Глава 3 ЕВРОАЗИАТСКОЕ УРАВНЕНИЕ

Глава 3

ЕВРОАЗИАТСКОЕ УРАВНЕНИЕ

То, каким образом будет распределена власть над Евразией, сыграет решающую роль в установлении глобального господства Америки и ее исторической судьбе» — мысль из эссе Збигнева Бжезинского «Геостратегия для Евразии (Foreign Affairs. 1997. № 5), которое по странному совпадению вышло как раз в то время, когда в России и во всем мире господствовала уверенность, что страна вот-вот выйдет из кризиса и сотворит самое настоящее «экономическое чудо». Те российские эксперты, кому попались на глаза пятнадцать страничек, написанных «поляком», посчитали их кто — политической провокацией, кто — очередным проявлением неодолимой ненависти к России, кто — тотальной дезинформацией относительно неизбежного триумфа капиталистической реформы, организованной Гайдаром — Чубайсом — Дубининым в согласии с указаниями Международного валютного фонда. Как мог человек, живущий в Америке. быть таким отсталым и несовременным, чтобы выдвигать проект, столь оскорбительный для нового партнера, только что приглашенного за стол сильных мира сего?

Виталий Третьяков, главный редактор «Независимой газеты». решил даже полностью опубликовать работу Бжезинского: пусть читатели сами увидят, каковы настроения определенной — и немалой — части американского истеблишмента. Очевидно, Третьяков хотел предостеречь читателей от соблазна считать «перевод» России в класс «цивилизованных стран» свершившимся фактом. Но большинство российских обозревателей просто пожали плечами. Пусть, мол, старые советологи американской школы говорят. что хотят: как они ничего не понимали во времена социализма, так по-прежнему и блуждают в потемках. Безразличными остались не только прозападники, которые просто не могли приравнять позицию Бжезинского к позиции Запада (как может «империя добра» думать о нас так плохо?), но и практически все национал-патриоты, включая коммунистов. Последние были убеждены, что «американские планы» ликвидации России основывались на недооценке ее стратегической неуязвимости — проявилось что-то вроде «синдрома непобедимости», выглядящего весьма своеобразно в стране (не говоря уже о конкретных людях), последние девять лет занятой только зализыванием ран после поражения. Тут проявились еще две типичные черты современной российской политологии (и российской интеллигенции в целом): историческая убежденность, что иностранцы не в состоянии понять Россию («Сибирский цирюльник» Никиты Михалкова — последний яркий тому пример), и твердокаменная уверенность, что Россия, всегда выходившая живой из страшных трагедий своей истории, не может не победить даже после катастрофы, подкосившей ее в конце XX века.

Что касается первого убеждения, можно только пожелать россиянам пересмотреть его для их же собственной пользы. Да, американская советология мало что понимала в советском и российском обществе. Но для того чтобы спровоцировать катастрофу, оказалось достаточно потрясающей неспособности самих российских элит и интеллигенции понять собственную страну. Похоже, что именно россияне — я имею в виду наших современников — затрудняются понять самих себя и свою историю. Что же касается наблюдательности иностранцев, то достаточно перечитать маркиза де Кюстина. Разумеется, он принадлежал к исключениям, но исключительной была и способность де Токвиля улавливать основные черты американского общества. Кстати, как и де Кюстин, он тоже француз. Так что вопрос не столько в том, что иностранцы в целом неспособны к пониманию России (или любой другой страны), сколько в том, чтобы отыскать то. что нужно, в океане глупостей, сказанных и произнесенных во всем мире. Полезных мыслей всегда меньше, но они могут оказаться бесценными, если только вы не думаете в глубине души, что и так во всем превосходите остальных. Как раз это и является одним из характерных проявлений чувства неполноценности российской интеллигенции. Что же до второго — твердокаменного, как я уже сказал, — убеждения в стратегической неуязвимости России, то оно — просто симптом впечатляющей культурной отсталости новых российских элит, не поспевающих за глобализацией. С самого начала кризиса (если считать таковым саму констатацию его существования и последовавшую за этим горбачевскую перестройку) они не смогли понять, что глобализация ставит каждую страну, маленькую или большую, сильную или слабую, в совершенно невиданное доселе положение. Юридические критерии национального суверенитета отходят на второй план, а возможности народа держать ответ перед самим собой, «индивидуально» по отношению к остальному миру постепенно уменьшаются и сходят на нет. Разумеется, эта схема проявляется по-разному в разных странах в зависимости от их размеров и ее развитие идет не линейно. Но, несмотря на известные эмпирические различия, тенденция носит общий характер и необратима. Никто и никогда, на каком бы континенте он ни жил, не сможет больше пренебрегать ею. (Что, однако, не означает отсутствия сопротивления и отчаянных, почти инстинктивных попыток избежать этой участи.) Не приходится сомневаться, что в нынешнем виде глобализация порождает потрясения и ведет к тяжелейшим локальным и всемирным кризисам. Необратимость и неизбежность этого процесса также не означают, что время от времени сила традиций не сможет пересилить ход событий, навязанный внешним давлением. Но уже никто не может надеяться в будущем самостоятельно решать свои внутренние противоречия.

