных и киношных тусовках, издавал какие-то альманахи, рассылал сценарии, участвовал в каких-то проектах, безумно устал.

И неудивительно, что в этой встрече с Лунгиным он опять искал себя – того дерзкого и непредсказуемого, сентиментального и ироничного, которого когда-то оставил в тех уже не существующих таганских тупиках. Одни названия вызывали ностальгию и бередили душу: Невинный тупик, Тихий тупик, Укромный тупик… И – слёзы на глазах уже взрослого мужчины. Дым воспоминаний, как выдержанное дорогое вино.

И теперь он хотел так искренне, так наивно создать праздник – встречу своему другу, устроить прогулку по самым загадочным и любимым местам своей новой столицы, которую любил и ненавидел, как всю свою сложную и одинокую жизнь.

– Я покажу тебе ночной мираж… Согласен? Ты не пожалеешь об этом. Поторопимся, уже поздно.

Они вышли на пустынную туманную набережную. Где-то совсем рядом старинные часы отбивали 12 ударов – полночь. Рядом были море и старый заброшенный порт. В этом порту уже давно не было жизни. Город, некогда известный на всём побережье, изобильный и цветущий, растаял в дымке тысячелетий. И торговая площадь с пёстрой толпой разного люда – рыбаков и ремесленников, шумных торговцев и шутов, юродивых и странствующих нищих со следами проказы, заморских купцов и просто городских зевак стёрта, раздавлена беспощадным колесом времени. Навсегда.

И римские легионеры со стальными обветренными лицами, с их диковинными турнирами и боями гладиаторов, с их нездешней жестокостью и варварской необузданностью победителей растворились в тумане пыльных столетий, растаяли, ушли за горизонт… И страсти еретиков, и боль заблудших, и ярость стоиков, и позднее раскаяние… И безрассудства, и искушения, расцвет и колониальная опустошённость – всё уже давно забыто и отцвело, всё исчезло на других берегах реки Леты. Всё превратилось в тлен, прах, призрак.

Но море, как и тогда, тысячелетия назад, пенилось и бурлило в тусклом фонарном свете ночи, источало горький колдовской запах водорослей, йода, рыбы и звало, притягивало, манило. В некогда шумном порту сонно покачивались на причале забытые яхты, хозяева которых изредка выходят в море. Заброшенные дома, в которых давно никто не живёт, пустыми глазницами выбитых окон смотрели, как незрячие, вдаль и кричали о помощи, искали своих обитателей, покинувших их, предавших навсегда. Ночью город-фантом был пуст и безмолвен. Но по каким-то неуловимым знакам Лунгин скорее чувствовал, чем понимал, что ночная жизнь, непонятная и чужая, притаилась где-то совсем рядом.

Ну почему он согласился? Почему подчинился чужой воле? Почему вместе с Валеркой крадётся сейчас в этой неприятной пугающей тишине, вместо того чтобы пойти в гостиничный ночной бар, выпить лёгкий коктейль и послушать какой-нибудь красивый джазовый блюз?

А тем временем на некоторых яхтах зажглись разноцветные лампочки, заискрились бенгальские огни, полилась томная музыка. Ночь, нежная и влажная, словно зазывала всё новых гостей своего недолгого праздника длиною в несколько предрассветных часов, когда слова и звуки обретают свой потаённый смысл, в котором столько мудрости и глубины, но только до рассвета, до первого бледного солнечного луча, который безжалостно уничтожает эту изменчивую гармонию и оставляет нам выцветшую, простенькую картинку нашей реальности, такой непохожей на исчезнувший праздник.

С верхней палубы одной из яхт доносился забытый романс Вертинского с его неожиданным и старомодным русским, грассирующим на французский манер:

– А я пил горькое пиво, улыбаясь глубиной души.

Так редко поют красиво в нашей земной глуши…

«Красиво», – подумал Лунгин, и его сразу так спонтанно потянуло на эту нарядную, ярко выкрашенную в жёлтый цвет яхту с гордым названием «Глория», где слушают русские романсы и где, наверное, говорят по-русски. Друзья, не сговариваясь, не раздумывая, запрыгнули на борт яхты и оказались в морском ресторанчике, качающемся на прибрежных волнах.

У входа за инкрустированной стойкой бара их встречал крепкий, очень смуглый парень в белой капитанской фуражке и тельняшке. Он курил крепчайшую кубинскую сигару и улыбался посетителям открытой белозубой улыбкой, приглашая на изысканную трапезу из экзотических морских яств, с самыми лучшими винами и напитками на побережье.

