3. Воины

3. Воины

Где поднят русский флаг, там он никогда не должен быть опущен

Телеграмма 30 августа 1889 года

Парень с острова Буяна

— Бей его! — заорал краснорожий китобой, налетая на молодого человека в тёмном пасторском сюртуке. Ничуть не смутившись, тот отклонился, пропуская удар мимо, и ловко подставил задире ножку. Американец грохнулся носом в пыль.

— Ах, чёртов святоша! — кинулись на помощь остальные моряки, а их было пятеро. Девушка-гавайка, прятавшаяся за спиной парня в сюртуке, пронзительно завизжала.

Она решила пойти с матросом за пару серебряных долларов. Но матросы подступили вшестером, и девушка сказала «Нет». Едва началось бесчинство, возник этот сюртук и сказал: «Прекратите». Ему посоветовали убираться к дьяволу, а он…

…рассмеялся.

Дело было в Гонолулу, городе королей. На остров Оаху, где сходятся морские пути Тихого океана, сплываются все корабли, чтобы загрузить свежую еду и воду на месяцы китовой ловли.

Занесённую руку с ножом сюртук сломал тростью на лету, другому драчуну трость пришлась по шее, а третий получил удар в то место, которым грешат. Сюртук орудовал палкой метко, легко и ужасно, как шпагой.

Отступив, американцы засвистали, подзывая своих — тут, в порту, шлялось много зверобоев из Нантакета. Молодой человек, похожий на духовного студента, указал гавайке — «Беги!» — и приготовился к отпору.

Пожалуй, здесь бы его жизнь и кончилась, поскольку на шум драки бежала дюжина «бостонцев», как по старинке звали гостей из Штатов. Но сюда же спешил пяток молодцев в фуражках-бескозырках, чекменях и шароварах:

— Эй! Стой! Все на одного?

Даже чёрный верзила, прихвативший с корабля гарпун, смутился, увидев, что казаки держатся за рукояти сабель.

— Он вступился, как положено, — на грубом английском объявил подхорунжий, тряхнув чубом. — А ваши вздумали насильничать. Так страже короля гавайского и скажем. Ну, будем ждать стражу — или разойдёмся?

Бостонцы ответили матерным лаем, грозили, трясли кулаками, но в драку не лезли. С ножом на саблю не пойдёшь.

— Ещё увидимся!

— Потом сквитаемся!

Ушли, злобно оглядываясь и плюясь табачной жвачкой.

— А ты мастак махать дубиной, — подхорунжий хлопнул парня по плечу. — Из лютеран будешь?

— Весьма признателен, господин унтер-офицер. Иоганн Смолер, к вашим услугам, — ответил по-русски малый в сюртуке, оправив платье. — Я прусский подданный, путешествую по делам науки.

— Ишь, далеко занесло из Неметчины!

— Командирован для изучения этнографии, в частности, Северной Океании.

— Слишком ладно говорит, — заметил кто-то из казаков. — Знать, нарочно готовился.

— Это моё… — начал было с пылом молодой пруссак, но осёкся. — Да, я специально учился. Мои бумаги подписаны вашим посланником в Берлине.

— Проверим, — многозначительно кивнул подхорунжий. — В наши земли без паспорта муха не прошмыгнёт.

— Никакого вопроса нет, — отрезал Володихин. — Власть империи объемлет всё — землю, недра, морскую бездну и простор небесный. Каждое беспаспортное чудище, объявившееся в пределах России, должно назвать своё имя, сословие, род занятий и вероисповедание, после чего надлежит занести его в соответствующую графу реестра. У нас всё просто! **

Разбирательства о стычке в порту не последовало. Власти сочли, что раз драчуны разошлись, а жертв и увечий нет, то инцидент исчерпан. Но вечером в гостиницу к Иоганну Смолеру пожаловал видный гаваец со слугами — судя по толщине брюха и богатству наряда, некто из вельмож Камехамехи III.

— Мне рекомендовали вас, как человека честного и достойного доверия. Вы следуете к Елизаветинским островам? Не затруднит ли вас передать частное письмо коменданту? Вручить послание лично, без свидетелей. Вот двадцать долларов за беспокойство.

«У них странное понятие о стоимости почтовых услуг, — подумал этнограф, взвешивая в ладони плотный конверт с печатями. — Либо это письмо очень важное. Не слишком ли быстро меня втянули в интриги?»

«Мой путь, — писал Иоганн, — продолжается на бриге „Аскольд“ в обществе казаков и крестьян-переселенцев. В течение века русские заселяют самую восточную окраину империи, причём, на мой взгляд, добились тут большего, чем в лесной Сибири и ледяной Камчатке».

— Расскажи-ка, Иоганн, — подсел чубатый подхорунжий, — какое ты задание имеешь из Берлина? Может, тебе поручили чего? Знаешь, выпей со мной. За здравие государя Николая Палыча! Пьём стоя. Ура!

Встали. Отказаться от такого тоста Иоганн не рисковал — зачем напрасно раздражать лихих удальцов?

