И

И

Исход

«Что вспомнить? Помню свои ощущения… Лучше всего их запомнил… То, что в душе тогда было… Первый день — сплошной адреналин. Я почему-то думал, что в этот же день и развязка произойдет. Такой возбужденный был, ну, думаю, и в переплет попал. В первый день мало кто понимал, ЧТО произошло на самом деле…

А ночью я сник, в голове сумбур такой начался… Куча мыслей… О родителях подумал в первую очередь. Им-то сейчас тяжелей было, чем нам: они ничего не знали, не видели, воображение, сами знаете, что угодно нарисовать может… Потом пришли мысли о том, что сейчас вот все закончится. Ну, мечты там всякие… Будущее… Так обидно стало, что ничего не будет…

Во второй день все изменилось. Сижу, ничего дурного не делаю, и вдруг — бабах! — кто-то мне оплеуху отвесил! Оборачиваюсь, смотрю — террорист.

— Чё, умный сильно? Чё очки напялил?

Представляете, для них очки — это признак большого ума и выпендрежности! Дети гор! А у меня один глаз — минус 15, другой — минус 7. Слепой совсем… Без очков ни черта не вижу…

Я насупился, чтобы на него не кинуться, переждал, пока он уйдет, но очки все равно не снял. А страх вдруг переродился в злость. Если бы он ко мне с очками не прицепился, я, может, так бы и сидел в своих печалях…

Зато брат мой совсем раскис, — он младше меня, 11-летка. Смотрю — ноет сидит. А нельзя ж, вы понимаете, вот так ныть… Если сник, — всё! — можешь уже ни на что не рассчитывать.

Я ему как врезал по башке!

— Ты чего, козел, за свою шкуру дрожишь? А ну вытри сопли!

Он как-то не ожидал такого поворота, собрался весь, нахмурился.

— Прибереги силы, они нам еще понадобятся!

Вот так я ему сказал. Как отрезал, значит… А самому плохо было, да… Жара… Все мысли — только о глотке воды… Ну вот, представьте: если с утра вы не позавтракали, даже чашку чая не выпили, и целый день по жаре, то к вечеру, естественно, с ног валитесь. А мы еще и сидели на корточках, — ноги затекли, ну аж до боли… Ни шелохнуться, ни свежего воздуха глотнуть… В горле все пересыхает, ноги затекают, время кажется бесконечным.

Следующая ночь была такой ужасной… Невозможно вам даже описать… Утром я понял, что во рту у меня вообще сухо… Ну, как в пустыне. Даже рот с трудом открывался… Язык какой-то неживой стал, а слюна пересохла. Белая, густая, как сметана; даже не слюна, а черт знает что… Вам операцию никогда не делали? Если да, то вы меня поймете. Помните ощущения, когда после наркоза открываешь глаза, — а во рту такая гадость! Сухость и какие-то сгустки слюны, — так противно… Я давай глазами шарить по полу, вижу — пожеванная жвачка валяется, присохла к полу. Я ее отодрал, в рот засунул и принялся жевать. Чтобы железы заработали, чтобы рот увлажнить как-то.

Но слюна-то уже не вырабатывалась. Нет слюны, и все! Я этой жвачкой весь рот обцарапал, никогда не думал, что такое бывает!

А потом третий день начался. С утра напряжение росло, как перед грозой. Тучи сгущаются, что-то в воздухе собирается…

Я понял, что сегодня — день исхода. Не знаю, каким он будет, но сегодня все должно было решиться. Люди уже начинали умирать — без воды и воздуха; боевики стали собираться — переодевались в обычную одежду, как-то нервничали, туда-сюда бегали… А к полудню их вообще почти не стало видно. Несколько человек держали спортзал под контролем, а остальные просто исчезли из виду. Вообще — представьте! — боевики все как испарились! У меня такой мандраж начался. Было же понятно, что, раз террористы готовы к чему-то, пора и нам приготовиться.

