Космонавт-16
Космонавт-16
«Невезучий ты, Женька», – говорили ребята, Да и сам он чувствовал, что невезучий. Надо же такому случиться: сбил носовой стойкой два фонаря световой системы, чуть не вспорол «живот» самолету. А все почему? Замечтался на посадке. Бывает такое блаженное состояние. Летишь и задумаешься вдруг о том, как хитро устроен мир, «Тонны металла, тяжесть тяжеленная, а в воздухе держится легко, послушно, податливо. Что хочешь, то и делай. Чуть «ногу дал» или ручку потянул – среагирует сразу: верх – низ, право – лево. А кругом небо…»
Почему он стал летчиком? Ну, почему? Случайно? По принуждению? Ни то и ни другое. А что же?
…Деревенька, где родился и рос, маленькая, глухая. Название, правда, звонкое – «Пруды» и с историей связано. Рядом Куликово поле, то самое, на котором сражалось против иноземных полчищ «железное» войско Димитрия Донского. Женька любил приходить сюда и, усевшись поудобнее на каком-нибудь бугорке, рисовал в своем воображении картины былых боев, блеск кольчуг, скрежет металла. Перед глазами, словно мираж, мчались закованные в броню всадники-богатыри с пиками в руках, громили врагов, и неслось над огромным полем громогласное, раскатистое «ура!». А может, в те времена не кричали «ура»? Ну тогда кричали что-нибудь другое. В тишине сражения не происходят.
Женька ложился на траву и прикладывал ухо к земле. Старая бабка говорила, что земля поет, нужно только уметь ее слушать. Он слушал. Долго, напряженно. И тогда начинало казаться, что откуда-то издалека приходят низкие, отрывистые звуки. Земля вздыхала под тяжестью конницы Димитрия Донского. Ближе, ближе… Женька напрягал слух, а потом вдруг оказывалось, что это гонят табун колхозных лошадей. Тогда с досадой ворчал на бабку и ее сказки.
В сентябре 1941-го Женька должен был пойти в первый класс. А тут война с фашистами. Правда, поначалу она не очень чувствовалась. Зарево боев полыхало где-то далеко. Но ветер с запада доносил и до Прудов гарь пожарищ, тревожные раскаты орудийного грома.
Война… Страшная, суровая. Как-то сразу повзрослели вчерашние мальчишки. Морщинками сошлись к переносице брови, потухли в глазах безмятежность и озорство. Война! Черной лавиной надвигалась она со всех сторон. Небо, набухшее от дыма и пороховой копоти, опустилось к самой земле, давило на вершины деревьев, рваными кусками плыло по глади прудов.
Самое страшное пришло неожиданно. Оно мчалось на мотоциклах в лягушачьего цвета рубашках с засученными рукавами, в темных очках и с автоматами на шее… Деревня словно вымерла. В узкую прорезь чердачного окна Женька видел кусочек пыльной улицы и их соседа – Одноглазого. Так звали в деревне бывшего кулака. Он был единственным, кто вышел встречать оккупантов с хлебом и солью.
– У, сволочь! – сорвалось тогда с детских губ. И Женька ощутил вдруг горькую тоску. Она забралась куда-то внутрь и больно щемила сердце.
Фашисты пришли в конце сентября. А в декабре конница генерала Белова гнала их на запад. «История повторяется, – думал Женька. – Раньше Донской громил незваных гостей, теперь Белов гонит их с русской земли».
В школу пошел Женька с опозданием, но учился хорошо. Как-то услышал разговор учителей между собой: «Смышленый паренек». Говорили о нем. Покраснел, смутился и убежал. Но старался после этого еще больше. И когда закончил четвертый класс, принес домой книжку с надписью: «За хорошую учебу».
Школу Женька любил. Любил, подперев кулаками щеки, слушать рассказ учителя о далеких странах, древних животных, знаменитом бунте Пугачева, удивительных законах физики и математики, гражданской мужественности Пушкина и Чернышевского…
В зимние стужи и в осеннюю распутицу деловито меряли мальчишечьи ноги длинные километры: туда – обратно. Казалось, ничто не сможет ему помешать доучиться до конца. А вот помешало. Беда не ищет особых зарубок на доме.