— Сильно, — выдохнул этнограф, приняв протянутый солёный огурец.

— Гляди-ка — немчура, а спирт хлещет, не морщась, — восхищённо толкнул один казак другого в бок.

— Так это не водка? — Иоганн захлопал светлыми ресницами. Хмельное накатило, даже слёзы в глазах выступили.

— Ну, мы так шутим, — чуть смутился подхорунжий. — Не обиделся? Вижу, нет. Тогда по второй! за государыню императрицу!

Ать-два, дело быстро спорится. Помутневшие, расстегнув верхние крючки на платье, этнограф с казаком сидели в обнимку, раскачиваясь в такт морским волнам, хрустели огурцами и порою целовались.

— Ты, брат немец, хват! Эк их раскидал, бостонцев-то.

— Я есть фехтмейстер. Я сражался на рапирах в универисте… ниверст… инверсите…

— Плюнь! Дай, я тебя облобызаю.

— Тьфу!

— Да ты пьян! На мой чекмень плевать не смей! Что есть форма? Она есть казённое платье, данное нам от щедрот… Не знаешь? Эх ты, ганс!

— Я не Ганс.

— Как же? И-о-ган.

— Ян! Я — венд. Рюген, Мекленбург — ферштейн? Рюген — это остров на море. Только — штиль, тссс! В Пруссии не любят — знать, что они славяне. Там все… даже Бисмарк, бешеный депутат ландтага — венд. Его бабка не знала ни слова по-немецки… Рюген, да! Руян, Буян — это мой остров.

— А-а, — очнулся подхорунжий, — мимо острова Буяна, в царство славного Салтана!

— Ян Смоляр — это я. Мои предки… варили смолу, покрывали ей ладьи. Пираты!

— Ага. Честь имею — Бобылёв Матвей, Паланского полка. Но пираты? где, в Балтике? Это ж тихая лужа! Вот у нас — настоящие пираты. Бостонцы, в гроб иху мать… Когда мы Аляску брали, они уже нам гадили. Был такой Барбер — слыхал? Индейцам ружья давал, Ново-Архангельск громил. Потом его в Камчатку занесло, с ума сошёл и застрелился. Так-то, брат! Кто на нашу землю ступит, сразу ум долой. Ты смотри, осторожней ходи!

Иоганн тёр лоб, чтобы согнать пьяную муть. Запомнить, записать… Живые сведения, прямые свидетели событий — в Европе этого не будет.

— Вон, в трюме на баке паланы сидят, — горячась, продолжал Бобылёв, — так перепуганы, даже на палубу ни шагу. Их с острова Любавы бостонцы схитили, тюленьи охотники. Мужикам — неволя, баб — в полюбовницы. Дай простор американам — всех в арапы запишут и хлыстом погонят. Ловко им на слабосильных налетать! Для таких гостей у нас фрегат «Волга» и корвет «Амур» — догнали, показали, где раки зимуют… Жаль, мал отряд — все острова дозором не охватишь.

— Ваше высокоблагородие? — свирепо откозырял Дивов полковнику.

— Водка?.. Ром? — принюхался Володихин. — Ну, ваше счастье, что на ногах держитесь. Получите предписание. Поплывёте на «Хищнике» с Квальей как командир морской пехоты. Пришли ряпунцы на байдаре — у Цупки замечены два корабля без флагов. Остальное вам сообщит Квалья.

— Разметелим в прах, — продолжая злиться, Дивов заложил бумагу за отворот мундира. — Океан будет наш! **

— А где база вашей морской полиции?

— Нет, ты лучше скажи, зачем вы онемечились, обасурманились?.. Э-э, брат, да ты сидя спишь! Никак, на боковую собрался?

Так и повалились, рядышком. Утром, освежившись рассолом, продолжили:

— Как же вы немцу поддались, а?

— Матвей, твои упрёки не по адресу. Тому шестьсот лет, когда наш Вислав стал князем короля Рудольфа. Нас теснили. Вы переживали татарское нашествие и не могли помочь.

— Вишь, плохо обернулось. Значит, вас отрезали! Ничего, Ян, дай срок — мы Рюген вернём. Надо было раньше! заодно, как в Париж на Бонапарта ходили…

Матери-крестьянки наставляли смирных дочек:

— Вон он, немец-лютер, еретик-то… Нечистый. С ним ни сесть, ни говорить, ни близко подходить нельзя — тотчас осквернишься.

Но вольный ветер и простор так дурманили после сырой тесноты трюма, что светловолосый «немец-лютер» с его открытой улыбкой казался очень даже миловидным. Вдобавок, складно говорит на русском языке. А корабельное житьё-бытьё такое, что иной раз невольно столкнёшься:

— Ах!

…и рассыплешь с перепуга целое ведро картошек, несомое на камбуз.

— Извините, барышня, я так неловок! Позвольте вам помочь.

— Да уж ладно, я сама.

— Нет, позвольте! Я смущаю вас?

