Владимир Покровский Таблицы Роршаха

Сначала это была просто игра. Ничего больше. Было просто интересно, что, мол, как же так, ведь так не бывает, так не должно быть, а значит, я чего-то не понимаю или что-то понимаю неправильно. Обычное дело для человека, который ненадолго появился и пытается понять, где он вообще. Особенно здесь, на Марсе, где все не так. Правда, и на Земле было не всегда так, как я понимал, но там-то все-таки Земля, там все стараются не понимать одинаково. Здесь все по-другому. Здесь все всё — ну, почти всё и почти все — понимают по-разному. Обычное дело.

Зовут меня Сергей Игнатович Баронин, можно просто Серёга, я инженер-исследователь по части воды, тридцать один год, москвич. На Марс попал почти случайно (то есть очень стремился, но не имел никаких шансов, а вот смотри-ка, попал) и первое время сильно жалел. Но быстро привык — ребята хорошие, и у нас, на базе Южная Точка, и у американцев, на их базе Пойнт Ван, куда я каждый день по договору отвожу воду на танкетке, жутко кислую воду, у них там есть репроцесс, а у нас нету. То есть тоже есть, но так, одно название. Они из-за какого-то идиота с регалиями построили свое Подземелье в месте, где вообще нет воды, а мы из-за какого-то идиота (насчет регалий не знаю) совершенно непригодный репроцесс привезли, тонна веса. Вот и делимся. С Европой тоже дружим, но те далеко, так что с ними только по связи.

Нет, ребята, правда, замечательные. Всех отбирали специально, все проходили дополнительно социотренинг, так что каждый друг другу сразу стал симпатичен. Единственное что — на самом-то деле мы все были друг для друга чужие, хоть и притерлись сразу, но все равно чужие, всего за несколько месяцев до полета познакомились, да и то так, шапочно. С Володькой Смешновым я с первым познакомился, с ним же и подружился. Отчаянный и открытый парень. И в то же время сплошная ирония. Все время будто тебя высмеивает. Я думаю, это у него такой способ защиты был.

Нас восемнадцать человек на базе. Это немножко больше, чем нужно для выполнения наших задач. Но прибыток не убыток. Я так думал и не придавал этому никакого значения. Единственное, что смущало — Юра Архипов. Он в самом низу базы сидел, в закрытом боксе. Он попал туда в первые же дни после моего прибытия, остался еще с двумя парнями от прошлой вахты и в первые же дни в бокс загремел, и забрать его на Землю должны в следующий визит, то есть если начинать с сегодняшнего дня, то через три с половиной месяца. Не наш будет визит — к американцам подгонят транспорт из НАСА.

Странность заключалась в том, что никто толком не знал, почему этот парень попал под замок, даже те двое от прошлой вахты. Говорили — нервный срыв, а больше ничего определенного, сплошные легенды, причем самые фантастические и самые идиотские. Иногда мне казалось, что кое-кто все-таки знает, в чем дело, но помалкивает и для туману сочиняет эти легенды.

А кроме перевозки воды я ничем другим больше и не занимаюсь. Во-первых, исследовать ее особенно незачем, обыкновенный лабанализ. Во-вторых, нас все-таки восемнадцать, так что исследования воды прекрасно обходятся и без меня. По мне, так и неплохо — съездил туда-сюда с утреца и весь день свободен. А до американцев два часа на танкетке, туда-сюда пять, много шесть часов. А марсианский день, между прочим, длиннее земного на целых 39 минут и еще 35 секунд — можно при желании все бока отлежать. Некоторые завидуют, но ребята хорошие, так что завидуют белой завистью.

Где-то примерно через неделю после того, как я начал возить воду американцам, встретился мне пыльный дьявол. Или песчаный дьявол, их по-разному называют. Dust devil, тут кто как переведет на русский язык. Потому что я и сам не могу определиться, пыль покрывает марсианскую землю или все-таки наш песок. Что-то среднее.

Песчаный дьявол, если вы не знаете (я просто в коме, насколько многого вы не знаете из того, что вполне доступно, да, думаю, я и сам тем же страдаю), — это такой смерч из песка, они и на Земле тоже встречаются. Вот что они делают на Марсе, где атмосферы почти нет, я не знаю, это для меня загадка — скорее всего, потому что я все-таки инженер-исследователь по части воды, да и то в прошлом, уже и формулы забывать стал. Говорят, марсианские песчаные дьяволы — это нечто такое, отличающееся от земных по происхождению. Говорят, здесь работает не воздух, а электричество. И правда, чего-чего, а электричества в них полно.

Я ехал на своей танкетке, вез воду американцам, я всегда выбирал раннее утро для такого дела, чтобы поскорее избавиться от водительской повинности и уже заняться наукой, а если вернее, заниматься чем угодно и не думать при этом, что ты кому-нибудь что-нибудь должен. Вдруг этот дьявол.

Я знал, они появляются по утрам, при восходе этого нашего мелкого и тусклого марсианского солнышка, на которое даже смотреть не вредно для зрения. Что-то там нагревается, какие-то там электрические процессы начинают происходить, и вот нате вам — вырастает из песка дьявол!

Это такой столб растрепанный и не очень прямой, высотой, может, в километр, может, и в два, а может, и еще больше, не измерял, да и разные попадаются. Видно только метров сто кверху, потом что-то темное и прозрачное. Скажем, призрачное.

Он тогда возник непонятно откуда, пронесся мимо, закружился на месте, потом назад, ко мне, я даже немножко перепугался.

Но нет, ничего, покружился рядом и убежал.

Все это дело я записал, естественно. И записи показал — и нашим, и американцам. Из гордости — вот вы не видели, а мне так пожалуйста. Глен Тамп, ихний водист, с которым я больше всего и имел дело, похлопал меня по плечу и гоготнул радостно, а на нашей базе, когда я то же самое рассказал, Володька Смешнов сказал: «Здорово!»

Потому что песчаные дьяволы — явление не такое уж частое. Встретить его — это вроде как выиграть в лотерею сто тысяч при главном призе в сто миллионов. Тут я немножечко, может быть, вру, они чаще встречаются, только видим мы их совсем не так часто. Под землей сидим.

Самое-то интересное произошло на второй день — я снова увидел дьявола. Просто обалдел, не поверите!

Пронесся такой же, один в один, что и вчерашний, покружился невдалеке — и назад, ко мне, заинтересовал я его, видите ли. Вокруг меня кружится, а я на него смотрю, и уж не знаю, чего мне такого ждать от этой стихийной аномалии. Испугался, честное слово. Ну, не то чтобы испугался, а так, насторожился маленько. Но ничего такого не произошло, он еще потанцевал и умчался.

Я опять запись всем показал.

И там, и тут мне сказали:

— Зачем врать? Это вчерашние записи.

Я им дату на записях показываю, там же цифра стоит, а они надо мной смеются. Добродушно, правда, хорошо ко мне относились — и там, и здесь.

Тогда в первый раз я почувствовал что-то не то, особенно у нас. Не потому что рассмеялись, это-то как раз понять можно, но какую-то опаску уловил, будто кто-то напрягся. У американцев почти ничего не уловил (это я потом, задним числом анализировал ощущения по памяти), засек только, что парень один ихний, по электронике у них числился, Маккормак фамилия, а имени не запомнил, посмотрел на меня внимательно, типа «Ого!», а увидел, что я на него гляжу, глаза отвел и засмеялся вместе со всеми. А нашим когда рассказывал, прямо сигнал был: «Опасность!», хотя никто на меня внимательно не смотрел и смеялись все очень натурально. Но сигнал был. Все это я потом вспоминал и анализировал, а в тот раз случилось — и позабыл сразу.

На третий день, когда снова появился этот дьявол, я промолчал.

Нет, вы поймите, я все-таки учился в институте, а потом долго работал в лаборатории, поэтому видеть в пыльном дьяволе живое я просто физически не умел. Я считал, что это имитация живого, так часто сегодня встречающаяся, я просто не понимал, почему редкое событие случается три дня подряд. Это меня заботило.

И еще я не понимал его поведения. Снова пронесся мимо, снова остановился, снова закружился, а потом вернулся и начал кружить вокруг танкетки.

И тогда я сделал то, что должен был сделать. Ну, то есть я вообще не должен был ничего делать, но мне так показалось, что должен. Я взял и противотуманной фарой (во время пыльных штормов на Марсе довольно тускло, поэтому фара) послал ему сигнал «SOS». Ти-ти-ти та-та-та ти-ти-ти.

Он в тот момент прямо по моему курсу свои кренделя выписывал, а как я ему просигналил, словно даже остановился, хотя это и невозможно при здешних ветрах. И — ко мне.

И, вы не представляете, пронесся через меня, то есть через мою танкетку. Вот эти вот ветра — атмосферы почти нету, а ветра жуткие. Танкетке-то ничего, она защищена, и от ударов молнии тоже, но электрика на секунду мигнула.

Я еще больше обалдел и пришел к своему другу Володьке Смешнову, чтоб рассказать, потому что никому другому такие вещи и под пыткой нельзя рассказывать — сразу упекут куда-нибудь в одиночку до самого отъезда, как это случилось с Юрой Архиповым. А я его почти и не видел. Юра и Юра.

Говорю Володьке — так и так, вроде как бы этот дьявол разумный. Ну, или, по крайней мере, живой. Или я не знаю что, но надо бы разобраться.

Зря сказал, с самого начала надо было бы понимать, но ведь друг. А он меня на смех поднял, без этого он не может.

— Ты идиот, — говорит. — Это, конечно, не заразно, но неприятно. Даст дэвил — это всего-навсего куча песка, которую по утрам поднимает к небу. Это просто смерч, такие и на Земле бывают. Какой там разум? Ты бы лучше не по утрам, а чуть попозже воду эту транспортировал своим янкам. Когда все дьяволы уже упали по причине похолодания.

Я его понимаю. Песчаный дьявол, даст дэвил. Ничего такого особенного, стихия. Куча песка. Только Володька не видел, а я видел. Зря я к нему с этим пришел. Он не видел, как они возникают утром, когда марсианское солнышко, маленькое и тусклое, чуть-чуть марсианскую пыль прогреет, возникают словно бы ниоткуда и потом бешено носятся по вечной пустыне, оставляя за собой длинный, постепенно зарастающий темный след. Я, правда, тогда тоже еще не видел такого, но потом видел. Здесь и атмосферы-то почти нет, а вот ветры есть, очень интересные ветры, даже иногда жалко, что я не специалист по ветрам. И носятся по этим ветрам песчаные дьяволы, с сумасшедшей скоростью носятся, и они как горы. Горы-карандаши. Поносится-поносится такая гора и рассыплется мелкой пылью до следующего солнышка. Ой, слушайте, ну совершенно жуткие ветры.

Я же не мог ему сказать, поехали вместе, проверим, ведь откажется, у него своя работа, по видеопотокам. Он был еще каким-то манером к поискам бактерий причастен.