…Трудной выдалась та весна. Она наступила незаметно. Лес был еще в зимнем убранстве, но уже пригревало солнце, появились первые проталины, потемнели дороги. Гроб с телом отца отвезла на кладбище заморенная лошаденка. Восемь ребят осталось у матери. Восемь! И всех надо накормить, одеть, обуть. А где взять деньги, хлеб? Какой тогда была жизнь в колхозах, знают многие. Тогда-то и решил Женя оставить школу и поступить в Каширский сельскохозяйственный техникум. Какая ни есть, но стипендия, помощь семье.
В техникуме пристрастился к книгам. Читал запоем все, что попадалось под руки. Книги увлекали, поднимали настроение. Было и другое, что влекло его в печатный мир слова. Женька копил в себе добрые начала и не боялся перенимать чужие помыслы и дела. Поэтому и книги превращались в его мозгу в долгие серьезные раздумья, так сказать, дозревали в голове.
Попадались книги и про летчиков, про необъятное небо с островами романтики – самолетами, про подвиги героев в пятом океане. Позвала, поманила к себе голубая стихия. И когда провожали парней из техникума в армию, Женька твердо решил, что пойдет в пилоты. Это был его первый шаг к звездам.
В авиационной школе первоначального обучения новобранцев разместили в старых казармах. Пока ребята устраивались, Женька успел осмотреть все окрест. Прослышал от кого-то, что во времена «Войны и мира» здесь были коновязи русских драгунских полков. Интересно. Вот и обшаривал все углы, засыпал вопросами старожилов; что, где, как.
Первым Женькиным командиром был лейтенант Баскаков. Инструкторы школы называли его Василием Андреевичем, курсанты – товарищем лейтенантом. Был он не молод, участвовал в Отечественной войне, потом демобилизовался. На «гражданке» заскучал без неба и снова вернулся в строй, На этот раз учить «птенцов» – так он называл учлетов.
– Ваши задорные души, ребята, рвутся к опасности, к подвигу, к алым парусам отваги. А вот что это такое, понимает не каждый, – частенько повторял Баскаков. – Мало любить небо. Надо, чтобы небо полюбило тебя. А оно любит людей смелых, знающих, трудолюбивых.
И еще он любил повторять: «Не надо оваций, нужны дело и соображение везде и во всем».
Слова инструктора западали в Женькину душу. В самом деле, почему одни говорят равнодушно, твердят по шпаргалке заученные слова, другие осмысливают каждый шаг и готовы грудью стоять за то, что считают правильным и нужным. Были такие в их учебной эскадрилье. Но не все. Некоторые так и не пошли дальше «первоначалки». Их отчислили, списали с летной работы.
Женька думал. Думал много и о разном. Вот, например, о счастье. Строит ли человек свое счастье? Или, может, счастье – это жар-птица, слетающая с голубых небес к своему избраннику. «В самом деле, как люди иногда спешат схватить эту жар-птицу прямо с неба», – размышлял он про себя.
– Философ ты, Женька, – говорили ребята, когда разгорался открытый спор. – Все мы будем летать, носить краб на фуражке и золотистые погоны на плечах. Если переживать из-за каждой неудачи и инструкторских придирок, тебя надолго не хватит. Чудак!..
На такое огрызался. Была в нем этакая струнка – доказывать свою правоту. Примерами сыпал, как из бездонного мешка. Они у него были, их давали книги, их давала жизнь.
Когда Женю принимали в комсомол, он дал клятву быть верным долгу. Заветная книжечка с силуэтом Ильича постоянно напоминала об этой клятве, и не было для него выше критерия, чем честность во всем – в большом и малом. С этой меркой он подходил к себе и к товарищам.
…К первому самостоятельному вылету Женька готовился упорно. Ночами ему снился этот полет. Разбуди, без запинки ответит на все вопросы; как взлетать, как разворачиваться, как заходить на посадку… А когда вылетел с инструктором в последний «провозной», чуть не оплошал.