Голова к голове, согнувшись, неизбежно и рукой заденешь, и вдохнёшь. Фу, грех какой, чем от него так сладко пахнет?

— Это лаванда. Такие духи приличны для моей фамилии. И камень в перстне — альмандин, — положен мне по гороскопу.

— Вы в звёздные альманахи верите? Это нельзя, не от Бога.

— Отчего же? Звёзды — ангелы, божьи вестники…

— Настька! — зычно позвали издали. — Где тебя носит?! Палуба — пять сажен, и на той заблудилась, прости Господи!

Страна Русалия

«Они говорят, что капитан Иван-да-Марья открыл на востоке заветную страну Беловодье Заморское, — продолжал Иоганн путевые заметки. — Это сказочная обитель красоты и истины, куда попадает лишь избранный. Переселенцы ждут вечной молодости и жизни без смерти… Речь идёт о трёх островах, где туземцы не знали металлов и даже гончарного круга. Происхождение сих аборигенов неясное. Они называют себя тиетен, а русские прозвали их тетенцами».

Елизаветинские о-ва — самые западные из о-вов Русской Океании; центр группы соотв. 33°7’ с.ш. и 158°36’ в.д., простираются с С на Ю на 203 км. Площ. 2495 км2.

Этногенез тиетенов установлен в 1960-ых ленинградским лингвистом и антропологом Ю. Пономарёвым. Около 7500–6500 гг. до н. э. австронезийцы с юго-востока Китая по течению Куросио достигли Русской Океании и заселили вначале Посольские, затем южные Переливные, а потом Елизаветинские о-ва.

«Мы пришли к острову Долгому, — заносил Иоганн в тетрадь. — Здесь в глубине бухты стоит город Святск; его окружают изжелта-белые горы, поросшие пышным лесом. Вид напоминает меловые скалы на дорогом моему сердцу Рюгене, у родного Зассница. Порою кажется, что я обогнул земной шар и вернулся туда, откуда начал своё путешествие».

— Ваши бумаги не вызвали у меня сомнений, герр Смолер. — В устах русского коменданта это звучало как похвала. — Вас будут сопровождать два казака. Их содержание вы оплатите из своих средств.

— Я уполномочен вручить вам ещё один пакет. Его мне передали на Гавайях.

Сломав печати и вскрыв письмо, комендант внимательно прочёл его, и по мере того, как он читал, лицо его омрачалось. Под конец он хлопнул бумагой о стол и выругался.

— Боюсь, герр Смолер, ваша экспедиция затеяна не вовремя. Если она сорвётся, то не по моей вине.

— Могу ли я узнать…

— Англо-французы намерены атаковать наши владения на Тихом океане. Их эскадры приближаются, а мне даже не с чем отправить вас в ближайший порт на материке.

Иоганн приблизительно знал численность здешнего населения. Тысяч пятнадцать тиетенов, людей довольно робких, и три тысячи русских, считая женщин и детей. Острова обречены. Развязав войну из-за опиума, англичане атаковали Китай силами около 4000 штыков — и повергли его. Империю!

— Надеюсь продолжить работу после вашей капитуляции, — дружелюбно, с большим сочувствием сказал он коменданту.

Тот, казалось, не понял; вежливо кивнул и проводил Иоганна до двери.

— Еду я в печке оставила, — сказала хозяйка Алёна, перевязанная шалью крест-накрест, с туго повязанным на голове платком. — Сами справитесь? Сынок остаётся, он стол накроет. Стаха, покормишь господина немца.

— Не, мам, я с тобой! — заныл мальчишка.

Постоялец нет-нет да поглядывал на старшего паренька, стоявшего рядом с хозяйкой. Угрюмый, настороженный, он сжимал древко короткой пики с грубо кованым наконечником. «Ро-га-ти-на», — повторил про себя Иоганн. Правый глаз паренька — карий, — следил за каждым движением немца. Левый — с бельмом; со лба на бровь тянулся косой шрам, на скуле белел второй, как продолжение.

«Это не её сын. Она молода иметь сына таких лет. И он тетенец, если не ошибаюсь. За-хар-ка… Значит — Захар, Захария».

— Надолго ли уходите?

— Как скажут. Рыть батареи под пушки. Стаха, отчепись от юбки! Мал ещё с киркой, с лопатой управляться! Кто за домом смотреть будет, а?

Сходя с крыльца, Захарка оглянулся на постояльца. Плохой взгляд, недоверчивый.

«Он ходит за ней, как телохранитель. Слуга? каюр?»

Поев, Иоганн отправился гулять.

За ночь всё изменилось. Вместо неторопливости — решимость и поспешность, общее целеустремлённое движение. Этнограф озирался почти растерянно, в недоумении. Святск расходился по сторонам — с шумом, с песнями, с шанцевым инструментом. Верхами проехали хмурые казаки с пушечкой на конной тяге, даже не взглянув на немца, среди них — подхорунжий Бобылёв.