Прошли те времена, когда Россия могла отразить нашествие Наполеона своими собственными нравственными, экономическими, организационными, технологическими, военными и географическими средствами. Прошло и время второй мировой войны, когда великая страна еще могла своим героизмом и своими промышленными и организационными возможностями изменить ход военного конфликта и выиграть его. Мы живем в эпоху реальной интеграции (читай: подчинения слабых сильному), и полагать, что богатство традиций, истории, «духовности» может пересилить глобальное силовое поле, — чистое безумие, абсолютная слепота перед лицом действительности. И россияне должны чувствоватъ себя в безопасности меньше кого бы то ни было: именно они в годы посткоммунизма, едва утратив статус второй сверхдержавы, лучше всех узнали, с какой скоростью оставленные позиции сжимаются другими. Констатируя, что названные выше убеждения продолжают превалировать среди прозападно настроенных российских политологов: испытываешь нечто близкое к потрясению. Именно эти люди первыми должны были бы осознать решающую роль внешнего давления, «помощи», экономических и политических «советов» извне. Достаточно вспомнить роль всех этих факторов в переизбрании президента Ельцина в 1996 году, не говоря уже о модели экономической реформы, избранной Россией в посткоммунистическую эпоху. О каком национальном суверенитете можно говорить? На какую энергию «русского духа» можно рассчитывать, если сами россияне (я говорю о тех, кто владеет, распоряжается информацией и распространяет ее) не способны понять, в каком мире они живут и действуют, каким уровнем свободы реально располагают? Правда, теперь кое-кто начинает замечать (с десятилетним опозданием!) расхождение целей и действительности и заявляет о своем «разочаровании», обнаружив, что идеалы российских либералов — права человека, социально ориентированная рыночная экономика, достоинство человека — вовсе не совпадают с теми, которыми на деле руководствуется Запад. «Прозревшие» — те самые люди, которые после краха коммунизма последовательно поддерживали рождение системы, оказавшейся ни демократической, ни капиталистической и основанной на самом неприкрытом воровстве и коррупции, что происходило с одобрения США и Запада. Именно эти люди, видя как день за днем исчезает всякая надежда на оздоровление, в конце концов обвинили население, народ в неприятии любых идей цивилизованного развития. А после 17 августа 1998 года, когда в Америке развернулась дискуссия на тему «почему мы проиграли в России?», они вдруг очнулись и обнаружили, что способствовали передаче страны в руки «российской элиты, состоящей из воров, хамов и безголовых людей» (Пионтковский A. The Moscow Times. 1999. 10 июня).