Мне почему-то казалось, что я каждый раз вижу одного и того же дьявола. Вот он разлегся по пустыне песком, вот назавтра снова восстал от солнца и все помнит, что было вчера, вообще все помнит. Я ему фарой сигнал послал, а он — ко мне.

Вообще-то я долго не верил, что они и в самом деле разумны, считал для своего спокойствия — имитация разума, таких имитаций на Земле полным-полно, где угодно встретишь. Иногда и отличить сразу нельзя, особенно неспециалисту, а потом оказывается, что обычная полинейронная схема с речевым аппаратом. А я — специалист по части исследования воды, а не полинейронных схем.

— Ну, как там твой дьявол? — спрашивает Смешнов. — Сообщил чего интересного?

Я ему:

— Да вот исчез куда-то, не проявляется. Я уж и беспокоиться начал, не случилось ли с ним чего.

Он на меня посмотрел своим обычным взглядом, будто снова осмеять собрался, да так и не осмеял, промолчал.

Лучшему другу беру и вру. Неприятно я себя тогда чувствовал.

А тот каждое утро носился вокруг меня, как заведенный, такие танцы мне отчебучивал, что я тебе дам. То уносился прочь, то возвращался назад, то на сумасшедшей скорости начинал нарезать вокруг танкетки круги, то сужая их, то расширяя, то вдруг начинал кружиться метрах в ста впереди танкетки, порой уходя чуть-чуть в сторону, словно бы предлагая — иди за мной, поиграй со мной!

Провожал меня обычно почти до кратера Архимеда, сразу за которым жили американцы, а потом уносился прочь, исполнив вокруг танкетки прощальный круг.

Имитация разума. Я уже и имя ему придумал, а все за имитацию принимал. Сам себя обманывал, но это не так неприятно, как если соврать лучшему другу.

А имя я ему такое присвоил — две-точки-тире-две-точки, «Ити», типа инопланетянин. Это я для скорости, «СОС» долго писать.

Дьявол напоминал мне любопытного дельфина в море, следующего за кораблем и раз за разом выпрыгивающего из воды. Действительно, ничего дьявольского в нем не было — он казался игривым и добрым, как афалина.

Иногда я и сам вступал в игру — отключал автоматику, брал управление на себя и уходил за ним с курса, пока танкетка голосом телевизионного диктора не начинала требовать управление назад, потому что я ушел слишком далеко в сторону.

А однажды я подумал, что имитация там или не имитация, но это не просто игры, что у дьявола что-то на уме, что он зовет меня куда-то или, наоборот, от чего-то уводит. В тот же день немножко помудрил над картой и получилось, что, действительно, дьявол просто не хочет куда-то меня пускать. Я даже определил примерное место «запретной зоны» — протяженную полосу рядом с линией курса. Может быть, там грозила мне какая-то непонятная опасность или, может быть, там было какое-нибудь дьявольское лежбище или святилище, словом, что-то, чего мне видеть не полагается.

Я так и не успел проверить свою догадку, дьявол сам преподнес мне ее решение. На следующий день он встретил меня и сразу же после традиционного приветствия (морзянка фарой, слабенький удар молнией) повел меня именно в «запретную зону». Я, помню, неприятно такому совпадению удивился.

Удивился, но послушно двинулся следом.

Сбиваться с курса пришлось недолго. Дьявол сначала закрутился на месте, потом вокруг танкетки, потом перед ней, потом снова вокруг, и я понял, что мне предлагают остановиться. Я и остановился.

Ничего особенного там не было. Такой же, как и везде, ржавый песок, много песка, из которого кое-где высовывались еще более ржавые валуны. Совершенно обычный, скучный пейзаж.

И тут дьявол начал свой танец. Танец был необычным, фигуры его я не смог бы описать даже по приговору суда. Разве что вот так — «смерч превратился в смерч смерчей», но это очень приблизительно, нулевой уровень приближения. Дьявол словно бы превратился в толпу дьяволов, беснующихся или колдующих на одном месте. В мозгу вдруг вспыхнул странный образ, тест Роршаха[14] просто, а не образ, линии какие-то, вспышки, пятна разноцветные мельтешили, я так ничего и не понял, а образ быстро исчез.

Длилось это дьявольское представление субъективно минут пятнадцать, потом он отлетел в сторону, как бы предлагая мне полюбоваться результатом.

И результат не замедлил. Из пыли, поднятой танцем, вдруг вырос маленький грязно-рыжий столбик, который тут же начал менять цвет и вырастать в столб — прозрачный и розоватый. На месте он не стоял, но двигался неуверенно, а потом стал разбухать и — хоп! — словно выстрелил вверх, в мгновение ока превратившись в нового полноценного дьявола, почти точную копию Ити, только цветом порозовее.

А Ити, не обращая внимания на танкетку, подлетел к этому дьяволу (или дьяволенку?) и начал нарезать вокруг него необыкновенно быстрые, стремительно сужающиеся круги.

И в какой-то момент оба дьявола слились в одну песчаную колонну, этакую двойную спираль, двуцветную косичку, уходящую далеко в небо, я раньше-то и не видел, чтобы так далеко в небо. В следующий миг они распались, в стороны разбежались, и я увидел перед собой двух совершенно одинаковых дьяволов, даже в цвете различия больше не было.

И они танцевали, представляете? Уж какая тут имитация!

Сначала они словно не помнили обо мне, потом вдруг вспомнили и на всех парах понеслись к танкетке. Два слабых удара молнией, два раза мигнул свет, но это было не приветствие, а прощание — они тут же умчались. Я постоял немного и поехал к кратеру Архимеда.

Я никому об этом не рассказал — засмеют, да и не хотелось рассказывать. Я так до конца и не понял, что это было. Но очень похоже, что родитель-смерч отвлекал меня от гнезда, как это на Земле делают птицы, а потом в качестве награды предложил полюбоваться процессом рождения дьяволенка.

Ну, сказать-то я никому не сказал, но в тот же день под вечер ко мне в комнату завалился такой Никита Петрович. Фамилия у него была незамысловатая, и я ее тут же и забыл, как только услышал, еще тогда, в процессе предварительного знакомства. Да и сам он был человечишко незамысловатый на вид, и возраст у него был незамысловатый, что-нибудь лет под сорок. Он, наверное, самый старый из нас был, если не считать капитана Арнольда Сергеевича Полкового, тому-то сорок пять уже стукнуло, и все сорок пять на нем были нарисованы самым крупным шрифтом, какой только уместится. Работал Никита Петрович по снабжению всем и всех, работал хорошо, но так незаметно, что его вроде никто и не видел. Тебе что-нибудь понадобилось, ты заявку оставил, и у тебя это что-нибудь появилось, а Никита Петрович вроде заходил, а вроде и не заходил вовсе и, скорее всего, вообще непричастен к заявке был, просто оно, это что-нибудь, которое тебе вдруг понадобилось, само собой у тебя в комнате появилось. При том, что личные комнаты — это строго частная территория, и в твое отсутствие никого и никогда к тебе не пускают. Ни при каких.

— Тут такое дело, Серёжа, — начал он, усевшись напротив и для начала помявшись, будто и без того не помят был. — Это я к тебе насчет дьяволов тех песчаных.

И я вот сразу, не поверите, сразу, с ходу и окончательно понял, что передо мной спецагент. Уж не знаю, какого ведомства, но спецагент точно.

Насчет спецагентов. Я так думаю, что во всех неприятностях нашей экспедиции, да и в моих личных неприятностях виноваты, в первую очередь, именно эти самые спецагенты. Не то чтобы они какие-то зловредные были и пакости нам устраивали, а просто сам тот факт, что они были. Засекреченные, под прикрытием, совершенно не расшифрованные — они были. Нам про них никто не говорил, и между собой мы почти никогда о спецагентах не говорили, однако мы все знаем, что в нашей стране не только информационных агентств навалом, но и очень хорошо информированных агентств тоже достаточно. И мы все прекрасно отдавали себе отчет в том, что уж если такое мероприятие — экспедиция на Марс, то они его ни за что не пропустят: пару-тройку своих людей обязательно приставят к команде. Даром, что ли, у нас восемнадцать человек экипаж? Причем тут так. Каждое агентство — штука вполне опасная и способная попортить тебе жизнь так, что и жить не захочешь. Примеров тому нет, разговоров масса. Поэтому каждый из нас вроде и знает, что в экипаже просто обязаны быть спецагенты, а с другой стороны, не знает ничего этого, и все разговоры об этом полной чушью считает, и голову себе этой чушью не заморачивает. Получается такое, тут один писал как-то, двоемыслие — думаешь одно, но на самом деле думаешь и другое, глубоко внутри, вроде как бы даже и не думаешь, и не знаешь, а как доведется столкнуться, так сразу же, с ходу и окончательно ты все вспомнил, и все знаешь, и чувствуешь кожей — вот-вот кранты. А двоемыслие — это что-то вроде шизофрении (пусть простят меня медики, если что, я вообще-то специалист по части воды, а в остальном могу ошибаться), и в перспективе такого человека ждет разлад с самим собой, а если насчет целой команды таких людей, то эту команду тоже ждут проблемы неприятного сорта.

Специально подобранные, социально тренированные, но чужие друг другу люди, впервые увидевшиеся за несколько месяцев до старта. Контакт налаживается легко, легко вживаются в роли и засланные людишки. Мы даже вычислять их не собирались, мы не думали о них и, конечно же, не боялись — мы просто держали это дело в подсознании. Чтоб не думать.

У американцев, полагаю, были те же проблемы, что и у нас.

Я при этих словах Никиты Петровича точно так же будто бы проснулся от незнания. Спецагент! Он даже еще не представился, а я уже знал на все сто процентов.

Он сказал:

— Я, видите ли, тут по совместительству представляю одну организацию, очень, скажу вам по секрету, серьезную. И эта организация с самого начала очень интересуется… чем? Правильно! Вот этими вот самыми песчаными дьяволами, которых вы в путешествиях к американской базе ежедневно встречаете на своем пути и даже порой с ними в контакт входите. Да что там порой? Каждый раз и входите. Или не так?

Я завороженно молчал.

— Так, так, тут отрицать нечего. Мы давно записываем все ваши поездки. И не потому что мы интересуемся вами или вашими контактами с коллегами из Пойнт Ван — мы не интересуемся, нет, пока, пока! — нам эта информация совсем без надобности. Нас, как и вас, интересуют прежде всего сами песчаные дьяволы. Только они. Мы давно их изучаем, давно пытаемся понять, действительно ли они разумны. Может быть, это имитация разума? Мы не уверены до конца. А если не имитация, то каким образом могут быть разумны обыкновенные песчаные вихри? И насколько они разумны? Достаточно ли для того, чтобы установить с ними контакт? А ведь контакт — вы только вдумайтесь — это дело государственное, тут частному лицу нельзя доверяться, оно просто не может быть компетентно в таких вещах, тут, ведь вы поймите меня правильно, замешана очень высокая политика.

При этих словах Никита Петрович попытался посмотреть на меня значительно, но вышло, скорее, глупо. Он понял это и снова превратился в незамысловатого человека, который говорит замысловатые речи.