Вокруг Смолера на улице стало пусто, одни собаки поворачивали в его сторону носы и встряхивали ушами.

«Я здесь чужой, поэтому я одинок. Но разве это повод для уныния? Надо собраться с духом и приняться за свою работу!»

Прошли под началом корабельного кондуктора тетенцы с лопатами на плечах — русые волосы перетянуты по лбу ремешками, глаза раскосые, лица широкие, но в одежде — ничего туземного, все наряжены на русский манер. Разве что обувь — вроде мокасин, — выглядит своеобразно. Да, у Захарки на ногах такие же…

«А где приставленные ко мне надзиратели? Должен ли я обратиться к коменданту, или могу разгуливать свободно?»

Несмотря на военные приготовления, Святск выглядел мирно. Совершенно не верилось, что на тихий остров надвигается вражеская эскадра, что сюда дотянулась с другой стороны света Крымская война.

Иоганн решил выйти за черту города и направился по улице к горам. Заставы с привычным шлагбаумом он не увидел, зато встретил седоусого старика в форме морского офицера, с тростью, бодро хромавшего в сторону пристани.

— Рад приветствовать. Иоганн Смолер, к вашим услугам.

— Благодарю. Наслышан. Будем знакомы — Марушкин, Иван Михайлович. — Старик крепко пожал руку немца. — Где определились на постой?

— Капитан Иван-да-Марья? — вырвалось у Иоганна.

— Капитан-лейтенант, в отставке, — сердито поправил седоусый. — Вижу, изучение этнографии началось блестяще — уже нахватались местных россказней. К слову — на выходе из города вас завернут обратно, там стоит караул. Идите со мной, будет меньше хлопот.

…— Я прибыл сюда мичманом, с кораблём Крузенштерна, — вспоминал старик, глядя на голубую бухту, — а камергер Резанов приказал дать мне солдат и припасы. Мы расстались на Камчатке. Резанов поплыл в Аляску, потом в Сан-Франциско… у него был роман с Кончитой Аргуэльо, но увы — он умер в Красноярске. Так и не свиделись больше…

Звон и железный стук доносились от портовых мастерских — там ковали штыки и наконечники для пик. Иоганн увидел, как устаревшие кремнёвые замки ружей переделывают в пистонные. В стороне звучали выстрелы залпами. Здесь общее напряжение виделось явственно — унтер-офицеры обучали штатских стрельбе и штыковому бою, другие учились тушить пожары и переносить раненых в лазарет.

— Вы намерены обороняться? — осторожно спросил Иоганн. — Против превосходящих сил?..

— А зачем мы город строили — врагу на добычу? — Марушкин строго взглянул на немца. — Я тут скоро полвека живу, всех тетенских вождей в трёх коленах знаю, лексикон их составил, женат на тетенке — и после этого сдать Долгий?.. Вы что-то хотели спросить о туземцах. Я в вашем распоряжении — спрашивайте, пока есть время.

— Говорят, вы у Иван-да-Марьи побывали? — как бы невзначай спросила Алёна, поставив перед постояльцем дымящий чугунок с картошкой. — И всё пишете, пишете…

— Да. — Иоганн, не глядя, взял ложку как левша и попытался зацепить еду. Стаха прыснул, наблюдая за немцем. Во, книгочей! Перо в чернило, глаза в тетрадку, да ещё ложку в рот. Как пить дать, мимо пронесёт.

Напротив, Захар смотрел на гостя жёстко, пристально.

— Господин Марушкин чрезвычайно эрудирован. Его записи бесценны. Он позволил мне… Вот, послушайте! — Немец принялся читать из тетради: «Орудия их каменные, деревянные и костяные. Они строят свои хижины на земляных насыпях, роют канавы для орошения. Пищей им служат просо, клубни, сладкий тростник, мясо свиней, овец и собак, а также рыба, устрицы и каракатицы. Между островами плавают на выдолбленных лодках. Также тиетены мастерские пловцы и ныряльщики…»

— Верно, — кивнула Алёна, присев на скамью у стола. — Из тростника мы варим патоку. Захарка управляется — он у меня за мужика.

— Это мужская работа, — впервые за всё время проговорил паренёк, поймав любопытный взгляд немца.

— Спасибо, очень вкусно.

— Ма, он картошки патокой полил, — шепнул Стаха. — И сверху посолил…

— Молчи, неслух. — Алёна так же тихо угостила мальца подзатыльником.

— Или вот, великолепное наблюдение — «Языческие игры тиетенов, весьма далёкие от нравственности Христианской, вместе с их умением долго плавать и глубоко нырять создали мнение, что сии земли населены русалками».

Сурово сжатый рот Захара растянулся в сдержанной улыбке; шрам на скуле порозовел.

— Ну, теперь-то они Пасху празднуют, — усмехнулась хозяйка. — А что нагишом плясали — это было. Кто первый приехал, те рассказывали…

— Вы перескажете мне? — вмиг загорелся немец. — Пожалуйста, Елена! Я хорошо заплачу. Если вы заняты днём, я куплю свечей.

