Непереводимое слово

Непереводимое слово

Даниил Гранин (родился в 1919 г.) — выдающийся российский писатель и общественный деятель. Выпускник Ленинградского политехнического института, ушедший на фронт ополченцем с Кировского завода, он начал литературную деятельность после войны. Многим поколениям читателей известны его романы «Искатели», «Иду на грозу», «Однофамилец», «Картина», «Зубр», «Блокадная книга» (в соавторстве с Алесем Адамовичем), «Эта странная жизнь», «Вечера с Петром Великим». Человек, отмеченный столькими наградами (Герой Социалистического Труда, лауреат Государственных премий СССР и России, кавалер орденов Ленина, Красного Знамени, Трудового Красного Знамени, Красной Звезды, Отечественной войны I степени, Дружбы народов, «За заслуги перед Отечеством» III степени), мог бы забронзоветь, облачиться в тогу пророка. Гранин держится просто, честен в своих книгах и в жизни, органически не приемлет парадности и фальши. Он по праву считается духовным лидером города. В нынешнем году наш собеседник был назван Почетным гражданином Санкт-Петербурга. В сознании подавляющего большинства земляков он давно уже Почетный гражданин, а законодатели наконец-то оформили решение на этот счет.

— Даниил Александрович, на рубеже 1980-х Вы возвратили в наше общество понятие «милосердие» Сейчас страна вновь ожесточилась: массовое обнищание, война в Чечне, теракты, сводки с «криминального фронта» сделали людей привычными к чужому горю. Как теперь вернуть милосердие?

— Это один из вопросов, на которые я не могу ответить. Вернуть милосердие — это вернуть нравственность, вернуть понимание своего долга, понимание, что у нас есть общество, народ, а не население. Я думаю, чувство сострадания, милосердия пришло из русской деревни. Помощь голодающим, погорельцам, дурачкам, блаженным, нищим — все это было неотъемлемой частью деревенской культуры, на которой во многом держалась русская культура. Не стало деревни — не стало и культуры. А город — он прагматичен, жесток.

Мой отец был лесничим. На Новгородчине, где мы жили, во многих избах были лотки. Прохожий мог постучать по этому лотку, оставаясь невидимым для хозяев, и туда спускали печеную картошку, кусок пирога или просто хлеб. Как тогда говорилось, «чтобы хозяин не гордился, а нищий не стыдился». Эта анонимность — признак высокой культуры благотворительности. Для нынешних меценатов, спонсоров почти немыслимо помогать безымянно. В России милосердие было развито до революции, существовало много домов призрения. Благотворительность была традицией царского двора. Практически все великие княгини занимались делами милосердия, и не от случая к случаю (как жены наших руководителей), а повседневно.

— Но из истории, которую Вы глубоко изучали, — истории Петра Великого, видно, государь-то был крут. Не он ли заложил жестокое отношение к маленькому человеку во имя высших интересов государства?

— Распространенное мнение о том, что Петр был жесток, — это мнение противников Петра. Две вещи, которые они приводят, — расправа со стрельцами и с сыном. Я считаю, поступить со стрельцами иначе Петр не мог — любого человека надо судить по законам его времени. Сами стрельцы на глазах десятилетнего мальчика творили ужасные злодеяния. Бунт за бунтом, заговоры. Что касается сына, — это дилемма, которая стояла перед Петром, очень тяжелая — и мучительная. Прояви он слабость, и дело, которое он затеял — втащить Россию в Европу, — могло погибнуть.

Был ли Петр милосерден? Думаю, редко, хотя он мог миловать, он не был таким изувером, как Иван Грозный. Просто этого понятия для царя тогда не существовало. В деревне среди простых людей бытовало сочувствие, сострадание чужому несчастью. Потому что каждый крестьянин понимал, что завтра и он может стать погорельцем или случится неурожай. Сосед помогал соседу, крестьянская община брала на свое иждивение сирот или, допустим, деревенских дурачков. Так на Руси было всегда, и в петровские времена тоже.