— Вы спросите, какие будут указания вам лично? (Вот уж ни за что бы не спросил, тем более у него!) Отвечу. Практически никаких. Вы свободный человек свободной страны, делайте, что делаете, мы не препятствуем, даже приветствуем слегонца… хе-хе… Но! Никому ничего об этом не говорите. Не видели никаких дьяволов, и все тут. Разве что пару раз за все время, да и то где-то на горизонте.

Тут он поднял вверх указательный палец.

— И вот еще что. Сегодня нечто непонятное случилось, то ли с аппаратурой что-то, но она вроде в порядке, я проверил, то ли еще какая-то непозволительная накладка. Почти вся ваша сегодняшняя встреча с этим вашим Ити — ну и имечко вы ему выбрали, прости Господи — почему-то не записалась, что-то типа помех. Вы не знаете, почему? И что вообще там сегодня было?

Я с самым честным видом ответил:

— Не имею ни малейшего представления — почему. Все, как всегда: он танцевал, потом мы расстались. Правда, странность одну заметил…

— Да-да! Какую? — вскинулся Никита Петрович.

— Раньше он меня почти всегда до самого кратера провожал, а сегодня умчался намного раньше, будто спешил куда-то.

— А если по времени, то вы даже дольше с ним пробыли, чем обычно.

— Может, он поэтому и спешил?

— Может быть, может быть. А может и не быть.

— Может и не быть, — уступчиво согласился я. — А тогда как?

Никита Петрович недовольно поморщился. Кажется, ему не понравилось, что задаю вопросы я, а не он.

— Словом, так, — сказал он. — Никому ничего. Записи передавать мне. Если вдруг запись не получилась, встречаемся, передаешь на словах. Советую запоминать все детали.

Я вежливо поинтересовался:

— Мы уже на ты, Никитушка? Я уже на тебя работаю?

Никита Петрович при этих моих словах совсем вызверился, наверное, подтошнила ему уже его незамысловатая роль.

— А вот не надо было с дьяволами заигрывать, — почти рявкнул он и сгинул из моей комнаты.

Я, честно говоря, не знал, что делать. Почему-то, сам не понимаю почему, мне не хотелось сдавать спецагенту этого дьяволенка. Про контакт и высокую политику я все понимал и даже согласен был с Никитой Петровичем, что не моего ума это дело. Но этот контакт был мой контакт. Это не был контакт между народами. Это был контакт между двумя (теперь уже тремя) частными существами, и спецслужбы к нему никакого отношения не имели. Если б я рассказал этому незамысловатому про дьяволенка, я бы вроде как предал и его, и его мамашу (теперь я считал, что Ити — это она), пусть там хоть что, хоть какие высокие интересы. Не мог я этого допустить.

Но я не знал, как это сделать, если все мои записи с самого начала перехватывались. Надежда была только на то, что момент рождения дьяволенка почему-то не записался. Я не верил в технический сбой и считал, что это сделала Ити. Только я не знал, нарочно она Сделала это или случайно. Когда к запретной зоне вела, все время крутилась вокруг танкетки. А дьявол — это ведь не только песок и ветер, это главным образом электричество, вполне могла и заэкранировать, и запись стереть, хотя я и не совсем понимаю как, ведь у танкетки полно всяких защит, это же не просто телега с мотором вместо лошади.

На следующий день они встретили меня оба — мама и дьяволенок. То есть сначала была только Ити. Я одновременно и пожалел, и обрадовался, что малыша нет, все ломал себе голову, как предупредить эту парочку, что за ними следят.

И тут вот что произошло. Она, вместо того чтобы исполнить обычный танец-приветствие, словно почувствовала мое беспокойство, приостановилась было рядом со мной — ну, полное ощущение, что прислушивается, — а потом вдруг такую завертела карусель вокруг танкетки, что у меня в глазах зарябило. А я как знал, смотрю — запись перестала работать. Вот это да, думаю.

Ити тут же карусель свою прекратила, и, откуда ни возьмись, малыш налетел. Теперь можно! Во я обрадовался!

Они были совсем одинаковые — и мамаша, и ее дьяволенок, — но я с ходу стал различать, кто есть кто. Двигался малыш совершенно иначе. Никаких тебе танцев приветствия и прочих реверансов, налетел как вихрь (то есть он и есть вихрь), раза три прошел через танкетку туда-сюда, причем почти не мигало. Суматошный, стремительный и не то что неуверенный в движениях, а такой — враскачку немножко. Перепутать их было просто невозможно.

Поиграл я с ними в охотку, Ити тоже поучаствовала, но в основном в сторонке крутилась, приглядывалась. Интересно, чем они смотрят?

Еще дьяволы танцевали, еще я мигал им, гонялся за ними, пятился, а уже новое беспокойство стало меня точить — что говорить спецагенту, если каждый день запись будет стираться. Ведь он не поверит ни одному моему слову, он придумает что-нибудь еще, чтобы посмотреть, чем я тут занимаюсь с дьяволами.

Я в тот момент играл с ними в запретной зоне, с которой после рождения дьяволенка запрет был явно снят. Во всяком случае для меня. И я подумал: вот было бы здорово, если бы при выходе из зоны малыш убрался, запись возобновилась и там осталась бы одна Ити.

И я даже не очень удивился, просто обалдел сильно, когда они тут же это и сделали. Дьяволенок, мчавшийся в тот момент ко мне, с разгону затормозил и полетел к маме, будто она его позвала. Они оба повели меня из запретной зоны; я послушно за ними шел. Потом безо всякого предупреждения дьяволенок вразвалку умчался прочь и тут же включилась запись. Ити принялась за свои обычные танцы и вертелась передо мной, пока мы не добрались до обычной точки расставания неподалеку от кратера Архимеда.

Можно было считать доказанным — эти крошки читали мои мысли. Или, по крайней мере, мои желания.

Американцы встретили меня и в первый раз попеняли на опоздание. Глен Тамп, ихний водист, у которого отношения со мной были просто замечательные, на меня буквально наехал:

— Мы тут, считай, без воды сидим, пока ты со своими дьяволами наперегонки по Марсу мотаешься.

Насчет воды Глен, конечно, преувеличил — у них были большие запасы, а я эти запасы всего лишь пополнял. Но я не стал спорить и только спросил:

— Глен, ты откуда про дьяволов взял?

— Для кого Глен, а для тебя Гленн. Сказали.

Обрезал, называется. У них интересно с этим именем. Гленн — официальное имя, а уменьшительное — Глен. Почувствуйте разницу.

— Гленн так Гленн. Кто сказал?

— Да все говорят.

— Враки это. Несколько раз видел потом, даже заснял, на Земле продам за хорошие деньги, но, уж конечно, никаких «наперегонки» не устраивал. Еще чего!

Робоцистерна уже закачивала в танкетку чистую воду. Вход в Пойнт Ван начинается у них большим залом — то ли цехом, то ли ангаром, так сразу и не разберешь. Человек пять, бросив работу, обступили нас и внимательно слушали. И смотрели на меня так, будто только нежелание международного конфликта не давало им устроить мне тут же показательный мордобой.

Причем это был бы не первый мордобой на Пойнт Ван — у пары ребят я заметил на скулах свежие синяки.

— Что-нибудь не так? — спросил я. — Что-нибудь случилось?

— Ничего не случилось. Так, маленькие проблемы, — сказал Глен. — Ну, все. Тебя залили. Проваливай.

Чуть позже, кажется, дня через два, когда я к ним с кислой водой приехал, первый зал был пуст, и Глен мне все объяснил.

— Ты не обижайся на нас, это нам не тебя, а себя винить надо. Надо было, чтоб мы воду возили или хотя бы по очереди. А так мы свой шанс с дьяволами упустили, а это очень перспективное дело, громадный вопрос престижа, вроде высадки на Луну. Вот задницы нам всем и надрали.

— А с чего ты взял, что я с дьяволами?

— Засняли тебя с 84-го ЕКА-Орбитера, как ты с ними в салки играешь.

«Ого», — подумал я и перепросил:

— С ними?

— Ну, с ним, какая разница?

Ничто не объясняло той всеобщей злобы, которую я увидел на Пойнт Ван.

Нас учили, что в любом замкнутом коллективе с определенной численностью (примерно от пяти до двадцати пяти человек), как бы хорошо он ни был подготовлен к такой ситуации, всегда зреет кризис, который может в конечном счете вылиться в серьезный всеобщий скандал — этакая мировая война в микромасштабе. Но в случае с янками этот кризис наступил что-то уж очень быстро. Если бы они свое виски литрами каждый день глотали, тогда да, тогда кризис понятен, но янки — ребята законопослушные, им в голову не пришло пронести на борт хоть каплю спиртного.

Они не то что мы. Мы-то умудрились затариться коньяком на всю смену из расчета 150 граммов в день на брата. Это была, так сказать, общая касса, а ведь еще проносили дополнительно, «для себя». Алкашей-то среди нас не водилось, но любители были все. Вот у нас как раз и должен был зреть кризис.

А он и зрел.

Когда я приехал на базу от обозленных американцев, то увидел все те же кривые морды.

Основная жизнь у нас обычно теплится на втором уровне, где собраны вместе все служебные помещения и бар. Третий уровень — личные комнаты. На четвертом — бассейн, спортзал, салон автоухода за внешностью (мы называли его почему-то «Студия», не очень понятно, но зато приятнее для слуха, чем этот словесный кошмар, постоянно напоминающий нам, что миром правят идиоты), автопрачечная, медицинская комната и прочие кабинетики для поддержания здоровья и приведения внешнего вида в порядок. На пятом уровне располагалось и хозяйство Никиты Петровича; мы туда практически не спускались — разве из любопытства и естественного желания обнюхать все углы своего нового жилища. Все, что ниже, имеет общее название «шестой уровень» и требует особого допуска — там секреты, спецсвязь, особые лаборатории, высокая политика и прочая многозначительная лабуда, до которой было дело только пятерым — капитану, его помощнику и трем главным научным зазнайкам. А в самом низу шестого уровня — малознакомый нам Юра Архипов, посаженный под замок неизвестно за что.

Конечно же, самым уютным уровнем был второй. Сдав воду, я прошел в бар, чтоб хоть немного снять напряжение. И удивился — там сидели всего пять человек, остальные, наверное, либо работали, либо разбрелись по своим комнатам. Каждый сидел отдельно и делал вид, что читает или пьет «кофе» из общей кассы. Трое ребят из разных отделов, Володька Смешнов и… я своим глазам не поверил… Никита Петрович, наш незамысловатый и незаметный страж какой-нибудь безопасности. Я подошел к стойке и нацедил себе граммов двести коньяку. В большой бокал. Ну их с этими кофейными чашечками.

— Ого! — очень неприветливым тоном сказал Саша Морзи, бритый увалень, хорошо умеющий рассказывать анекдоты и всякие небылицы из своей жизни. Говорят, в нем пропал великий комик.