Лунгин и Максимов решили подняться на верхнюю палубу, на звуки музыки. Они поднимались довольно долго по крутой винтовой лестнице, но, когда вышли на палубу, с удивлением заметили, что там никого нет, кроме немолодого господина в очках, одиноко сидящего за круглым столом и читающего газету. На палубе гостеприимно сверкали ослепительно-белыми кружевными скатертями нарядные столики без посетителей. Ещё на столиках стояли букеты каких-то незнакомых жёлтых цветов, похожих на засушенные цветы из гербария, а в причудливых колбах горели цветные свечи, создавая атмосферу интимной расслабленности.

Как только друзья расположились за центральным столиком, к ним подошла молоденькая официантка и подала нарядное глянцевое меню. В ней было что-то колдовское: и чуть косящий, ускользающий взгляд из-под изогнутых ресниц, подкрашенных бордовой тушью, и детские губы в полуулыбке, грубо обведённые почти чёрной помадой, и жемчужно-прозрачный make-up, делающий лицо похожим на застывшую японскую маску…

– Super! – вырвалось у Максимова почему-то на английском.

«Кокаин?» – мелькнула догадка у Лунгина.

Но, когда он решился посмотреть девушке в глаза, её уже не было, она будто растворилась в морском тумане. Господин с газетой тоже куда-то исчез.

Лунгин и Максимов обменялись тревожными взглядами, сохраняя при этом улыбки потерпевших поражение игроков. Но могли ли они предвидеть, что все роковые несовпадения этого вечера имеют свою необъяснимую логику, а все события им не дано ни остановить, ни изменить, ни исключить?

Максимов заметил первым, что их яхта не привязана к причалу и, очевидно, давно крутится на гребнях волн в открытом море, быстро удаляясь от берега. Свистел ветер, усиливался шторм. Было страшно и непонятно, перехватывало дыхание от неизвестной опасности… Берег исчезал за горизонтом…

– Что-то случилось с яхтой.

– Что происходит внизу?

– Почему здесь никого нет?

– Что делать?

– Бандиты?

– Террористы?

– Захват заложников?

– Прыгать в воду?

– Берег уже почти не виден.

Мобильные телефоны не работали. Но жизнь без опасности – не жизнь! Надо было искать выход.

* * *

Их укачивало. Кружилась голова. Подчиняясь инстинкту, они медленно сползали по скрипучей лестнице вниз, понимая друг друга без слов. То, что они увидели внизу, не поддавалось никакому объяснению. Так не бывает!

Яхта «Глория» была надёжно привязана канатом к причалу. И не было никакого шторма и никаких пенных волн, и не было ветра и качки… Ничего не было! Трудно поверить в это морское наваждение, но ещё труднее принять, что это было. Одинокий господин в очках по-прежнему читал газету. Избирательный фокус зрения выхватил дату газетного номера: 15 августа. Но этот день ещё не наступил, до него оставалось целых три дня неизвестности. Ещё никто на земле не знал, что произойдёт в эти три дня жизни, какие события потрясут мир и что готовит каждому из нас судьба. На первой полосе газеты красные буквы, набранные жирным шрифтом, кричали: «Хроника катастрофы!».

«Ещё одно безумие. Не много ли на один вечер?» – подумал Лунгин, стараясь забыть эту несуществующую дату.

Но это уже было за пределами его понимания. К дате, означенной в газете, ему ещё предстояло вернуться.

15 августа Лунгин пил утренний кофе в холле гостиницы. Он уже изрядно подустал от бесконечной жары, суеты, заседаний, экскурсий. Уже состоялись все встречи, уже были куплены все сувениры и подарки, уже хотелось просто домой: в их тёплую осень, где на даче пахнет прелыми листьями, яблоками и мёдом, где накрапывает мелкий дождик, а старенький компьютер сиротливо ждёт на прозрачной веранде, где всё привычно и до боли знакомо на сотни лет вперёд. Но так не бывает!

Перед ним лежал свежий номер новостной газеты. Вдруг он увидел на первой полосе крупный знакомый шрифт кроваво-красного цвета – «Хроника катастрофы!»

Буквы молили о помощи, задыхались от гнева, сообщали страшные цифры убитых и раненых в новой безумной трагедии вчерашнего дня. И всё это случилось не где-нибудь в горячей точке, а в их мирной, нарядной столице. Неожиданно, неправдоподобно, страшно.

Ассоциативная память сразу возвратила Лунгина в заброшенный порт, на яхту «Глория», вращающуюся на морских гребнях без управления и капитана в открытом море.