— Исключая советские времена, когда милосердие отметалось как мелкобуржуазное чувство! Почему Вы решились напомнить о нем — волею случая, потому что неудачно упали на улице и ни одна живая душа не помогла Вам, истекающему кровью, добраться до дома? Или были другие причины?

— Да нет, это и была главная житейская причина. Именно тогда я на своей шкуре ощутил, до чего мы дожили, в каких равнодушных, черствых особей превратились.

А стоило об этом задуматься, как вспомнилось исконно русское, российское понятие, которое на тот момент вообще было запрещенным, вытравливалось из сознания. И знаете, когда мы начали создавать общество «Милосердие», меня не только официальные идеологи обвиняли в «абстрактном гуманизме». Я получал письма от рядовых граждан о том, что милосердие унизительно для советского человека. Он-де не нуждается в подачках частных лиц — о нем заботятся партия и правительство. Было очень трудно изменить это представление, воспитанное нашей партийной пропагандой.

— В Вашем эссе «Милосердие» описано, как ночью в больнице пожилая женщина попросила Вас присесть рядом, держала Вашу руку в своих и умерла. Этой женщине как раз такая, частная помощь и была нужна.

— Конечно, ведь милосердие — это милость сердца. Слово, между прочим, почти непереводимое на другие языки. В итальянском, например, есть miserecordia, но оно носит религиозный характер. Русское «милосердие» отличается своим чисто личностным порывом. Ни испанское, ни французское, ни немецкое «милосердие» не совпадает с русским, сугубо интимным, — любопытна эта особица. Она не обязательно в деньгах выражается.

И вот когда наши волонтеры стали работать в больницах, особенно в домах престарелых, знаете, о чем просили пациенты? Не столько приносить еду, ухаживать за ними, менять белье — то, что нам казалось актуальным. Нет, о другом, — разговаривать, общаться с ними. Рядом с нами очень много одиноких людей. Мы все, в сущности, одиноки.

— Вы пишете о том, как в блокаду ленинградцы поднимали на улице упавших от голода абсолютно незнакомых людей. Как в окопах было немыслимо пройти мимо раненого — неважно, из какой он части. Неужели это всеобщий закон: человек, попавший в беду, более чуток и отзывчив к чужому страданию, чем сытый и благополучный?

— К сожалению, это так. На фронте мы были добрее друг к другу, чем сейчас. Возможное объяснение состоит в том, что сегодня для достижения коммерческого успеха надо уметь работать не жалея ни конкурентов, ни собственный персонал. В рыночных отношениях люди ожесточаются. Я не говорю про мошенничество, аферы. Я имею в виду, что даже честный предприниматель вынужден довольно жестокими методами зарабатывать успех.

И что получается? Тот, кто не вовлечен в рыночную борьбу или несостоятелен в бизнесе, имеет больше шансов сохранить человеческие чувства, но не настолько богат, чтобы материально поддержать слабого. С другой стороны, от богатых людей и предприятий можно ожидать помощь социальной сфере, они считают себя как бы в долгу перед культурой, но хотят помогать в обмен на пиар.

— В долгу или «как бы в долгу»?

— Как бы в долгу. На самом деле их щедрость во многом продиктована стремлением «засветиться», для них это рекламная акция, а чистой, альтруистической заботы о культуре и ее творцах недостает. Но пусть это будет помощь по расчету! Пусть государство примет законы о поддержке меценатской деятельности, одними призывами тут не обойтись.

— Вы считаете, на рынке вовсе нет места для милосердия?

— Многое зависит от человека. Вот, для примера, Игорь Дмитриевич Спасский, сочетающий талант ученого, организатора с энергией бизнесмена. Он академик, руководитель КБ «Рубин», загружен выше головы делами государственной важности.

Тем не менее пришел к нам в благотворительный фонд Д. С. Лихачева. Я пригласил его просто в силу наших добрых отношений, рассказал, чем мы занимаемся, — к тому же он знал Дмитрия Сергеевича.

А вскоре выяснилось, что после этой встречи Спасский по собственной инициативе разослал влиятельным людям из мира бизнеса письма с рассказом о фонде и с просьбой помочь в его деятельности. И, представьте, некоторые откликнулись на его призыв. Что это было? Я Вам скажу: редкий, но очень приятный пример милости, идущей от сердца, то есть милосердия.