— Ого-го! — сказал я и подсел к Володьке.

Он на секунду оторвался от созерцания своей чашки, бросил на меня косяка и пьяно пробормотал:

— Напрасно ты. Это сейчас вредно для здоровья и репе… ре-пу-та-ции сидеть со мной за одним столом.

Первый раз в жизни я видел Володьку Смешнова пьяным.

— В чем дело, Володь?

— Ты вот их спроси, в чем дело, — он мотнул головой в сторону барной стойки, где, кстати, никого не было.

Из дальнейших, довольно муторных расспросов выяснилось: его подозревают в том, что он спецагент. Началось это несколько дней назад (я же и сам видел, что какой-то он не такой, но из-за всей этой катавасии с дьяволами и Никитой Петровичем не придал, дурак, значения). Сначала косились, затем начали сторониться, потом перестали отвечать на приветствия, а сегодня кто-то нацепил ему на спину бейджик с надписью АКБ, то есть Агентство космической безопасности. На чем основаны эти подозрения, Володька, естественно, не знал, он вообще только сегодня, после бейджика, понял, в чем дело.

— Меня! Меня в агенты! А? Каково? — ревел он раненым слоном на весь бар, глаза в слезах. Никто не смотрел на нас, кроме Никиты Петровича; тот же наблюдал за нами с исключительным интересом.

Я оттащил Володьку на третий уровень, в его комнату, он почти спал. Я уложил его, снял с него ботинки, и перед тем как окончательно захрапеть, он сказал: — У тебя хоть твои дьяволы. А у меня что?

Едва я прошел к себе, а Никита Петрович тут как тут. Прям чертик из коробочки.

— Нехорошо как со Смешновым получилось, — посетовал он, усаживаясь в мое любимое кресло.

На Смешнове он не зациклился и стал развивать более животрепещущую для него тему — почему так не любят спецагентов.

— Спецагент — не понимаю, что в нем находят дурного. Высокопрофессиональный человек, работает на благо страны, уж здесь-то вы спорить не будете? Его работа очень важна, от нее зависит будущее всех граждан. Иной спецагент стоит целой дивизии или, если хотите, целого научного института. И только потому, что он шифруется, работает под прикрытием, а почти всегда это необходимое условие, только поэтому его ненавидят. Абсурд! Эта ненависть ирреальна!

Говорил он все это с удовольствием, с ясно читаемым чувством превосходства. Я не спорил, не было ни сил, ни желания.

Потом он снова круто изменил тему, стал расспрашивать, почему запись не получилась. Я продал ему заготовленную версию насчет запретной зоны, которую я еще раньше вычислил, что меня туда наконец пустили, и запись сразу пропала, однако ничего необычного в этой зоне я якобы не заметил. Никита Петрович, по-моему, эту версию не купил, только хмыкнул скептически. Правда, такое впечатление было, что ему все равно.

Потом он сказал невпопад, словно вовсе меня не слушал:

— Там, внизу, такое брожение высоких умов! Никак не решат, кто ваших дьяволов человечеству представлять будет. Это ж такой промоушен! Дурдом.

Но брожение высоких умов внизу меня как-то в тот момент не заинтересовало.

— Как хотите, — сказал я, — но, по-моему, она все-таки разумна.

— Она?

— Ну да. Мой дьявол. Я ее почему-то женщиной считаю.

И тут он сказал, и снова словно бы невпопад:

— Вы бы, Серёжа, с ними поосторожнее. Они не так уж безобидны.

Помню, я тогда удивился.

Для меня-то они были совершенно безобидными существами. Другое дело, что они нарушали все законы физики, когда двигались, как хотели, куда хотели и с любой скоростью, разве что вот на месте стоять не умели. Другое дело, что они в принципе не могли быть не только разумными, но и вообще существами, не могли, но были и теми, и другими, да еще вдобавок мои мысли читали, это уж вообще. Но я очень скоро перестал задаваться этими вопросами. Во-первых, мне было неинтересно. Во-вторых, мне еще в институтские времена вдолбили в голову золотое правило: «Не придумывай объяснений эффекту, если у тебя недостаточно информации». Соль правила не в том, чтобы вообще не придумывать объяснений — да это и не в человеческой натуре не пытаться объяснить непонятное, — а в том, чтоб придумывать, но помнить, что твое объяснение, скорее всего, неверно и что есть еще чертова куча других объяснений, до которых ты пока не додумался. Мир сложен.

Так что я особенно этим не заморачивался. Я просто выезжал с водой и играл с ними, обязательно чтобы в запретной зоне. А они уже не просто играли. Между играми Ити обучала своего дьяволенка ихним дьявольским премудростям — учила не натыкаться на крупные камни, потому что можно рассыпаться, показывала, что делать, если все-таки наткнулся, и заставляла повторить по многу раз; учила находить самые темные, а значит — я это не сразу понял, — самые теплые камни и греться от них, описывая вокруг узенькие кружочки; еще какие-то места в песке находить учила — вот это я так и не понял, что за места. Думаю, может, в тех местах они электричеством подпитываются. Ну, не знаю. Словом, малышу на моих глазах был преподан целый курс молодого бойца.

Особенно мне нравилось, как они распадаются. Вот только что носился как заведенный, потом закружился на месте, и вдруг — бац — исчез, рассыпался мелкой и почти невидной пылью, и она медленно оседает. Потом песок начинает шевелиться, будто под ним кто-то прячется, вдруг появляется маленький, тонюсенький, прозрачный почти вихрик, из него тут же вырастает невысокий такой песчаный пенек, пенек этот секунды две ерзает — и вдруг выстреливает вверх полноценным дьяволом. Процесс этот мне нравился еще и полной неподчиненностью физическим законам.

Дьяволенок был неуклюжий, и с первого раза у него долго ни одна премудрость не получалась. Зато когда получалось, он жутко радовался и тут же мчался ко мне, похвастаться — крутил восьмерки вокруг меня, проносился через танкетку, только что не подпрыгивал, а потом опять бежал к маме.

Учили и меня — понимать их. Правда, абсолютно безуспешно. Меня-то они понимали прекрасно, чувствовали до тонкостей, а я, когда они пытались мне что-то сказать, видел перед глазами сплошные тесты Роршаха, расшифровать которые не мог даже приблизительно. Какие-то цветные пятна, линии, точки, все это ползало, извивалось, вспыхивало, пропадало — сам дьявол не разобрался бы в этих калейдоскопах. Единственное, что я мог — отличать роршахи Ити от роршахов ее дьяволенка. У того линии и пятна мельтешили куда быстрее, краски казались ярче, тогда как роршахи Ити были поспокойнее, и преобладали голубые цвета. Но это был мой единственный успех, которым, собственно, и гордиться особо не стоило.

У американцев на их Пойнте творился полный разлад. Теперь, когда я привозил им воду, все, кто был в тот момент в зале (не хочу сказать — работали, на это что-то не очень было похоже), тут же поднимались с мест и демонстративно уходили, бормоча под нос ругательства в мой адрес и бросая на меня быстрые, злые взгляды.

Глен, который оставался со мной по обязанности и единственный из всех относился ко мне без неприязни (он снова стал для меня Гленом), рассказал, что после прокола с дьяволами на их команду спустили всех собак, обвинили во всех грехах — и настоящих, и вымышленных, даже в выборе места для базы, где не оказалось воды (это обвинение было непосредственно в адрес Глена), поставили диагноз «командный непрофессионализм», решили следующим же бортом всю команду вернуть на Землю, сместили капитана, которого они все любили, да и на Земле тоже полетели головы — все из-за меня. То есть они понимали, что я как бы и ни при чем, но злобы на меня это не умаляло. Если б не я и не мои игры с дьяволом, никаких неприятностей и близко бы не было. А так у них творилось черт знает что. Все были жутко подавлены и агрессивны. Вся их соцподготовка пошла прахом.

— Там какая-то драчка непонятная в верхах началась, и нас сделали крайними. А мы тебя крайним сделали. Неразумно, но понятно. Извини.

Тон его при этом был совсем не извиняющимся.

На базе наблюдалась та же самая картина. Казалось, что напряженность возрастает с каждым днем — какая уж там соцподготовка, про нее будто забыли. Каждый смотрел волком, то и дело вспыхивали мелкие и крупные стычки. И это при том, что никаких собак сверху (мы говорили «снизу», потому что Марс все-таки выше Земли относительно Солнца) на нас не спускали, а если и спускали — капитан тоже ходил жутко мрачным, — то нам об этом не говорили. Все вели себя, как янки на Пойнте, и это было совершенно непонятно.

Теперь наши работали, как я понял, мало, все больше молча сидели за своими столами и тупо таращились в записи, потом шли в бар, чаще всего затем только, чтобы нацедить «кофе» и уволочь к себе в комнату. И на меня тоже смотрели, как на врага народа или, точнее, как на спецагента, меня явно избегали, на мои приветствия сухо кивали или не отвечали вообще. Но это не был бойкот, который они устроили Володьке Смешнову, это было что-то другое. В их взглядах я замечал не только неприязнь, но и почему-то страх, хотя чего меня бояться, убей — не пойму.

Володька Смешнов тоже совсем не радовал. Он вообще перестал работать, но, кажется, это мало кого волновало. Все время ходил нетрезвым, но хотя бы не пьяным, вспомнил все-таки, чему нас учили и что надо делать, чтоб не опьянеть после выпивки. Он явно был на грани. Каждого — кроме меня! — провожал озверелым взглядом, а однажды, незадолго до того как все кончилось, ввязался в драку с двумя парнями из Расшифровки. Сам я драку не видел, но слышал, что зрелище было еще то, бились насмерть.

Единственным лучом света в этом темном царстве для него был я — я не считал его спецагентом, не задевал его ни взглядом, ни словом, а, наоборот, позиционировал себя его другом и, как мог, помогал, хотя, признаться, последнее время он мне немножко поднадоел. Затравленный, жалкий, он пытался скрыть свое состояние под маской невозмутимости, но у него получалось плохо. Иногда, совершенно неожиданно, он вдруг взрывался ярой ненавистью сразу ко всей Вселенной, а не только к тем, кто его бойкотировал.

Измученный сам собой, он тянулся ко мне, часто не для того, чтобы излить душу, а просто посидеть и помолчать. Правда, помолчать у него никогда долго не получалось — он то изводил меня одними и теми же историями из своей домарсианской жизни, то вдруг начинал приставать с расспросами о том, что я делаю с дьяволами, какие они и действительно ли умеют разговаривать. Про мои тайные игры с Ити теперь знали все, видимо, из-за тех снимков, сделанных 84-м Орбитером, так что шифроваться теперь уже не имело никакого смысла, а поскольку я все равно предпочитал помалкивать, эти игры обрастали огромным количеством самых фантастических, самых нереальных легенд.

— Они и вправду показали тебе золотые залежи?

— А как они убивают на расстоянии? Они тебя-то этому научили?

— А когда они превращаются в песчаные копии людей, это очень похоже?