— Мыться будете? — Хозяйка вернула его из мира науки в реальную жизнь. — Захарка, воды натаскал? Иди, разводи огонь. Баня хорошая, не сомневайтесь. Ещё мой строил…

«Ишь ты, как назвал — Елена» — тепло подумала она.

Парная — это невообразимо! Захар нахлёстывал веником, немец стонал и краснел, как варёный. О, вот она, этнография! всё надо отведать самому!

Охлаждались квасом, сидя рядышком на лавке. Иоганн невольно поглядывал — грудь паренька покрывали примитивные татуировки цвета сепии: круг с лучами, спираль, линии-волны.

«Солнечный знак, символ змеи, море. Боже, какая глубокая древность!»

— Захария, ты веришь в старых богов?

Тот помотал головой:

— Нельзя. Батька-поп сказал — то смертный грех.

— О них рассказывают? Мать, бабка?..

Захарка не ответил.

Солнце опустилось в океан, куда-то в Японию. Распаренный, немного одуревший Иоганн глядел то в записи, то на хозяйку, обмотавшую влажные волосы полотенцем на манер тюрбана.

— Сказывают, тетенцы из воды вышли по божьему велению, — говорила Алёна вполголоса, как о большой тайне. — Они в воде жили, греха не знали и взмолились: «Боже, дай нам землю, чтобы тебя славить». Такие невинные, как Адам с Евой до падения. Но Библию себе спросить забыли, остались в невежестве. Потому Иисус дал знамение старцу: «Ступай к Белым водам, наставь моих чад». Он сперва у Бела-моря в Соловках спасался, а после в книгах нашёл, что те воды — на восходе. И они там — светлые, как ангелы, как дети…

Дух немецкой лаванды кружил голову.

Стаха, умаявшись за день, заснул, привалившись к мамке. Она бережно взяла его и отнесла на лавку у стены.

Огонёк свечи — восковой, как в церкви! — озарял задумчивое, мечтательное лицо немца, замершего с пером над тетрадью.

Будто ангел в Святске появился, прилетел на крыльях-парусах.

«Пожалуй, если их отмыть — европейских-то, — так совсем на людей похожи, даже собой хороши».

— Елена, вы верите, что на вас нападут с моря?

— Нападали уже. — От воспоминания стало темней на душе. — Китобойцы из Америки нет-нет да приходили. Их не угадаешь, с миром или как явились.

— Да, я слышал от Бобылёва — «Волга», «Амур», морская полиция… Но здесь так славно! это действительно место для ангелов. Нельзя представить, что тут можно грабить и творить насилие. Белые горы, лес как бархат…

— У Захарки спросите, когда он говорить захочет. — Алёна нашла в темноте блеск бдительного карего глаза. — Он видел, кто сюда бывает. Мальца — и того полоснули… С тех пор пришлым не верит. Кто с моря, одет не по-русски — тот бостонец и убийца.

— Вы тоже приезжие…

— Мы здешние. Захарка, иди спать! чего глазеешь? У нас взрослый разговор.

Недовольно помедлив, паренёк ушёл.

В тот миг, когда хозяйка с постояльцем словно начала дышать одним дыханием, раздался набатный звон.

Иоганн выскочил на двор. Следом — в одной рубахе, с рогатиной, — Захарка. По Святску слышался лай собак, доносились громкие людские голоса; загорались фонари, и раздавался лязг металла о металл.

— Вон, глядите! — оказавшись рядом, указала рукой Алёна.

На одной из гор, смутно видимой как тёмная громада, пылал сигнальный огонь.

— Война пришла, — перекрестилась хозяйка.

Иоганн остро, болезненно ощутил себя чужим.

«Я — иностранный подданный, — напомнил он себе, подавляя чувства, — нахожусь под защитой правил ведения войны. Мне не должно быть дела до этих событий. Главное, чтобы уцелели записи Марушкина… и мои».

Ангелам тут не место

Командование союзников решило атаковать русских по схеме Помпея Великого — Divide et impera,[8] то есть разбить их по частям, но одновременно.

Напасть на Паланские острова было рискованно — там, в порту Александров, находились главные силы Русско-Океанского наместничества; вдобавок, недалеко остров Корабельный — из Нового Кронштадта может придти помощь. Вначале надо отрезать колонии от близких континентальных баз; тогда наместничество само падёт в руки победителей, как перезрелый плод.

Лорд Пальмерстон, автор звонкой фразы «Как тяжело живётся на свете, когда с Россией никто не воюет!» наметил цели для десанта — Петропавловск на Камчатке, Святск на Долгом и Острожек на Рурукесе. Владения царя Николая будут рассечены натрое и методически захвачены.

Против Елизаветинских островов был отправлен лучший отряд «китайской» эскадры адмирала Стирлинга, поднаторевшей в расправах над непокорными. Зря, что ли, взяли Гонконг, обобрали Поднебесную на миллионы долларов и принудили открыть пять портов для торговли! Пусть китаёзы курят опиум до сумасшествия. Обкуренными проще править.