— Вам тоже приходится обращаться к разным «денежным мешкам» за помощью для деятельности фонда и для других нужд. Справляетесь с ролью просителя?

— Ломать шапку из-за денег — тяжелая обязанность. Иду на поклон без особой радости, только по необходимости. Те, у кого просишь, делятся на две категории. Представители первой, более многочисленной, говорят: да, это важно, подумаем, проконсультируемся, обсудим на совете директоров. На этом обычно все заканчивается. Но есть по-настоящему деловые люди, которые, в знак уважения к Лихачеву или осознав значение программ фонда, идут нам навстречу.

Нам ведь что мешает? Отношение к фондам сегодня подозрительное. Появилось довольно много структур, «благотворительных» только по названию, которые и себя дискредитировали, и бросили тень на других. Те, кто в них поверил, сотрудничал с ними, разочарованы, раздражены. Попробуйте-ка переубедить человека, потратившего деньги впустую! Все это настолько затрудняет нашу работу, что иногда хочется махнуть на нее рукой и отказаться. Она и без того требует много времени и сил, отвлекает меня от литературных занятий.

— К Вам наверняка обращаются с личными просьбами: одолжить денег на лекарство больному ребенку, на билет?.. Как реагируете?

— Если двести — триста рублей — могу дать. Если больше… Знаете, литератор сегодня в материальном плане — совсем не то, что в советское время, когда мои книги выходили миллионными тиражами. Нынешний писатель, издающийся тиражом в три-пять тысяч экземпляров, жить на литературный заработок почти не может. Мне помогает пенсия. А пенсионер как меценат — это не фигура.

— А нищим подаете в подземных переходах?

— Раньше всегда подавал, меня отец к этому приучил. Он никогда не проходил мимо нищего, чтобы не дать ему какую-то мелочь. Особенно в маленьких городах, где прошло мое детство, — Старая Русса, Пестово, Боровичи, Анциферово, — там это было принято, и нищих-то было немного, — обычно они на церковной паперти стояли. А здесь, в Питере, к сожалению, жизнь отучила давать милостыню. Наша пресса так долго и успешно разоблачала городских попрошаек, показывая, как эта организованная система зарабатывает на жалости людей, что доверие к нищим было подорвано. Вы им верите?

— Очень выборочно.

— Наверное, потому, что невозможно отличить действительно нищего от жулика. Я думаю, то, что делает наш фонд организованным порядком, эффективнее. Мы ведем научно-исследовательские и просветительские программы, опекаем Дом призрения для девочек-подростков, Покровскую общину, больницы, госпиталь. Это реальные люди, которым нужна помощь, — и мы ее оказываем.

— Насколько милосердие связано с религией?

— На это я тоже пока не могу ответить. Мне кажется, трудное дело милосердия легче дается людям, верящим, что Господь видит их усилия. Неверующим сложнее: о том, — что они делают без огласки, известно только их совести. Точно знаю одно: когда помогаешь другим, самому становится легче.

С философской точки зрения жизнь человеческая не имеет смысла. Какой, в самом деле, смысл, если все неизбежно кончается смертью? Как писал Державин, «река времен в своем теченье уносит все дела людей…» Небольшой, частный смысл жизни можно найти в том, чтобы помогать другим. Любить их, сочувствовать им — в этом все-таки назначение человека. Ничего другого не остается.

Занимаясь обществом «Милосердие», я видел, как ребята-волонтеры сутками дежурили в больницах. Или сколачивали деревянные помосты, чтобы помочь инвалидам-колясочникам попасть в театр, в музей (тогда не было лифтов ни в Русском музее, ни в Эрмитаже), а потом развозили их по домам. Это была тяжелая работа за «спасибо», хотя даже элементарной благодарности они иногда не получали. Но у них возникало чувство самоуважения: они сделали что-то доброе, полезное, пусть анонимно. Это очень хорошее чувство, которое трудно объяснить, его надо испытать. И тогда захочется повторить этот опыт.

2005