Процитированный мной Андрей Пионтковский — один из «разочарованных», все еще не смирившийся с тем, что его «открытия» уже были описаны одним из тех самых западных экспертов, которых недооценила российская политология. Быть может, Леон Гур — не самый блестящий американский аналитик, но следует признать, что именно он в 1997 году обошелся без использования эвфемизмов, объясняя россиянам, что с ними происходит: «Москва не может позволить себе никакой политики противостояния США или НАТО. Существуют могущественные и влиятельные силы — в особенности банковская и деловая олигархия, контролирующая больше половины российской экономики и напрямую представленная в российском правительстве, — которые решительно сопротивляются возникновению любых противоречий в отношениях между Россией и Западом. Главный мотив этих влиятельных элементов — делать деньги, а это возможно в основном через торговые связи с зарубежными странами. Расширение НАТО не угрожает их интересам, однако Россия может чрезмерно жестко на него отреагировать, а последующая возможная ее изоляция — уже угроза» (процитировано по А. Пионтковскому — см. выше). Понятно, Андрей? Это «те самые люди, которые защищают западные интересы и ценности в России». И как раз эти господа, прозываемые «олигархами», вместе со своими политическими покровителями получили похвалу, поддержку и деньги Запада. Эта команда, по которой плачет тюрьма, все больше превращается — используя определение еще одного бывшего поклонника Запада — в «режим, не представляющий Россию, ненавидимым почти всей Россией, но в то же время высоко ценимый западными руководителями, особенно администрацией президента США Билла Клинтона» (Фельгенгауэр П. The Moscow Times. 1999. 10 июня).

Вчера они были наивными, теперь раскаиваются. А если это запоздалое покаяние пришло, лишь когда игра закончилась и ничего уже не исправить? Иногда история не прощает наивности. Как в 1991 году. когда все рукоплескали распаду СССР, даже не задумываясь о его глобальных последствиях. Я не хочу сказать — и намерен это уточнить, чтобы не быть неправильно понятым, — что надо было сохранить старый СССР. Необходимо было осознать, масштаб потрясений, к которым должен привести внутри и вне страны его мгновенный распад, не сопровождавшийся мерами но предотвращению «ударной волны». Российская интеллигенция же посчитала происходившее исключительно «внутренним» событием на советском геополитическом пространстве. И этим подписала собственный автопортрет: привилегированный класс, далекий от того народа, на выражение интересов которого он претендует. Это просто скопление интеллектуальных сил, лишенное подлинного стремления к свободе (несмотря на то, что она стала его знаменем), прежде всего из-за непонимания ее сущности, незнания основ правового государства. Таким образом, интеллигенция продемонстрировала свою готовность продать свободу и право за классические тридцать серебреников, реализуя конгломерат личных амбиций за счет драмы миллионов сограждан: она показала себя элитой, полностью лишенной видения национальных интересов, готовой продаться тому. кто больше даст, неспособной на реалистичный анализ международного и стратегического положения России.

Сказанное почти полностью применимо и к отдельным секторам аппарата (центрального и периферийного) КПСС, фактически оказавшегося у власти во всех 15 республиках после краткого сезона «власти интеллектуалов», продлившегося в России с 1990 по 1991 год. С одним единственным, но существенным отличием: они-то уже были частью власти, хотя и находились в основном на ее нижнем и среднем уровнях. То обстоятельство, что местные посткоммунистические элиты во многих случаях возглавляли лидеры республиканских номенклатур, совершенно не означает, что у власти осталась и вся номенклатура. Просто эти лидеры нуждались в знамени, под сенью которого могли бы представ перед общественностью и, не имея ничего более подходящего под рукой, выбрали единственное, что было знакомо их народам. И именно этот — более или менее осознанный и добровольный, но эффективный союз между демократической интеллигенцией и средним и нижним звеном партийного аппарата — открыл дорогу олигархам, вышедшим из обеих групп.[3] А теперь, завершив это социологическое отступление, необходимое для понимания дальнейшего, вернемся к Бжезинскому который, будучи одновременно поляком и американцем, тем не менее немедленно с чрезвычайной остротой и четкостью осознает, что проблему России надо рассматривать не с «точки зрения только Европы или Азии, а как «евроазиатскую проблему» — иначе не повлиять на решение судьбы мирового господства. Вот пpимер, как по ту сторону Атлантического океана видится npo6лема России — и не только после холодной войны, но и задолго до ее окончания. Будущим российским руководителям стоило бы повнимательнее изучить его, вместо того чтобы безразлично пожимать плечами.