— А ты сильно меняешься после встречи с ними? Они как-то действуют на тебя? Ну, там, не знаю — гипноз, что ли?

Последние дни Володька донимал меня одной и той же просьбой — взять его с собой в поездку к Пойнту. Каждый раз, когда я ему отказывал, он обижался несоизмеримо отказу, но просьб своих о поездке не прекращал.

— Да что там смотреть? Ты записи видел, а больше нечего там смотреть.

— Все равно хочу собственными глазами.

Странно, в его страстном и не совсем понятном желании увидеть дьяволов мне постоянно чудилась какая-то фальшь. Ну, может быть, и не фальшь, а что-то другое, не свойственное ни прежнему Володьке Смешнову, ни теперешнему.

Иногда мне казалось, что на всей базе единственный адекватный человек — это я. Ну, за исключением Никиты Петровича, хотя и он в последние дни сильно изменился — посуровел, немножко подрастерялся и утратил большую часть своей незамысловатости, хотя с работой завхоза справлялся как всегда замечательно. Каждый раз после моего очередного «сеанса» с дьяволами он появлялся у меня в комнате, злился на отсутствие записи и расспрашивал о том, что произошло. Ни одному моему слову он явно не верил, хотя я и не всегда врал, из-за снимков 84-го Орбитера и еще каких-то приходилось что-то рассказывать, и каждый раз при этом я чувствовал себя предателем. Но верил он или не верил, а расспрашивал дотошно, в подробностях, хотя и с заметным безразличием, будто все ему надоело и делает он это исключительно в силу служебной необходимости.

Только однажды, под самый уже занавес, вдруг напустил на себя строгость и стал мне выговаривать за вранье. Вы, мол, обязаны говорить все, а несете какую-то чушь, которая и молоденькую девочку не обманет, а у нас, между прочим, есть и другие источники информации кроме вас, имеем возможность сравнивать. Так что в следующий раз уж будьте любезны…

Какой такой любезности он от меня ждал, я так и не узнал, я его оборвал. Я его обрезал довольно грубо. Я ему сказал: «Не забывайтесь, Никита Петрович, помните, кто вы и кто я. Вы — никому не известный агент никому не известного агентства. Я — человек, который сделал то, ради чего все эти полеты на Марс затевались. Я нашел жизнь на Марсе, причем не какую-нибудь в виде бактерий, а разумную. Вы мне будете талдычить про другие источники информации, но первый и пока единственный контакт с дьяволами осуществлен мною, а не кем-нибудь еще. Я, а не вы с вашими инфраструктурами, с вашими источниками информации, сделал то, что сравнимо с первой высадкой человека на Луне. Да что там, это круче первой высадки на Луне! Я, а не вы, утер нос американцам, вы посмотрите ради интереса, какая у них паника в ихнем Пойнте по этому поводу, по-человечески ребят даже жалко. Так что я вам не источник информации, а фигура другого ранга, и если я вам что-нибудь сообщаю, за то и спасибо мне говорите, что хоть это вам сообщил.

В общем, охамел я до крайности, спецагента просто набок перекосило от моих слов. Конечно, я не должен был так говорить, но ведь я говорил, что думаю. Причем, заметьте, я так думал впервые в жизни. До того, конечно, я что-то такое осознавал, но до вербальных формулировок дело не доходило.

После этого Никита Петрович быстро свернул беседу, а выходя из комнаты, вдруг обернулся и спокойным тоном сказал:

— Вы не очень-то, Серёжа, не хорохорьтесь раньше времени. Еще ничего не решено, а с янками всегда можно договориться.

Я так тогда и не понял, о чем он собрался с янками договариваться.

А потом настал тот день, когда дьяволы до меня все-таки достучались. Свидание было очень коротким, ни в какую запретную зону меня не повели, да и пришла только Ити, дьяволенок так и не появился. Ни в какие игры она со мной не играла, лишь поприветствовала своим обычным танцем, я ей просигналил в ответ, а потом она стала нарезать вокруг танкетки широкие неэкранирующие круги. Ити вела себя необычно — летала быстрее, повороты делала суматошнее, и мне поэтому показалось, что она волнуется. Я успел ей сообщить, что о дьяволенке на базе уже известно, причем не от меня, и что у спецагента есть «другие источники информации» — о снимках 84-го Орбитера я ей уже говорил раньше.

В ответ Ити разразилась пулеметной очередью роршахов, из которых я, как всегда, ничего не понял. Она, похоже, занервничала еще больше и стала носиться вокруг меня еще быстрее. Роршахи стали сменяться реже, и скоро я понял, что вошел с моей дьяволицей в своеобразный диалог. Она предъявляла мне очередную картинку: Понятно? — Нет. — А эта? — Не-а! — Эта? — Нет. — И эта непонятна? — Нет. — И эта? — Нет! — И эта?

Я без всякого воодушевления продолжал играть в эту викторину, уверенный, что ничего из этой затеи не выйдет, как вдруг на сороковом или пятидесятом роршахе движение застопорилось. Не сказать, чтобы я понял эту картинку, но, по крайней мере, она была проста и приятна глазу: на желтом фоне — мерцающее бирюзовое пятнышко неправильной формы. Я сказал:

— Стоп!

Я сказал:

— Теперь показывай мне только такие простые картинки.

И она поняла!

Все было так элементарно, так просто! Никаких многодневных проблем не было, если б нас тогда обучили хотя бы азам науки по установлению контакта с внеземными цивилизациями! Или если хотя бы я был не такой тупой! Уже на четвертой простой картинке я сказал:

— Стоп. Это «завтра».

Мерцающее сиреневое пятнышко появляется в правом нижнем углу квадрата, движется, описывая дугу, и исчезает в левом нижнем углу. Затем снова появляется в правом нижнем углу, чуть приподнимается и останавливается. С цветом она что-то напутала, но у дьяволов же нет глаз, так что они вполне могут видеть солнце сиреневым.

— Завтра утром! — уточнил я.

Если бы дьяволы могли взвиваться к небу от радости, я бы сказал, что она взвилась. Я угадал.

Следующая картинка тоже была совершенно ясной. Тот же самый квадрат с солнцем, а по центру чуть-чуть извивается вертикальная красная черточка.

— Малыш завтра утром.

Еще один танец радости. Я тоже был в полном восторге. Я установил полноценный контакт, хоть сейчас демонстрируй ей теорему Пифагора и строение Солнечной системы или атомного ядра.

На следующей картинке к малышу с солнцем прибавилось множество других вертикальных черточек, обступивших его полукругом. Черточки были разных цветов, с преобладанием голубого и коричневого, причем менее яркие, чем дьяволенок, позади всех, чуть поодаль, мелко извивалась черная черточка, самая длинная. Она упиралась «головой» в верхнюю сторону квадрата. Тут тоже не над чем было задумываться.

— Праздник какой-то, что ли, в честь малыша? Типа дня рождения, или, там, принятия в члены, или инаугурация — в общем, что-то такое, да?

Опять танец радости, но уже немножко более вялый — я угадал, но не совсем.

И наконец последняя картинка. К сборищу черточек вокруг дьяволенка в правом нижнем углу появляется красная буква «х» с вертикальной палкой, растущей из перекрестья, — схематичное изображение человека. Буква интенсивно мигает.

— Ага, — сказал я. — Вы меня туда приглашаете. Да?

— Да! Да!! Да!!!

— Что ж, спасибо. Обязательно буду.

Потом было еще несколько картинок, чуть посложнее, но, ошеломленный, я не вчитывался, не мог просто. Ити поняла и распрощалась, а я поехал к американцам.

Вот так оно все и получилось. Малость ошалевший от произошедшего, я вернулся на базу и снова попал в то, что литераторы называют гнетущей атмосферой. Атмосферка действительно была еще та, может быть, даже хуже, чем раньше. Я не собирался задерживаться на втором уровне, хотел только нацедить себе граммов сто «кофе» и побыстрее убраться к себе в комнату — не мог я уже выдерживать всего этого, мне надо было готовиться к празднику своего дьяволенка. Но в баре сидел перед чашкой мой друг Володька Смешнов, под глазом у него красовался свежий синяк. Увидев меня, он вскинулся, замахал руками, подзывая к своему столику. Я еще и сесть толком не успел, как он горячечно зашептал, нет, не зашептал, а зашипел, захрипел:

— Серёга, я так никого никогда не просил, как тебя прошу! Серёг, ведь ты можешь, а?

— Что?

— Серёг, ну? А? Ну, возьми меня с собой завтра, ведь тебе ничего не стоит! Просто возьми, и все. Я словечка не скажу, пальцем не пошевельну, буду как груз дополнительный, мне только увидеть надо!

Был он, как обычно в последние дни, не трезв и не пьян, только возбужден сверх меры. Но я представил себе именно пьяного Володьку на празднике дьяволенка, и мне стало нехорошо.

— Володь, мы уже об этом несколько раз говорили, и я не хочу повторяться. Не спрашивай меня больше, почему я тебя не возьму, а я не буду спрашивать, почему ты так рвешься увидеть дьяволов. Просто я тебя не возьму.

— Серёг, если ты что думаешь насчет коньяка, то назавтра я буду трезвый, как… как самая чистая вода из американского репроцесса.

— Нет. Извини, мне пора.

Я встал, сочувственно похлопал Володьку по плечу («Володя, Володя, где твоя скептическая ухмылка? — подумал я при этом, а потом вообще непонятно с какой дури добавил. — Полная задора и огня!»), покивал его отчаявшимся, затравленным глазам и с некоторым облегчением направился к выходу, но меня опять тормознули. Это был Саша Морзи, наш бывший бритый комик. Его всегда слегка забавное лицо сейчас ничуть забавным не казалось. Он встал, перегородил мне дорогу и схватил за рукав.

— Эй, Игрун, секундочку!

Саша Морзи был пьяноват и желал отмстить. Неважно кому.

— Пусти!

— Кое-что! — с таинственной многозначительностью заявил он. — Кое-что знаю!

— Да пусти ты… недоразумение!

Саша на секунду закрыл глаза и облизнул губы, отчего стал пьян и глуп. Но это он притворялся. Неудачная попытка схохмить.

— Послушай, Игрун, все хочу спросить, — жарко задышал он мне прямо в лицо, — когда с твоими дьяволами разберутся, что ты будешь делать без дьяволов? Опять в простые водовозы подашься?

— Серёга, у тебя все нормально? — грозно крикнул сзади Володька Смешнов.

— Все в порядке! — хором ответили я и Морзи, и мне наконец удалось убраться из бара. В последний момент я заметил, что у Морзи под глазом тоже фингал.

Но и в собственной комнате не было мне покоя. Тут же, будто ждал рядом, проявился мой спецагент. Опять уселся в мое любимое кресло и молча уставился на меня. Я сел на диван напротив, сказал:

— Завтра я вам закажу еще одно такое же кресло. А то это все время занято.

А он все держал паузу. Сам был на себя не похож — мрачен, обеспокоен, удручен и вроде задумчив. Я физически ощущал, как ему хочется укрыться под своей незамысловатостью, но ее как раз не было, подевалась куда-то.