Маленький ЯК проскользнул лыжами по утрамбованному снегу и плавно начал набор высоты: 100, 200, 300 метров. Наконец, 800. Заданный рубеж. Инструктор – в задней кабине, Женька – впереди. Первый круг, второй…
Инструктор спрашивает:
– Аэродром видишь?
А он отмалчивается. Глаза ищут справа, слева: нет ничего. Внизу бело, только прогалины черные кое-где проглядывают. Дорогу нашел, деревушку тоже, а аэродрома нет. Потом отыскал все-таки, убрал газ, пошел на посадку.
Когда вылезли из самолета, инструктор буркнул:
– Ворон ловишь, парень. – И больше ничего не сказал. Зато после первого самостоятельного хлопнул Женьку по плечу и, весело подмигнув, похвалил: – Молодец! Будешь летать.
И он летал. Летал с упоением. Любил чуть приоткрыть фонарь – тугой ветер бьет, слепит. Откроешь рот и пьешь, пьешь настоянную на солнце медовую прохладную благодать и вкуснотищу… А внизу плыла земная пестрядь – черные сгустки перелесков, желтые пятна болот, голубая холстина реки и похожие на лоскутное одеяло посевы…
«Лечу! – думал Женька каждый раз. – Лечу!»
Помнится, предстоял контрольный полет. Поверяющий, Герой Советского Союза, бросил на Женьку вопросительный взгляд и резанул коротко:
– Один полет с вами. Второй не дам. Плохо – еще десять с инструктором…
И все. Взревел мотор, самолет вырулил на старт, разбежался – и вот он уже скользит в небе, ныряет за горизонт. Курсанты стоят на земле, задрав головы, и смотрят вслед. «Как там?»
Женька старался изо всех сил, но виду не показывал. Даже наоборот, нарочито спокойно и несколько медленно выполнял все движения и коротко рапортовал. Сделали один полет. Сели. Поверяющий молчит. Женька ждет. Бывалый ас поглядел на лобастое мальчишеское лицо летчика, чуть расстроенное, виноватое, и, повинуясь неожиданному порыву, вдруг расплылся в улыбке:
– Мешок в заднюю кабину! Хватит тебя катать. Давай самостоятельно!
Это была высшая похвала. Женька запомнил ее на всю жизнь. Бежало время, менялись самолеты, уши наполнял уже реактивный грохот, а он все помнил ее.
Кроме самолета, была у Женьки и вторая страсть – читать. Читал все подряд, нет счета книгам и по истории, и по технике, и по художественной литературе… Выдался свободный часок, устроился под плоскостью на чехлах, и зашелестели страницы. Ребята-сверстники называли его ходячей энциклопедией. Подробности всех событий, даты их свершения, имена исторических личностей – все это он знал и помнил.
В 1958 году стал подумывать об академии. Но уйти на учебу означало оставить полеты. Этого не хотел и подал рапорт с просьбой зачислить на заочное отделение. Командование обещало содействовать, а тут вдруг такое…
Однажды, когда летчики эскадрильи готовились к ночным полетам, Женьку вызвали к замполиту. Вошел. Доложил. А сам по сторонам смотрит: кто еще есть в кабинете. За столом сидели два полковника-медика и листали летные книжки.
Первый вопрос:
– Как летаете, Хрунов?
Он ответил не сразу. Зачем это? Начальство знает, как он летает. Нет, тут что-то не то, просто так с предполетной перед ночными не вызывают.
– Летаю, как и все, когда в плановую таблицу включают, – попытался отшутиться.
– Летать любите?
Пожал плечами: «Не любил бы, так не пошел бы в авиацию».
– А на новой материальной части хотите попробовать свои силы?
– Можно…
– А на ракетах хотели бы?
Женька насторожился. В январе 1959-го страна первую ракету к Луне запустила. Разговоров об этом среди летчиков было много. Женька тоже не отмалчивался, но того, что ему могут предложить летать на ракетах, даже в мыслях не было.