И вдруг — взрыв! Как землетрясение! Такое ощущение, что земля под нами закачалась и разверзлась. Все шатается… Дым… Крики… Очки мои слетели — видимо, от взрыва их вообще разнесло на осколки… Ничего не вижу, перед глазами темно! Я давай Казбека искать: руками шарю вокруг, кричу — не отзывается! Все вокруг орут, пыль, дым… Ад, настоящий ад… Бегаю, как ненормальный:

— Казбек, Казбек!

Понимаю, что, раз не отзывается, значит, уже вперед рванул. Он вообще парень решительный. Раз в момент взрыва у окна сидел, значит, думаю, успел выскочить. Пока я бегаю, слышу: что-то опять сверху падает, горит… Какой-то пожар начался… Тут или выпрыгивать из окна, или оставаться под обломками. Я и рванул. Ничего не вижу без очков, кругом все расплывается, темень какая-то…

А я… Верите? Видел свет в конце туннеля и бежал на него. Свет меня и вел вперед. Я раньше думал, что это все байки — про свет в конце тоннеля там и все такое. А тут реально — свет. Я бежал и… Бежал и вдруг… Эти руки (резко замолкает)… Я не люблю об этом вспоминать. Не по себе делается. Но что я мог сделать? (Замолкает.)

Когда я бежал, чьи-то руки схватили меня за ноги и… Я упал. Чьи-то окровавленные руки держали меня за брючину и не отпускали. Мертвой хваткой. Лица я не видел, все было под обломками. Я только слышал голос:

— Помогите, помогите…

Не знаю даже, взрослый или ребенок это был? Наверное, все-таки взрослый: такая силища! Схватил за ногу и, как бульдог, держит. Моя брючина для него последней надеждой была. Терять ему было нечего. Чего он хотел? Спастись? Или не хотел один умирать?

Не знаю, но… Все уже падало, горело… Ад, просто ад!.. Если бы я стал этого человека вытаскивать, я бы остался с ним, в том аду. Оттуда не возвращаются. Я дернул изо всей силы ногой, сбросил его впившиеся пальцы и побежал вперед.

Я не хотел умирать. Пусть простит мне Бог, что я побежал дальше.

Эти руки мне до сих пор снятся… Я бегу, а они хватают меня за ноги и не дают бежать, и… Я падаю и начинаю гореть.

А сколько живых было, когда пожар только начинался… Кошмар! Настоящий ковер из тел и тянущихся рук. Весь спортзал стонал!.. Клянусь вам, там столько еще людей живы были! Они ждали помощи, спасения… Но пожар никто не тушил… Они заживо горели…

Продолжалась стрельба, взрывы — какие-то мощные взрывы… Может, стреляли из чего-то тяжелого? Из гранатометов там или танков. Я ничего не видел, я только слышал и чувствовал.

Когда я подбежал к окну, то увидел, как с внешней стороны, облокотившись о стену, полулежал спецназовец. Он помогал детям выпрыгивать из окна. Мне показалось, что ноги у него были перебиты, он уже не мог никуда отойти, а может, уже и не хотел никуда уходить. Он был под перекрестным огнем. Наверное, его потом убили…

А кроме этого спецназовца, я не видел других таких, которые рисковали собой. И в школу они не забегали. В основном только стреляли.

Я до сих пор думаю: мог ли я кого-то спасти? Нет, не мог. Слепой как крот, я бы увяз там… Но до сих пор у меня перед глазами эти тянущиеся руки… А я их сбросил с себя и побежал дальше… Я не знаю, как правильно надо было поступить. Вытащить его? Или надо было спасать себя… Я не знаю, но эти стоны, эти руки снятся мне до сих пор. Все они заживо сгорят. Таков был исход…»

Амран, заложник.

«Бегала по больницам, как ненормальная, кричала: «Моего мальчика не видели? Где мой мальчик?» Я обошла все больницы минимум раз пять, приглядывалась к каждому ребенку, к каждому… Я помню один день… Шел ливневый дождь… Небо было серым, нависшим прямо над головой, гремела гроза, выл ветер… Я вся промокла, вода стекала по платью в туфли… Я так замерзла, что у меня начался озноб: зубы стучат, лоб горит, падаю с ног…

Казалось, что пришел конец света: я потеряла своего ребенка, его нет среди живых, и это небо… этот дождь… они сказали, где его нужно искать…