Потом он спросил простуженным голосом:

— Понимаете, что это такое?

А чтоб понятнее было, сделал пару кругов указательным пальцем.

Я изобразил глазами вопрос. Единственный во всей этой команде я ощущал восторг и подъем.

— Понимаете, что вокруг происходит? Кризис! Кризис, которого не должно быть в принципе! Кризис, причины которого непонятны! Психологи наши все с ума посходили, потому что такого просто не может быть. И по нашим каналам передают: у американцев то же самое.

— Могли бы и у меня спросить.

— Нет, вам я не верю. А у Европы все хорошо. А? Вот интересно! У нас с американцами рядом все плохо, а у них все хорошо. Знаете, что они собираются сделать? Официальной причиной объявят групповой алкоголизм, нас всех снимут отсюда ближайшим же бортом, а на Земле станут нам всем показывать кузькину мать, длиннющий такой сериал будет, длиной во всю жизнь. А?

Ни слова про мою последнюю встречу с Ити, запись которой он наверняка просмотрел и наверняка ничего не понял. Он говорил про то, что у него болело, говорил доверительно, так, наверное, как никогда и ни с кем не говорил за все время своего спецагентства. Он считал нас единственными адекватными людьми на всем этом чертовом Марсе, если не считать европейцев, но те от нас далеко.

— А неофициальная, реальная причина, знаешь, какая? Она тебя не обрадует. Дьяволы твои — вот причина!

— Что-о?!

— Уж не знаю, как они это вычислили, но там есть очень толковые аналитики, — он ткнул пальцем в пол. — Так что до выяснения установление контакта с этими твоими ребятами откладывается. Они каким-то образом очень нехорошо на нас действуют. Причем считается, что действуют через тебя. Я тебе говорил, что они не так уж и безопасны?

— Что за чушь! — сказал я.

Государственные аналитики, какими бы толковыми, какими бы высоколобыми они ни были, работают принципиально неправильно, именно поэтому у них такой высокий процент ошибок. Их задача — прогноз, их задача — объяснение непонятного, объяснение любой ценой, даже если это противоречит принципу отказа от объяснений, о котором я уже говорил: «Не придумывай объяснений эффекту, если у тебя недостаточно информации». Сколько бы у них ни было информации, все равно объяснение должно быть, им за это платят деньги. Поэтому в негативное влияние дьяволов на людей, да еще через мою скромную персону, я ни на секунду не поверил.

Вдобавок у меня было свое собственное объяснение. Оно тоже противоречило тому принципу, но я, по крайней мере, ни с кем своими мыслями не делился. Я считал, что в кризисе, по крайней мере, в кризисе на нашей базе, виновато двоемыслие, виновато скрытое наличие спецагента (или даже спецагентов, ведь агентств у нас много), о котором все знали и о котором никто не знал. Это объясняло ситуацию у нас, это объясняло ситуацию на Пойнте… И это объясняло ситуацию с европейцами, потому что объединенная команда из многих стран в принципе не могла иметь спецагентов — их госбезопасности были объединены чисто формально, и каждая госбезопасность следила за всеми остальными в четыре глаза, чтобы не дай бог что. Я понимал, что информации мало, но такое объяснение меня вполне устраивало. Может быть даже, так оно и было на самом деле.

Так что версия о дурном влиянии дьяволов больно меня зацепила. Я тоже заоткровенничал, тоже собрался выложить Никите Петровичу все, что я про дьяволов знаю, про то, что они читают мои мысли, про то, что я установил с ними контакт, про все, даже про завтрашний праздник для дьяволенка, но в самом начале моей исповеди он меня оборвал.

— Не надо, — поморщившись, сказал он. — Я тебе все равно не поверю, так что зачем. А даже если и поверю, тебе никто не поверит там. — И снова ткнул пальцем вниз. — Я чего вообще пришел-то? — сказал он, помолчав в пол. — Решение есть. Поверь, не мое решение. По нашим данным, что-то у них готовится, и нам очень надо узнать, что именно. Поэтому завтрашние твои планы резко меняются.

— Как это?

— Воду американцам завтра повезет другой человек, а ты на второй танкетке поедешь на встречу со своим дьяволом. Одно условие — ты поедешь не один.

— Нет!

— Да, и это не обсуждается. Существует такая вещь, как приказ. Даже для тебя. Напарник потом расскажет все, что видел, так что соврать тебе не удастся.

— Кто поедет?

— Я хотел бы, чтоб ты взял вполне определенного человека, но ты имеешь право выбрать сам, кого захочешь. Пусть только придет ко мне на инструктаж — что делать, приходится раскрываться. Прикрытие начинает терять смысл.

— Подождите, я сейчас, — сказал я и вышел.

Володька сидел за столом и пытался что-то читать. Вид у него был ужасный. Увидев меня, напрягся.

— Завтра едешь со мной. Абсолютно трезвый. Сейчас инструктаж будет.

— Ага, — хрипло сказал Володька, смешно вытаращив глаза. Я быстро вышел.

Перед тем как пойти к Володьке для инструктажа, Никита Петрович кисло хихикнул и сказал с горечью:

— Значит, говоришь, круче, чем высадка на Луне?

Володька встретил меня, как и договаривались, у транспортного тамбура. Он был совершенно трезв, но напряжен сильно. Мы забрались в танкетку, моя, уже загруженная кислой водой, стояла чуть поодаль, ее новый водила, мой начальник, первый водист Игорь Сташевич, ругая всех и вся, ждал, когда мы уедем, чтобы через полчаса после нас отправиться к Пойнту.

Как только тронулись, я сразу почувствовал — что-то не то. Вроде все как всегда, но что-то не так. Может, думаю, другая машина, не привык еще. Но вышли на песок, и я сразу понял, в чем дело. Именно все как всегда.

— Володь, — спрашиваю, — ты случайно не знаешь, почему машина тяжелая? Ведь мы воду не везем.

— Случайно знаю, — говорит. — Там специальная аппаратура съемочная, с шестого уровня. Ее ни отключить нельзя, ни экранировать, вообще ничего нельзя сделать. Пусть тебе хоть атомный взрыв, все равно снимать будет.

Конечно, вполне могла быть и такая аппаратура, на шестом уровне какой только секретной гадости не навалено. Но мне что-то не очень поверилось. Ладно, думаю.

— Мне Никитка твой рассказал, — продолжает Володька. — Надо же! Никитка, и вдруг спецагент, никогда б не подумал. Это, наверное, он же меня вместо себя и подставил, чтоб на него не подумали. Вот скотина! Обещал сегодня перед всеми расшифроваться, мол, кризис. А мне столько вытерпеть пришлось. Вот интересно, он и дальше снабжением заниматься будет или кому другому поручат?

Я молчал. Мне очень не нравилось, что я еду к дьяволенку на праздник в чужой танкетке, да еще с непрошеным гостем.

— А ты тоже хорош! — сказал вдруг Володька. — Знал и молчал. И смотрел, как надо мной издеваются.

— Молчал, — сказал я. — А теперь и ты помолчи.

Так, в молчании, мы добрались до того места, где меня обычно встречала Ити. Она и сейчас там была, я ее еще издали увидел.

— Ити! — сказал я.

— Что? — не понял Володька.

— Дьявол. Вон, смотри туда!

— Ух ты! — сказал Володька.

Я ей просемафорил обычное ти-ти-та-ти-ти, она начала было танцевать приветствие, но вдруг оборвала танец, понеслась ко мне и резко затормозила, закружившись прямо перед танкеткой.

— Во дает! Чего это он? — испуганно спросил Володька.

— Тебя увидела… увидел. Не понравилось.

— Как это увидел? Мы же внутри, нас же не видно!

— Молчи, не мешай!

Тем временем Ити стала бомбардировать меня серией непонятных роршахов, потом вроде опомнилась и дала картинку с двумя схематичными человечками — красным и серым. Серый сильно мигал.

Я объяснил ей, что это мой друг, и что я ему верю, и что без него меня бы сегодня на праздник дьяволенка не отпустили, и что подробнее я все ей скажу по пути. И это было так трудно объяснить, потому что обычно-то я думал для нее вслух, мне так удобнее было. Но не мог же я при Володьке вслух говорить! Пришлось мысленно объяснять, а это намного труднее.

Ити начала отвечать что-то своими роршахами, но я опять ни черта не понял. Она явно всполошилась — ну, чистая мамаша!

— Ты что, с ней разговариваешь, что ли? — изумленно спросил Володька.

— Молчи, сказал!

Она что-то пыталась мне объяснить, потом перестала, а затем я увидел еще двух дьяволов — они на всех парах неслись к нам.

— Смотри! Еще двое! — крикнул Володька. — Чего это они?

— Охрана, — сказал я.

— Охранять-то здесь от кого?

— От тебя.

Это были два мощных столба мятущегося песка, совсем не похожие на Ити. Они бешено завертелись вокруг нас, и сразу пропала связь. Потом они повели нас куда-то, Ити степенно двигалась сбоку.

Ехали долго. Как и обещал, я передал Ити весь разговор с Никитой Петровичем, присовокупил еще несколько воспоминаний вчерашнего дня, всплывших по ассоциации, рассказал про Володьку и как он хотел своими глазами увидеть дьяволов. Мой рассказ очень обеспокоил Ити. Она растеряла степенность — то начинала вертеться на одном месте, то уносилась вперед, то вертелась вместе с охранниками вокруг танкетки и все время бомбардировала меня своими роршахами, и сложными, и простыми, но ни одного из них я так и не понял.

Володька, слава богу, нашему общению не мешал — молчал, завороженно глядя на дьяволов. Облегчения на его лице я так и не увидел — сплошной напряг и непонятная мрачность.

— Этого не может быть, — наконец разродился он. — Это теоретически невозможно. Но, похоже, они и вправду живые. И даже разумные.

— Похоже, — ответил я.

Судя по его виду, никакой радости от этого открытия он не испытывал.

— А куда мы едем?

— Не знаю. Думаю, нас ведут туда, где будет много песчаных дьяволов.

— Ах, да, — сказал он. — Никитка говорил, что у них на сегодня что-то готовится.

И помрачнел еще больше.

Все это мне очень не нравилось.

Наконец нас остановили. Все, приехали.

Я хорошо знаю карту окрестностей базы, и ближних, и дальних, но места этого не узнал.

— Где мы? — спросил Володька, оглядываясь.

— Не знаю. Навигатор не работает, связи тоже нет.

— Ничего. На нас сверху смотрят.

— Ты уверен? А я нет. Единственная надежда на твою аппаратуру с шестого уровня. Она-то хоть работает?

— Ага, — после паузы ответил Володька.

Но где бы это место ни находилось, оно было идеальным для дьяволов — много песка, много ветра, мало больших камней. А посередине этого дьявольского великолепия, прямо по курсу танкетки меня ждал сюрприз. Миг назад он вылупился из песка и сразу же завертелся, заизвивался от нетерпения.