Вкратце два основных положения Бжезинского таковы: проблема России — евроазиатская и имеет решающее значение для мирового господства. (Продолжая чтение, полезно помнить два прилагательных, выделенных мной; они чрезвычайно важны для стратегических разработок как россиян, так и европейцев.) Напоминаю также основные этапы, указанные Бжезинским: в кратксэсрочной перспективе (около пяти лет) помешать созданию на евроазиатском пространстве враждебной США коалиции, в среднесрочной (около 20 лет) — создать «стратегически совместимых партнеров» для трансъевроазиатской системы безопасности и, наконец. в долгосрочном плане (более 20 лет) создать условия для «реального разделения политической ответственности». Только что процитированная фраза — один из редких случаев. когда автор эссе заботится о дипломатичности выражений. Ни самом деле «реальное разделение политической ответственности» означает для Бжезинского положение, при котором США командуют, а остальные — все остальные — подчиняются (лучше, если осознанно) американским приказам. Не больше и не меньше. Это не преувеличение. Сам автор несколькими строками ниже сообщает читателю, что по крайней мере а течение жизни одного поколения мы все будем обитать в «американским» мире, поскольку ни в одном из четырех основных измерений власти — «военном, экономическом, технологическом и культурном» — не существует центра, способного оспорить американское преимущество. Единственная альтернатива, согласно Бжезинскому, — «мировая анархия».

Мы еще вернемся к этому важнейшему умозаключению, чтобы высказать несколько небезосновательных сомнений в его верности. А пока что стоит детально проследить ход мыслей автора. Успех среднесрочной стратегии, предложенной Бжезинским, будет зависеть от способности США построить политику альянсов с Европой, с одной стороны, и с Китаем — с другой, это «предопределит будущую роль России». А поскольку определить будущую роль России — значит решить уравнение власти в центре Евразии, что в свою очередь откроет путь к «мировому господству», становится ясным, что российское уравнение самый важный узел, развязывание которого определит облик XXI века. В этом Збигнев Бжезинский полностью прав. И эта книга — во многом следствие признания его правоты.

Великая игра будущего развернется в центре Евразии, и политика Америки по отношению к Европе и Китаю рассматривается как линия мощного окружения евразийского центра, точнее, того политического образования, которое сегодня в нем располагается. В этом контексте Европе достается роль проводника американского влияния на Евразию, в том смысле, что любое расширение европейского влияния должно быть исключительно «экспансией американского влияния». При одном условии: европейские нации, вместе или по отдельности, останутся зависимыми от американского покровительства. Естественно, что, если потребность в защите исчезнет, понадобится найти столь же эффективную замену опасности (или же искусственно ее создать), от которой союзникам придется искать защиты. Похоже на пророчество? В свете войны против Югославии, развязанной и выигранной НАТО, такое подозрение может обидеть автора. Это не просто пророчество, это нечто большее — конкретнейшее заявление о намерениях, стратегический план действий, реализация которого уже началась. Когда дело было уже сделано, Стефен С.

Розенфельд написал в «Вашингтон Пост» с мало элегантным, но заслуженным нами, европейцами, оттенком наглости: «Теперь США нависают над Европой гораздо больше, чем когда бы то ни было раньше со времен окончания второй мировой войны (International Herald Tribune. 1999. 8 июня).

В то же время, предупреждает Бжезинский. необходимы осторожные действия, чтобы помешать Европе достичь «чрезмерной политической интеграции». В противном случае однажды она может пожелать «бросить США вызов в геополитическом соперничестве». Американского аналитика больше всего волнует, что Европа может обзавестись собственной ближневосточной политикой. Но это — лишь искажение, дань времени, когда эссе было написано и когда Ближний Восток был главной головной болью США. Вопрос стоит гораздо более широко. Что произойдет, если Европа попытается расширить свое влияние на Евразию, свое собственное влияние? Необязательно в качестве полновесной альтернативы американскому, но и не исключительно в пользу интересов США? Иными словами, что случится, если Европа начнет решать евроазиатское уравнение, исходя из собственных интересов и собственного видения будущего (если оно у нее появится)? Ответ достаточно предсказуем. Как мы знаем, идеи Бжезинского уже реализуются полным ходом, что доказывает — это не размышления ученого-одиночки, а полномасштабный план, порожденный мощными интересами и проводимый в жизнь западными — прежде всего американскими — политическими кругами. Расширение НАТО на Восток идет форсированными темпами, значительно опережая интеграцию новых государств, вышедших из-за железного занавеса, в Европейский Союз. Правда вступить в западный военный альянс гораздо проще, чем удовлетворить всем требованиям Европейского Союза. Но столь же очевидно, что движение в эту сторону полностью отвечает навязанном Европе роли «проводника» интересов Америки.