Надо срочно урвать себе часть океана — а то весной американцы силой взломали наглухо закрытую Японию, заставили сёгуна подписать договор в Канагаве.

Так отряд коммодора Фарли оказался у Святой бухты — фрегаты «Грифон» и «Кардинал», бриг «Шарлемань» и пароход «Дракон». Экипажи и морпехи — без малого 1800 человек с дальнобойными штуцерами. 120 новейших пушек и бомбических орудий.

Пока пароход, пуская из тонкой трубы драконий дым, делает промеры у входа в бухту, а победители (в том нет сомнений!) любуются прекрасным островом и смеются над жалким городишком, самое время вспомнить историю этих краёв.

В начале было Море, и айны называли его Атуй или Руру, а океанийцы — Моана. Но когда жёлтая раса хлынула из глубин центральной Азии, вытесняя, убивая и подчиняя европеоидов южного Китая, это было просто Море, таинственное и великое.

В науке эта раса белых именуется австронезийцами. Они изобрели каноэ с аутриггером и парус, возводили ступенчатые храмы, поклонялись Солнцу и змее. Около 10 000 года до н. э. они по Берингийскому мосту проникли в Америку, а когда сухопутный перешеек скрылся под водой — продолжали плавать морем на юг Аляски и запад Канады.

Они не хотели сливаться с монголоидами (к слову — именно так получились малайцы), а потому сели в свои лодки и поплыли кто куда. Их странствия растянулись на тысячелетия — нам такой туризм не по плечу!

Австронезийцы первыми на рубеже эр высадились в Новой Зеландии (людоеды-маори опоздали лет на тысячу), но построенный ими город в лесу Вайпуа засекречен из соображений толерантности до 2063 года. То есть раскопки его запрещены. Такая вот занимательная археология… а то ведь получится, что каннибалы — не первопроходцы.

Не все уплыли далеко — скажем, айны закрепились в Японии. Со временем туда из Кореи продвинулись предки нынешних японцев. Айны злобно отбивались и приобрели славу несравненных воинов. Недаром считалось, что в сражении один айн стоит ста японцев!

Будущие японцы сделали чисто азиатский вывод: «Если врага не сокрушить, то надо приручить». В итоге айны стали основой сословия самураев, а также династии микадо. Им же принадлежат религия синто, каратэ, саке, обычаи вспарывать себе живот и лакомиться печенью противников. Подлинные же японцы — маленькие, робкие коротконожки, чей потолок — зарезать спящего (см. ниндзюцу).

Но — как не все австронезийцы согласились стать малайцами, так не все айны бросились записываться в самураи. Кое-кто бился до последнего, оставаясь верным принципу европеоидов «Умираю, но не сдаюсь!» Отступая с потерями, они перешли с Хоккайдо на Курилы… откуда было рукой подать до Русской Океании.

Но чтобы её так назвать, надо было придти русским. И они явились.

Поначалу их деятельность выглядела (и была) противоречивой. С одной стороны — грамотность, православие, новые формы культуры и хозяйства, рогатый скот, полезные злаки и овощи. С другой — экспедиции за недоимками и беглыми, сбор ясака (и откровенные поборы), грубое насилие, взятие заложников. Указ Екатерины II от 1779 года о свободе «мохнатых ряпунцев» и отмене ясака не соблюдался. Из местных жителей формировался слой каюров — полурабов на службе у промышленников. Русские не брали с собой на острова женщин; как следствие браков между русскими, айнками и ительменками сложилась метисная общность «лотарей».

Та же картина была на Аляске и в Русской Америке. Бои с местным населением шли с переменным успехом, но в целом прогрессоры двуглавого орла упорно теснили и ассимилировали туземцев. Более-менее успешно дрались индейцы-тлинкиты… если Барбер продаст им ружья и порох в обмен на пушнину и женщин. Хотя и характер индейцев что-нибудь да значит. Всё ж таки Виннету, потомки гордых австронезийцев.

С нашей стороны им противостояли такие Шеттерхэнды, что невольно залюбуешься. Взять хотя бы лейтенанта Хвостова, прославленного известной рок-оперой. Вспомните: «Вступя на судно, открыл он то пьянство, которое три месяца к ряду продолжалось… выпил 9? вёдр французской водки и 2? ведра крепкого спирту… споил с кругу корабельных, подмастерьев, штурманов и офицеров. Беспросыпное его пьянство лишило его ума…» Но тот же Резанов с восторгом писал о Хвостове: «Одною его решимостью спаслись мы, и столько же удачно вышли мы из мест, каменными грядами окружённых».

Пока Резанов крутил амуры с Кончитой и обмурлыкивал её папашу, лейтенант Хвостов на «Юноне» (как делать нечего!) пересёк Тихий океан и заглянул на Уруп. Затем, на сорок лет опередив Невельского, он высадился на юге Сахалина в заливе Анива и водрузил русский флаг в большом селении айнов. Теперь ясно, чьи эти «северные территории»?