— Дьяволенок! — крикнул я от неожиданности.

Он словно бы подскочил на месте и помчался ко мне, но тут же резко затормозил — то ли передумал, а скорее всего, мама одернула. Потому что она в ту же секунду помчалась к нему, а домчавшись, стала кружить с ним вальс на одном месте.

Охранники наши еще пуще заволновались, а потом на горизонте одновременно появилось много-много темных черточек — и все они мчались к нам. Начинался праздник дьяволенка, не совсем понятный, но праздник.

— Дьяволы! Дьяволы! — истошно орал Володька.

Это действительно было зрелище. Напоминало стремительную атаку, даже мне стало не по себе. Володька, подпрыгивая на месте, с непонятной злобной радостью вдруг провозгласил, другого слова не подберешь:

— И сейчас нас разорвут на куски!

Но, конечно, никто о наших кусках и не помышлял. Они подлетели к дьяволенку и остановились метрах в пятидесяти от него, образовав полукруг. Мама тоже оставила своего малыша, но остановилась неподалеку; тот же, чуть извиваясь, чего-то ждал. А от горизонта мчался еще один дьявол — самый высокий и самый быстрый. Я догадался, что это был тот самый таинственный Черный дьявол, хотя ничего черного в нем не было; ждали его.

Немного поодаль от толпы он затормозил… и ВСТАЛ. Я не поверил своим глазам, я был уверен, что дьяволы, как бы хулигански они ни обращались с законами физики и здравого смысла, все-таки теоретически не способны стоять на месте. Они порождение ветра, они просто не могут не двигаться; Черный же застыл в царственной неподвижности.

— Что это? — не своим голосом спросил Володька.

— Ихний спецагент. Молчи и смотри.

Охранники кружили вокруг нас на уже совершенно сумасшедших скоростях, они размазались на своих кругах, как электрон на орбите Бора. Остальные чего-то ждали.

Внезапно перед моими глазами появилась картинка.

— Пятна какие-то замелькали, от песка, что ли? — сказал Володька. — У тебя нет?

У меня нет. У меня картинка была четкая и понятная — за исключением одной детали, она напоминала схематичную трансляцию в прямом эфире. Множество вертикальных черточек, в центре — красный дьяволенок, в сторонке от него — голубоватая Ити. Точно так же, как и в реальности, их окружали другие дьяволы, правда, На картинке они были самых разных цветов, а настоящих дьяволов я с трудом смог бы отличить друг от друга. И, конечно, в отдалении, точно на том же месте, что и на самом деле, стоял Черный дьявол — самая длинная черточка на картинке. Исключение составляли мы — два схематических человечка находились не прямо по центру перед дьяволенком. Я был, как всегда, красным, а Володька из серого стал белым. И он снова начал сильно мигать.

Потом началось. Вдруг, как по команде, все дьяволы, кроме Черного, дьяволенка и Ити, одновременно упали, провалившись, растворившись в песке; на картинке прямого эфира их черточки просто исчезли.

— Ох! — сказал Володька.

Однако вскоре они вновь появились на картинке, в реальности же песок забил множеством вертикальных фонтанов, которые тут же превратились в дьяволов; каждый из них крутился на своем месте, но каждое из этих мест теперь было на метр-два ближе к дьяволенку, чем раньше.

— Ух! — еще раз сказал Володька.

Секунд через десять процедура одновременного падения и одновременного выстреливания множества песчаных фонтанов повторилась. Полукруг вокруг дьяволенка сужался, дьяволы подбирались к нему. На картинке белый человечек замигал еще сильнее.

Через несколько минут такого пошагового и очень впечатляющего движения они все вплотную сгрудились вокруг дьяволенка и его мамы — та жалась все ближе и ближе к сыну, а он, казалось, чего-то ждал, все вытанцовывал на одном месте, пока дьяволы не заслонили их от меня полностью. Картинка в моем мозгу исправно передавала все это в прямом эфире.

Потом они завертелись вокруг малыша по часовой стрелке. Они вертелись все быстрее и быстрее, пока не превратились в один гигантский пылевой столб невиданной высоты и ширины, даже страшно стало.

Но не страх донимал меня в тот момент — тревога! Потому что, как только они завертелись вокруг дьяволенка, трансляция кончилась, а на картинке остались только мы с Володькой; да еще Черный дьявол неподвижно стоял в отдалении. Схематичная белая фигурка Володьки больше не мигала, ее теперь перечеркивали две черные черты, еще одна буква «х». Потом, вместе с этой новой буквой, он перевернулся с ног на голову, рассыпался на черточки, которые тут же начали таять. И так несколько раз.

Потом картинка сменилась, меня на ней уже не было. Остались только незачеркнутый белый Володька и все сборище дьяволов — от дьяволенка до Черного. Вот Володька подпрыгивает, и все они тут же падают, не втыкаются в песок, а навзничь падают — все, от малыша до Черного дьявола, и все лежащие черточки начинают медленно таять. Тут же другая картинка: один белый Володька, зачеркнутый черным «х», и опять всеобщее падение с таянием.

Тревога, почти ужас. Почему-то вспомнились слова пьяного Морзи: «Что ты будешь делать, когда с твоими дьяволами разберутся?» Очень трудно было следить и за картинками в мозгу, и за верчением вокруг дьяволенка.

Наконец супердьявол распался, все участники заняли свои места полукругом, в центре по-прежнему высился дьяволенок. Мне показалось, что его распирает от гордости, просто показалось — никак он своей гордости не выказывал. Я просигналил ему что-то неразборчивое, он дернулся было, но остался на месте. Ити исчезла из виду.

— Это было незабываемо, — вдруг сказал Володька. — Даже жалко, честное слово. Прости, Серёжа.

И достал из кармана какую-то штуку. Я тут же выхватил ее у него, даже не разобравшись, что это такое. Это был пульт с одной кнопкой. Белого цвета.

— Вот, значит, какая спецаппаратура с шестого уровня, — сказал я.

В мозгу замелькали совершенно уже сумасшедшие роршахи,

но мне было не до них. Ребята еще до кризиса болтали, да я и сам знал, как легче всего уничтожить песчаного дьявола — элементарным мощным импульсом СВЧ. Судя по тяжести танкетки, импульсный генератор, установленный в ней, был способен убивать их на расстоянии нескольких десятков километров.

— Отдай! — сказал Володька. — Ты не понимаешь. Для тебя же, дурак, делаю.

— Нет, Володечка, не отдам. Сегодня ты никого убивать не будешь. Это Никитка тебе приказал?

За бортом замельтешило, замельтешило, но я не смотрел.

— Отдай, последний раз говорю. Я ж все равно без этого не уйду.

Странный был вид у Володьки в этот момент — решительный, мрачный, но какой-то уж чересчур страдальческий.

— Так вот зачем, Володечка, ты меня просил дьяволов показать, вот какая была нужна тебе терапия.

— И такая тоже. Ты не понимаешь. Отдай.

— Помнишь песенку? Жили два друга, друг и враг, друг был дурак, а враг…

И сразу все изменилось — Володька достал пистолет. У меня возникли трудности со зрением из-за мельтешения роршахов. Личное оружие членам экипажа не полагается, исключение — капитан, но до капитана экипажа Володька пока не дослужился, разве что подзадержался в капитанах своей спецслужбы.

— Значит, не напрасно тебя ребята подозревали. А я-то думал… очень талантливо ты страдал.

— Напрасно подозревали. Чистое совпадение. И ни черта я не притворялся. Отдай пульт и завяжем с этим.

— А то стрелять будешь?

— Буду.

Я ни секунды не верил в то, что он выстрелит.

— Ну-ну, — сказал я. — Стреляй.

И тут как будто все завизжало, взвыло вокруг, хотя никаких новых звуков я не услышал. За бортом стало темно. Я посмотрел: вся танкетка была залеплена стремительно вертящимися песчаными вихрями, роршахи ушли, их место занял темный и липкий страх. Я поглядел на Володьку — с ним что-то творилось. Рот был открыт, глаза зажмурены, по лицу стекал пот, пистолет, уже не Направленный на меня, трясся в его руке. Я понял: это не мой страх, а слабое эхо Володькиного.

Потом он вдруг замер, потом вроде как гавкнул… и поспешно выстрелил себе в рот.

За бортом сразу стало светло.

Я с трудом приходил в себя после шока. Рядом со мной лежал Во-лрдька с разваленной головой, я прикрыл ее своей курткой. Я по-прежнему мало что понимал, еще меньше, чем до того, как Володька выстрелил себе в рот. И я не очень хорошо помнил, что происходило потом.

Я помню, что сначала меня в чем-то обвиняли, а я кричал во все горло, что они убили моего друга, а малыш защищал меня, хотя даже намеком не помню, с чего я взял, что меня обвиняли или что малыш меня защищал. Я спросил, где Ити, малыш сказал: «Здесь», и я не знаю, как я понял его. Ити я так больше и не увидел. Потом я, старательно выговаривая слова, еще раз предупредил их, что оставаться им здесь нельзя, что наши, вместо того чтобы дружить с ними, объявили на них охоту. Про импульсный генератор им опять рассказал, про то, что они якобы плохо действуют на людей, причем действуют как будто через меня. Я очень много им рассказывал, и нужного, и ненужного, и про двоемыслие, и про кризис на Пойнте, и про первую высадку людей на Луне, я столько всего им нарассказал, настоящий словесный понос у меня случился. Я еще что-то продолжал рассказывать, когда вдруг обнаружил, что они уходят, уходят клином, как журавли, и откуда-то я совершенно точно знал, что они из этих мест уходят навсегда. Что ж, они народ кочевой, свободные, как ветер. Даже свободнее ветра.

Единственным слушателем, что остался рядом со мной, после того как остальные ушли, был дьяволенок, а я даже имя ему придумать не удосужился. Он медленно кружился на одном месте рядом с танкеткой и то ли действительно слушал, то ли чего-то ждал. Я спросил его, где Ити, и он опять ответил: «Здесь», — и я опять не понял, откуда я это понял. Я просемафорил: «Ити», и тогда малыш отбежал подальше и стал исполнять передо мной мамин приветственный танец. Немного грустно у него получилось.

Потом мы поехали назад. По пути мы опять разговаривали. То есть говорил в основном я, у меня еще словесный понос не кончился, а он прислал мне несколько вполне понятных картинок. Он очень изменился после своего праздника, или что оно там было, но все равно я узнал бы его из тысячи, да хоть из ста тысяч дьяволов, все равно узнал бы.

Доехали до того места, где мы обычно встречались с Ити. Постояли немного и попрощались, понимая, что эта встреча — последняя. Я попрощался как всегда фарами, он — танцем. Потом он сорвался с места и на огромной скорости унесся прочь, догонять своих.