Он вспомнил угрюмого господина с газетой, датированной не наступившим днём: и название статьи, и тот же шрифт типографского набора, тот же кроваво-красный цвет…

Лунгин бросился к телефону позвонить жене, убедиться, что она в порядке, что все трагедии мира где-то там, за пределами его сознания. Но ужас и страх уже парализовали волю, руки не слушались, пальцы мелко дрожали – он всё никак не мог набрать нужный номер. Потом телефон долго не отвечал…

* * *

В эти утренние часы Нина обычно собирается на работу – она должна быть дома, обязательно должна. Но телефон по-прежнему молчал. Длинные гудки испытывали его терпение. У него сжималось сердце. В висках противно пульсировало предчувствие беды… – Но этого не может быть!

Он чётко видел её у зеркала в чёрном атласном пеньюаре с вышитым тёмно-красным драконом на спине. Этот пеньюар он привёз ей в прошлом году из Японии, куда ездил на презентацию своей монографии по древней японской философии. Монография называлась «Сад Рёан-дзи».

О, как он пытался расшифровать тайный смысл познания истины, как был самоуверен и бесконечно глуп, прочитал столько заумных книг, но так и не приблизился к ответу! Он только понял, что жизнь – это и есть вереница вопросов-загадок, на которые не было дано найти ответы даже мудрецам на Древнем Востоке. И никогда не старайся кружить по лабиринтам случайных событий и закономерных разочарований, – все усилия будут тщетны.

«Сад Рёан-дзи» потряс его воображение: каменный хаос из 15 чёрных необработанных камней, гениально спланированный сотни лет назад на белом песке, всё время обманывает своей композицией. Вы можете увидеть с любого места только 14 камней, 15-ый камень всегда невидим. Вы перемещаетесь по пространству, наконец, находите злополучный камень, но каменный хаос в уже другой композиции опять дразнит вас. Вам не дано увидеть все камни одновременно, и всегда будет один из камней для вас невидим, спрятан, как истина в нашем непрочном мире.

«И почему вдруг всплыл из далекой памяти ”Сад Рёан-дзи“?», – камнепадом сыпались на него нелепые вопросы.

Дурные предчувствия давили психику, не давали расслабиться. А перед глазами опять была она – такая любимая и родная, с трогательно выступающими детскими ключицами, с роскошной гривой пепельных волос, хрупкая, как подросток, – его прозрачная «Девочка на шаре» с известной картины Пикассо. Вот она выкуривает утреннюю сигарету, варит шоколадный кофе, слушает музыку…

«Так почему же он сходит с ума? Что случилось?! Кто объяснит?..»

Ведь только с ней он и может быть сильным, удачливым, талантливым, молодым. Только для неё он готов брать всё новые и новые высоты.

Пугающая тишина сдавливала аорту. Он почти не жил. Где-то в дебрях подсознательного он уже точно считал информацию и даже был спокоен. И даже безразличен, не в силах ничего изменить или хотя бы замедлить ход событий…

Он почему-то вспомнил их первую встречу зимой в Ленинграде, сотни лет назад, на Васильевском острове. Медленный сверкающий снег… Девочка шепчет слова ещё никому неизвестного поэта:

Ни тоски, ни любви, ни печали,

Ни тревоги, ни боли в груди,

Будто целая жизнь за плечами

И всего полчаса впереди…

(И. Бродский)

«Только не это!!! Он ещё не готов принимать удары судьбы!»

А потом, через треск эфира и шелестящие помехи, донёсся до него знакомый, родной голос жены, с таким характерным и всегда волнующим его придыханием:

– Не волнуйся, у меня всё нормально… Прости, не могу долго говорить, меня ждут. Кто? Так… Потом расскажу… Катастрофа? Ах, да… У нас уже дожди… Да, родной, ужасно холодно… Камин на даче? Нет, он не греет. Ты же знаешь, он давно, очень давно неисправен… Шотландский плед? Ах, ерунда, не нужен… Береги себя… Ну, ладно…

И всё.

Гудки, гудки, гудки…

Обычно она долго прощалась по телефону: посылала воздушные поцелуи, не отпускала, шептала в трубку какие-то слова… Но никогда первой не бросала трубку на рычаг. Никогда – за все их долгие 20 лет.

На душе по-прежнему было тяжело от необъяснимых предчувствий.

Она что-то скрывала.

Но что???

Больше не было с ней связи.

Никогда.

Он с маниакальным упорством набирал и набирал номер своей московской квартиры, но никто не отвечал.

Вечером Лунгина вызвали телеграммой в Москву. Трагедия, от которой он почти спасся, догнала его. Самое невероятное – в то время, когда он с Ниной разговаривал по телефону, её уже не было в живых.

Он так и не понял, с кем он говорил в то утро.

Фантом? Наваждение? Бред? Шизофрения?

Смещение времени и пространства?

Предупреждение?

Простые вопросы умерли с простыми ответами.

Да и ответы были уже не нужны.