Мы опускаем ряд народов, близких, но непричастных к Русской Океании. Воинственные чукчи, принадлежащие к древнейшей ностратической расе, или полинезийский орден воителей-ареоев сюда вовсе не заглядывали. Оставим в покое и небоеспособных китайцев — чего тут говорить, если в 1644-ом трёхсоттысячная армия маньчжуров покрыла многомиллионную Поднебесную как туз шестёрку, а в 1979-ом армада вторжения Мао (около 600 000 голов) была вышвырнута из Вьетнама одним щелчком ополченцев.

Напоследок приведём мнение человека, который знал, что говорил. Этот англичанин, Тревенин, ходил гардемарином в последнее плавание Кука, затем служил в нашем флоте, выступал с проектом кругосветки (осуществлённой Крузенштерном и Лисянским). На 30-ом году жизни он погиб за Россию, командуя кораблём при прорыве шведского флота из Выборгского залива. То есть — истый вояка, которому не суждено умереть в своей постели.

Сей беспристрастный свидетель пишет о русских: «Нельзя желать лучших людей, ибо неловкие, неуклюжие мужики скоро превращались под неприятельскими выстрелами в смышлёных, стойких и бодрых воинов».

Поклонимся памяти честного храбреца и вернёмся на остров Долгий.

Иоганн Смолер был прав: «Вы тоже приезжие». Однако русские приходили, чтобы остаться навсегда, создать колонию в истинном смысле слова (латинское colonia означает «поселение»). Тело империи прирастало, сохраняясь цельным. А носители «бремени белых» — даже до слёз умиления обожая своих темнокожих нянь, — рано или поздно уплывали в Хоббитанию, к бифштексам и портеру, прихватив ящик (или тонны) туземного золотишка, статуэток и тому подобных безделушек, которые теперь всплывают на аукционах Сотби. «Придти и поселиться» сильно отличается от «украсть и смыться».

Истинное лицо приезжих благодетелей показал в «Мародёрах» Киплинг, отлично знавший своих героев: «Кто силён, а кто хитёр, / Здесь любой — матёрый вор. / Жаль, всего на свете не сопрёшь! Хо-рош! Гра-бёж!»

Итак, на Долгом русские — чужие, но полюбившие эту землю, — встретились с незваными гостями, пришедшими убивать и грабить.

Alien vs Predator[9]

Фредерик Фарли, коммодор флота Её Величества, взирал на берег сквозь подзорную трубу.

Всё в точности, как описывали американские китобои. Эти продажные молодчики за пару серебряных долларов — точь-в-точь как гавайские девки! — охотно рассказали об устройстве Святой бухты, оборонительных сооружениях и плане городка, где русские кормили их, снабжали всем необходимым и помогали чинить потрёпанные суда. Истинно бостонская плата за гостеприимство!..

Городок лежал в глубине бухты, словно жемчужина в приоткрытой раковине.

«Иван-да-Марья знал, где расположить порт. Недаром говорят, что Господь лично врезал эту бухту в сушу, чтобы дать место городу. Участков для высадки десанта мало. С трёх сторон горы и предгорные холмы. Две седловины с дорогами вглубь острова легко защищать малыми силами… Боновое заграждение… Всё равно им не выкрутиться».

Там, на берегу, определённо видели корабли противника. Казалось бы, ясно — имея втрое меньше пушек и бойцов, надеяться не на что. Только поднять флаг капитуляции и приступить к обсуждению условий сдачи.

Но над Святским фортом по-прежнему развевался русский крепостной флаг. Они вздумали принять бой?

— Ожидание затянулось, — промолвил французский капитан де Сангрэ. — Я возвращаюсь на «Кардинал» и жду вашего сигнала.

Корабли начали входить в бухту. Слышался лишь плеск волн, шорох снастей, свистки и крики команд. Город и берега были безмолвны.

И тут ударили пушки Северомыссской батареи, ближе всех к которой оказался левым бортом «Шарлемань».

— Началось, — вздохнул белоглазый голландец, всматриваясь в дымки, вылетавшие из леска на севере бухты. — Дьявол, они ловко замаскировали артиллерию! В жизни бы не догадался, что там скрыта засада. Ну, француза потреплют, пока он не возьмёт круто на зюйд!.. Ветер слаб; как бы паровику не пришлось брать их на буксир…

В порту Святска война застала иностранные торговые суда — бременский «Зеевульф» и «Марес» из Харлема. Экипажи изнывали от неопределённости и оттого, что кабак перестал торговать «ржаным вином». Ни ведро на вынос, ни даже чарки купить стало невозможно.

— Камрад, — душевно подступил голландец к Иоганну, — я видел у тебя фляжку. Я не прошу об угощении. Плачу три пиастра за глоток.

— Это не фляжка, ты ошибся. — Отогнув полу сюртука, Смолер показал заложенный за пояс револьвер «лефоше».