Напоследок он оставил мне еще одну картинку — не скажу, что сложную, и не скажу, что простую. Картинка меня потрясла, я даже и не подозревал, что они умеют делать такие. Это был исполненный в художественной манере портрет. Мохнатый чертенок — с рожками, мефистофельской бородкой и, конечно, горбатым носиком. Ужасно симпатичный чертенок, с лукавой и доброй улыбкой — время от времени он подмигивал мне то одним, то другим глазом и при этом ужасно смешно корчил мордочку. Как мне ни было туго, я чуть не рассмеялся.

Если б вы только знали, как мне не хотелось возвращаться на базу! И дело даже не в том, что меня там ничего хорошего не ждало. Я подумал и понял: мне не то что на базу, даже на Землю не хочется возвращаться. Вот такое парадоксальное случилось у меня настроение. Но связь давно работала, меня давно вызывали, я наконец ответил, рассказал про Володьку, но уже без словесного поноса. В ответ мне приказали немедленно возвращаться.

На похоронной скорости я подъехал к входу на базу — небольшое, но роскошное зданьице из местного полированного базальта, из-за широких дверей немного похожее на гараж, — проделал все необходимые манипуляции для прохода через тамбур и остановился внутри.

Меня встречала чуть ли не вся команда, впереди, на лихом коне, капитан — Арнольд Сергеевич Полковой.

Знаком он приказал мне вылезать и идти к нему. Я не вылез. Я просто не мог. И не то чтобы я боялся. Будем считать, что я был просто опустошен. Догадавшись, что вылезать я не намерен, Полковой дал приказ парням достать меня из танкетки. Те вскрыли люк и охнули, увидев Володьку. Потом они довольно грубо выволокли меня из танкетки нацепили на меня наручники (вот уж не подозревал, что и такое сокровище у нас на базе имеется) и подволокли к капитану.

Тот оглядел меня с ног до головы и без всякого выражения сказал:

— После поговорим. Сейчас в бокс его.

Меня потащили к лифту, остальные устремились к танкетке.

В лифте я узнал своих стражников. Это были те двое, которые остались с прошлой вахты вместе с Юрой Архиповым. Нормальные парни, ничего особенного. Я знал их по именам, но сейчас имена забыл. Я спросил:

— А что, парни, вы и Юру Архипова тоже в бокс отвозили? И тоже в наручниках?

Они переглянулись, но промолчали.

— А что с ним случилось, если не секрет? Нервный срыв?

Они снова переглянулись, и один из них, тот, что справа, без замаха, но очень сильно ударил меня под ребра. Я скрючился. Так что ошиблись мы с Никитой Петровичем — кроме нас на базе было еще, как минимум, два адекватных человека: тот, что справа, и тот, что слева.

На самом нижнем уровне был всего один коридор, правда, очень длинный. Как всегда, из экономии свет зажигался только там, где мы проходили, так что далеко я не мог видеть, но мы шли очень долго, из чего я и заключил, что коридор длинный. По обеим сторонам располагались двери без номеров и каких-либо опознавательных знаков. Боксы, подумал я. Куда ж их столько? Это ж сколько можно марсианских экипажей здесь разместить! А что? Можно себе представить, что никто и никогда с Марса на Землю не улетал, а вместо того препровождался сюда этими же самыми ребятами и упаковывался в очередной незанятый бокс на вечное поселение. Бредовая была мыслишка, но я хихикнул. Парни снова переглянулись.

Бокс, куда меня заперли, оказался вполне уютным — почти точная копия моей комнаты, даже кресло было почти такое же, как мое любимое, а в холодильнике — вот сюрприз-то! — стоял коньяк. Я попробовал — коньяк из общей кассы.

Что ж, будем обживаться, подумал я и для начала улегся спать. Я боялся увидеть во сне Володьку, но увидел чертенка. Картинка ничуть не потускнела, я мог ее разглядывать и даже увидел на ней детали, каких не заметил раньше.

Я очень долго жил в боксе без всяких визитов, больше суток меня никто не навещал, а телевизор не очень скрашивал одиночество. Я даже обрадовался, когда дверь наконец открылась и в бокс вошел Полковой.

— Привет.

— Здравствуйте, Арнольд Сергеевич.

Он глядел строго, но не мрачно. «Еще один, что ли, адекватный нашелся?» — подумал я. Внимательно осмотрел комнату, вернул взгляд на меня.

— Арнольд Сергеевич, я ничего здесь не разбил. Я даже Володю Смешнова не убивал.

— Я знаю. Твердо установлено, что он застрелился сам.

— Тогда какого черта меня здесь держат?

— Нервный срыв.

— Нервный срыв — это у вашего экипажа, а у меня никакого срыва не было.

— Нервный срыв — это официально, — досадливо поморщившись, пояснил Полковой. — А неофициально ты здесь, потому что тебя боятся. Они считают, что через тебя дьяволы на них дурно действуют. Тем более, что ты не дал Смешнову выполнить приказ об уничтожении нечисти, а значит, можешь состоять с ней в сговоре.

Я не выдержал, хотя и дал себе слово помалкивать.

— Арнольд Сергеевич! — взмолился я. — Ведь вы же умный человек, вы не можете не понимать, что вся эта лабуда про дурное влияние дьяволов — полная чепуха! Уничтожать дьяволов или просто отпугивать их, вместо того чтобы дружить с ними, это самое настоящее преступление, наносящее престижу нашей страны непоправимый урон! Еще не поздно, их можно найти, вернуть, они где-то недалеко!

— Престиж страны, снимай штаны, — сказал задумчиво Полковой. — У меня приказ, и я не имею права. И действительно есть риск. Словом, так. По возвращении никаких санкций к тебе не будет, да и не за что — санкции. Все выплаты в полной мере, награды, чины и прочее. Я слыхал, каждому из вас Президент хочет дом подарить у моря — это если снимут обвинение в алкогольном кризисе, а его снимут. Плюс солидная компенсация за нанесенный ущерб здоровью — все-таки нервный срыв. Правда, в космос тебя больше не пустят — ну, тут уж… Но упаси тебя бог, Серёжа, хотя бы заикнуться об этих дьяволах — вот тогда тебе будет ой как нехорошо. Это меня тебе передать просили.

И с тем ушел, моим безмолвным презрением обливаемый.

А примерно через неделю заскочил на огонек спецагент Никита Петрович.

Я сначала так и не понял, зачем он приходил.

Пришел, поздоровался, безошибочно уселся в мое любимое кресло и с большой симпатией стал молчать.

Он молчит, а я говорю:

— Вы меня что, в спецагенты вербовать намылились, а, Никита Петрович?

Тот хихикнул, якобы весело.

— Да я так просто заглянул. Поболтать по-приятельски. На тебя посмотреть.

— Что, совесть гложет?

— Не без этого, — опять-таки якобы весело согласился спецагент. — Не без этого. Но совесть, она ведь такая штука — погложет-погложет и перестанет. С ней еще лучше, чем с американцами, можно договориться. А я все-таки государственный человек, справляю как-никак государственную пользу. Так что это просто визит вежливости, да и узнать, может, надо чего — я ведь хотя и расшифровался, но и по снабжению нагрузку несу, некому передать такое сложное дело.

И начал болтать. Мне из-за моего одиночества даже такая болтовня была по душе. Болтал о том, что на Земле делается, о своей дочке рассказал и о ее первом ухажере в подробностях, о том, что американцы пытаются выбраться из кризиса, но пока не очень успешно, хотя исчезновение дьяволов сыграло им на руку. Про европейцев рассказал — они на своей базе нашли что-то там такое очень интересное, но не дьяволов, — про нас тоже, что благодаря усилиям капитана и лично Никиты Петровича, которого все сейчас еще ненавидят, но уже уважают, кризис потихоньку сходит на нет, обвинение в групповом алкоголизме снято — слишком оно многим там (указательный палец вниз) невыгодно, так что сейчас в баре все опять пьют, но в меру, в меру, не больше законных ста пятидесяти граммов. Намек я понял и тут же полез в холодильник. Что про меня? Меня жалеют, но и рады в то же время, что я изолирован, потому как агент влияния.

Тут я его вопросом прервал.

— Никита Петрович, — говорю, — ведь вы же умный человек…

— Стоп! — сказал Никита Петрович и поднял указательный палец кверху. — Никому так не говорите. Это по сути оскорбление. Сказать «ведь вы же умный человек» — это всего лишь самый вежливый способ назвать человека дураком.

И рассмеялся, без всяких якобы.

Я досадливо отмахнулся от бородатой шутки.

— Я не про то. Я про то, что неужели вы, умный человек, всерьез можете верить в эту чушь с дурным влиянием дьяволов и агентами их влияния?

— Дело не в том, верю я или не верю, — ответил он. — Дело в том, верят ли в это там, внизу? А там, можно сказать, что и не верят. Да и как можно поверить во влияние дьяволов, если дьяволов-то и нет?

— Но они же есть!

— Есть, а как же! Бродят по утрам редкие одиночки, феномены природы, так они и раньше бродили. Очень поэтично и впечатляет. Но не более того.

— А как вы думаете, кому понадобилось, чтобы дьяволов не было? Ведь сами ж себя ограбили. Такое открытие загубили! Ведь действительно — громадный урон престижу.

Подумав, Никита Петрович заговорил — уже на полном серьезе.

— Знаете, Серёжа, я по должности человек информированный, но тут могу только строить предположения, пусть даже и обоснованные. Я думаю, Серёжа, что тут столкнулись две, а то и три силы, каждая из которых всю славу открытия дьяволов хотела присвоить себе. Да вы помните, я рассказывал, еще насчет промоушена намекал. Ребята со всех сторон оказались упорными, целую войну развязали. Полетели головы, стали рушиться корпорации, а уж когда и рубль начал падать, то войну было велено прекратить. А с дьяволами поступили по принципу «так не доставайся же ты никому».

— И вы уже давно это знали?

— Знать не знал, но видел, к чему идет. Вот так-то. А вы — ах, урон, ах, урон! А урон этот ваш никому абсолютно не интересен.

Вскоре он ушел.

Я думаю, после того что случилось, дьяволы никогда не вернутся к людям. Мы будем по-прежнему осваивать Марс, по-прежнему будем искать на нем следы хоть какой-нибудь жизни, а они станут уходить оттуда, где мы будем ставить свои новые базы. Может быть, они попытаются мешать нам, как помешали Володьке Смешнову включить импульсный генератор, но это им не поможет, и они исчезнут в конце концов. Они ничего не строят, они рождаются из песка и в песок превращаются. Они не оставляют следов, и ни один археолог никогда не сможет сказать: «Смотрите, я нашел следы жизни разумных песчаных дьяволов!» И все потому, что какие-то два-три высокопоставленных ублюдка не смогли разделить между собой славу их открытия.

Часто, устав от телевизора или чтения книг, я закрываю глаза и вызываю картинку с портретом моего дьяволенка. Вполне земная картинка, ничего марсианского. Удивительно в ней то, что она неподвластна ни времени, ни процессу оскудения памяти: она всегда свежа, ярка и всегда по первому зову является передо мной — вся до мельчайших подробностей. Смотреть на нее — радость, хотя, казалось бы, что там смотреть. Обыкновенный земной чертенок. Только с Марса.