Как оценивают эту американскую политику российские элиты? В период с 1993 но 1996 год власть имущие во главе с Ельциным, — опасаясь коммунистического реванша или же просто делая вид, что они его боятся, чтобы напугать Запад и обеспечить себе условия для беспрепятственного разграбления страны, — сделали все возможное для получения не только политического, но и поенного покровительства США. Эти деятели (наиболее ярким представителем такой политики был министр иностранных дел Андреи Козырев) даже сообщили администрации Клинтона, что расширение НАТО на Восток чуть ли не желательно, поскольку коммунистам тогда придется перейти в оборону. Все случилось совсем иначе, но необходимо отдать должное Ельцину, Чубайсу, Козыреву и Гайдару — расширение НАТО на Восток не было чисто американской затеей. Мало кто тогда осознавал существование таких планов: теперь же многие кипят обидой и гневом. Поздно, в США уже господствует мнение — и Бжезинский вновь становится отличным его выразителем. — что, если российское руководство согласится с ситуацией, то хорошо; если же не согласится. то пусть пеняет на себя. Дело будет поведено так, что сопротивление обойдется России слишком дорого и в результате от него придется отказаться уже на начальном этапе. «Сотрудничество с ними (россиянами. — Д.К.) желательно, — пишет Бжезинский, — но так или иначе Америка должна ясно дать понять, каковы ее глобальные приоритеты».

Здесь снова стоит задержаться на выражениях, используемых Бжезинским. поскольку, как это часто бывает, язык выдает глубоко спрятанные желания, открывая вид на панораму, имеющую мало общего с политическим реализмом и логикой как таковой. Россию, пишет бывший госсекретарь США, следует «поощрять в свершении столь долго откладывавшегося (long delayed) постимперского выбора в пользу Европы». Слова «долго откладывавшегося» свидетельствуют о том, с каким царским нетерпением Вашингтон ждал капитуляции России. Эссе было написано в 1997 году. К тому времени минуло только шесть лет со времени распада СССР, но Бжсзинскому такой срок уже представляется «долгим откладыванием». Достаточно этой маленькой детали, чтобы измерить исторический масштаб планов Бжезинского, ненамеренного приноравливать свои темпы к невыносимой медлительности России. В его схеме капитуляция Москвы — просто одна из задач краткосрочного плана на пути к скорейшему достижению «глобальных приоритетов США».

Остается сделать единственно возможные выводы из философии, блестяще выраженной Бжезинским. Итак, если бы темпы реализации планов были правильными, т. е. реальными, то для нынешней России вообще не осталось бы никакой надежды. Быть может, другие народы и культуры смогут сопротивляться беспощадному катку глобальных приоритетов США, но сегодняшняя Россия не может выстоять в одиночку и будет сметена с лица Земли или, скорее всего, съежится до уровня Греции после краха империи Константинополя. Но остается, быть может риторический, вопрос: а что, если темпы, продиктованные Бжезинским, ошибочны? Хуже того: а что, если не только сроки, но и сама перспектива — ошибка? Если его нетерпение — не что иное. как поверхностность и невежество считающих себя всемогущими властителей? И если вся его философия на самом деле не в состоянии интерпретировать глубинную динамику движения народов и наций, не сравнимую с легковесными эпизодами текущей хроники, даже если они занимают срок жизни поколения?