«Конечно, хочу», – было написано «открытым текстом» в его глазах. Но он не спешил с ответом. Если эти двое ведут серьезный разговор, то и он должен держаться солидно, а не рубить по-мальчишески сплеча. Но совершенно неожиданно для себя сказал:
– Хотеть хочу, но смогу ли?
– Посмотрим…
Отборочная комиссия, которая многих не пропустила через свою узкую горловину, ему дала «добро». В Звездный городок он прибыл в составе первой группы. Вместе с Гагариным, Титовым, Николаевым, Поповичем, Леоновым и другими начал знакомиться с «новой материальной частью», начался долгий и сложный путь тренировок…
Новая работа потребовала уплотнения времени: аэродром, лаборатория, классы… Самолеты, катапульты, действующие макеты кораблей… Необычное сочетание упражнений, необычные пробы, необычные дисциплины… Каждый день был похож на другой лишь своим будничным началом – подъем, физзарядка, завтрак… И сколько таких дней!
Путь к новой профессии был долгим: недели, месяцы, даже годы. Но все они складывались из часов и минут, за которыми стояли смелость и мужество, отвага и упорство. Многие сутки, проведенные в одиночестве за стенами сурдокамеры, раздражающий зуд вибростендов, бешеное вращение центрифуги, спуски и подъемы в барокамере, бьющие по барабанным перепонкам перепады декомпрессии, изнуряющий зной термокамер, вестибулярные пробы… Разве перечислить все испытания, рожденные звездным поиском людей!
И все это сопровождалось учебой в академии. Космонавт должен быть не только пилотом, но и инженером. Этого требуют условия «свидания» с космосом. И вот Евгений Хрунов предстал перед Государственной комиссией. Ученые многих специальностей слушали его доклад по избранной теме, просматривали чертежи и конструктивные схемы, разбирали расчеты и обоснования, изложенные в текстовой части проекта. Вопросы, вопросы, вопросы… Самые разные, самые сложные.
Евгений выдержал этот экзамен на «отлично». Диплом инженера и диплом космонавта – это итог многолетнего и упорного труда.
Если бы в апреле 1961-го его спросили, готов ли он первым шагнуть в космос, он не спасовал бы, не поддался бы власти сомнения. Для него мог быть лишь один ответ: «Готов!» И эту готовность к подвигу Женька пронес в себе через все годы. Он вместе с Алексеем Леоновым готовился к старту «Восхода-2». Тогда он был дублером.
Хрунов – коммунист, человек долга. Громких фраз он не любит, но, если скажут «надо», он сделает. Первым шагнет в огонь и воду, как тогда, в эскадрилье, когда он первым вылетел на реактивном МИГе, первым рванул кольцо парашюта (кстати, у него 120 прыжков, он инструктор по парашютно-десантной службе ВВС). Он был дублером человека, который должен был первым из землян шагнуть в открытый космос. Но случись что – и Евгений вышел бы на первый рубеж. Он был готов. И когда в 1969-м этот же вопрос прозвучал для него, но не в мыслях, а наяву, на заседании Государственной комиссии, он ответил спокойно и сдержанно:
– Готов!
Сегодня Евгений Хрунов сделал свой шаг к звездам.
Алексей Леонов: «Упорство и дотошность – вот Женины черты. Вспоминаю, каким я встретил его первый раз, каким он был на первых тренировках, когда мы только собрались, чтобы готовить себя к космическим полетам. Поначалу он как-то дичился, казался замкнутым. Наверное, потому, что не все у него получалось так же хорошо, как у других.
Время изменило Женю. А точнее, он сам сумел понять, что все преодолимо. Упорства ему не занимать. Десять, двадцать… Сто раз, если надо, повторит одно и то же упражнение, но своего добьется. Спросите у наших спортивных тренеров, инструкторов, преподавателей – они подтвердят.
Он может терпеливо слушать спорящих, молчать до поры до времени. Потом высказаться остроумно и убедительно. Судить он может о многом, судить правильно, как говорят математики, с выкладками. Это результат его любознательности и пристрастия к книгам…
У него быстрая реакция, есть сметка, находчивость».