Я пишу эти строки и думаю, что Фернан Бродель не мог бы родиться в Америке. И что прав Эдвард В. Сэйд, который пишет, что «США сегодня занимают в мире положение глуповатого стража, который, однако, может нанести ущерб больший, чем любая другая держава в истории» (Le Monde Diplomatique. 1999. № 6). Если это так, то Америку с ее глобальными приоритетами ждет неприятный сюрприз. Разумеется, при условии, что ее приоритеты в самом деле продиктованы «нетерпением» Вашингтона. Поскольку, что очевидно, в этом случае уже невозможно решить уравнение власти над центром Евразии по-американски. Точнее, его нельзя решить мирно. Война против Югославии показывает, что в Вашингтоне готовятся и к такому развитию событий: добиться результата любой ценой, включая войну, насилие, военное вмешательство. Разумеется, это вполне возможно, но тогда число разнообразных переменных в уравнении не только не сократится, но увеличится до бесконечности. Тогда вступит в действие «хантингтоновская» модель «столкновения цивилизаций» (clash of civilizations), которое, однако, мы знаем, может закончиться по-разному: как истреблением инков, так и неожиданным воцарением непредсказуемого имама Хомейни… Если поставить вопрос по-иному, то окажется, что он близко соприкасается с тем трехвековым спором, в ходе которого россияне и европейцы пытались определить место России в мире. Спор этот запутанный и свести его к упрощению невозможно, как нельзя упростить природу, географию, психологию или историю страны — названной однажды «миром миров» (Гефтер М.Я. Россия и Маркс// Из тех и этих лет. М. 1991) и «страной-музеем» (Stone N. La Grande Europa. 1878–1919. Roma — Bari: 1986 — цит. по кн.: Bcnvcnuti F. Sloria della Russia conteimporanea. Laterza, Roma — Bari. 1999). Дискуссия эта грешила определенными иллюзиями и непониманием сути проблемы, но ее участникам нельзя отказать в осознании исключительной сложности вопроса: невозможно спрямить дороги, которыми суждено пройти народам.

Что же касается дальновидности евроазиатской геостратегии Бжвзинского. достаточно посмотреть на его предсказания относительно европейской интеграции России. Всего лишь через два года (половина «краткосрочной перспективы») новые связи России с НАТО и Советом Россия — НАТО, созданном в Париже, уже серьезно повреждены различными факторами: бомбардировками Ирака, решение о которых было принято США и Великобританией в одностороннем порядке, и операцией в Югославии, проведенной НАТО вопреки мнению России. Заметьте, что у этих действий есть характерная общая черта: полное безразличие к международному праву и скрытое намерение унизить и свести к нулю роль ООН. Формальное принятие России в «семерку», свершившееся в Бирмингеме в 1998 году. оказалось, как и было ясно с самого начала, потемкинской деревней, построенной исключительно для того, чтобы потешить президента Ельцина. Помощь и кредиты международных финансовых организаций выделялись с благословения Вашингтона только до тех пор, пока экономическая политика Москвы отвечала американским и западным ожиданиям. После краха 17 августа 1998 года они были сокращены или заморожены. Сейчас они, может быть. и будут возобновлены в надежде, что у власти в Москве останутся преемники Ельцина. А во время войны в Югославии их откровенно использовали как средство шантажа, чтобы Россия как можно меньше противостояла НАТО. Инвестиционная политика, призванная «значительно приблизить Россию к Европе», так и не была реализована. Даже политика разоружения, но рельсам которой Россия продолжала катиться в посткоммунистические годы, стала наталкиваться на решения американских законодателей; вроде возобновления — пусть и в урезанной форме — программы противоракетной обороны в нарушение советско-американского договора по ПРО от 1972 года. Добавьте сюда американские санкции против российских институтов, обвиненных в поставке ядерных и военных технологий Ирану, и протекционистские меры против импорта российской стали. Прошло всего два года с тех пop, как Бжезинский выписал свои рецепты, а ситуация уже настолько изменилась, что их трудно представить публике как; средство для достижения согласия.

Фактов более чем достаточно, чтобы не доверять подобной геостратегии в целом. И не только и не столько из-за недостаточной культурной и исторической содержательности концепции, сколько по причине чрезвычайной опасности ее базовых предпосылок. Они вполне обоснованны и конкретны: анализ Бжезинского содержит изрядную долю реализма, позволяющего без иллюзий и сентиментальности изучать соотношение сил на игровому поле. С этой точки зрения его анализ заслуживает самого пристального внимания. Прежде всего в той его части, которая касается необходимости глобального взгляда на Евразию в целом — только в таком контексте можно правильно поставить проблему. Будущее России, как и мировое господство США в XXI веке, не может быть построено по кусочкам. Это не торт, чтобы понемногу откусывать от него. Тут надо не собирать мозаику, а действовать на основе целостного плана, в ходе реализации которого Евразия должна будет измениться: постепенно, шаг за шагом, и тем не менее синхронно и организованно. Не существует китайского или же европейского ключа к разгадке: есть только один, двухконтинентальный ключ. Кто подберет его, сможет выиграть. хотя никто не сказал, что одного его достаточно для победы. Но ясно — без этого ключа победа невозможна.