— Понятно, — подмигнул голландец. — Когда пойдёт неразбериха, можно будет поживиться. В таком деле надо иметь гарантии, верно? Удачи, камрад.

Иоганн был слишком взволнован, чтобы высказать голландцу свои мысли на сей счёт. Над бухтой гулко гремели залпы, испуганные чайки поднялись на высоту и жалобно кричали. Народ собрался на возвышенностях, наблюдая за боем и возбуждённо споря — потопят наши супостатов или те успеют убежать?

«Грифон» прикрыл побитого «Шарлеманя» огнём. Бомбы флагманского фрегата взрывали землю у самого бруствера и с грохотом лопались над батареей. Дым и гарь облаком заволокли лесок на Северном мысу, ответные выстрелы русских стихли, а на кораблях раздались восторженные возгласы.

«Посылайте десант, — просигналил Фарли капитану де Сангрэ. — Заклепайте пушки и захватите комендоров. Нам нужен этот плацдарм для наступления на город».

Затаив дыхание, люди на берегу следили, как с «Кардинала» спускают баркасы и десантные боты, как в них садятся морские пехотинцы. Человек триста с гаком! Заблестели вёсла, десант поплыл к разбомбленной батарее.

— А что Южномысская молчит? — шумели кругом, когда Иоганн проталкивался сквозь людское скопище, чтобы оказаться повыше, для лучшего обзора. — Им далеко, не дострелят! Эх, туда бы солдат — пушкарей-то на Северном мало!..

«Так быстро! — горестно подумал Иоганн, глядя за движением десанта. — К обеду они войдут в город. Увы, не за этим я сюда плыл — а придётся описывать разгром колонии… Силы слишком неравны, личная доблесть тут ничего не решит».

Дым над батареей рассеялся, баркасы и боты были почти у черты прибоя, когда грохот и огонь внезапно дали знать, что Северомысская жива. Водяной фонтан с обломками и телами людей взметнулся там, где миг назад плыл большой бот. Следом накренился и опрокинулся баркас, накрыв французов будто крышка гроба.

— Ура! — заорал берег, размахивая руками. Иоганн кричал вместе со всеми, захваченный их воодушевлением, хотя на его глазах гибли десятки людей.

Однако цель была близка, а морпехи не потеряли присутствия духа. Высадившись, они бойко построились в боевой порядок и дружно прянули к брустверу, за которым — как недавно им казалось, — никого не осталось в живых.

— Картечью! Картечью! — вопили в порту, словно их могли услышать на батарее. Кричавшие не знали, что картечи имелось всего на два заряда, а времени, чтобы снарядить уцелевшие пушки, не было вовсе.

«Их сомнут и растопчут», — мелькнуло в сознании Смолера.

Здесь произошло событие, первое и последнее в своём роде за всю историю Русской Океании. Началом его стал крик, ужасавший Европу со времён Тридцатилетней войны, когда вольная славянская кавалерия показала себя во всём кровавом блеске:

— Каза-а-аки!

Об этом сюрпризе бостонские китобои не могли поведать коммодору Фарли — посещая колонию в мирное время, они не видели казаков вместе и, что называется, в деле.

Французы дрогнули. Должно быть, сказалась историческая память тех времён, когда казаки гнали Наполеона из России, а затем гарцевали по парижским улицам. И вот — вновь эти жуткие всадники Апокалипсиса на огненных конях!..

Полусотня Паланского полка вырвалась из леска и врезалась во фланг десанту. Штуцерные выстрелы быстро смолкли, доносился лишь глухой, прерывистый стон: «А-а-а-а!» Казаки с невероятным проворством кололи французов пиками, делая выпады, будто шпагой; воздух дрожал стальными бликами. Вслед за казаками подоспела стрелковая партия, бегом посланная из Святска — это были моряки с «Аскольда» под началом мичмана; они ударили в штыки со стороны Северомысской.

Вскоре с десантом было покончено. Части морских пехотинцев удалось бежать к баркасам и отплыть, некоторые догадались бросить оружие и просить пощады, но многие остались лежать мёртвыми и ранеными на пространстве перед батареей.

Коммодор Фарли в бешенстве кусал губы. Вместо триумфального входа в городок и торжественного банкета — потери, отступление и дырявый «Шарлемань» на буксире! Не взять превосходящими силами скромный опорный пункт русских — за это в Лондоне не похвалят. Как бы не пришлось расстаться с должностью, а заодно и с честью…

Следует заметить, что коллега Фарли — контр-адмирал Прайс, безуспешно штурмовавший Петропавловск, — не стал долго размышлять, а покончил с собой выстрелом в сердце на глазах у экипажа. Русские, с уважением относящиеся к воинам (хотя бы и вражеским), выделили ему ровно столько земли, сколько заслуживает интервент. Даже назвали мыс, где похоронен Прайс, его именем. Вот, мол, ваше место — погост. Приезжайте чаще, мы ещё ям нароем…

Коммодор оказался не столь щепетилен в вопросах чести британского флага (тем более, погибли какие-то французы-лягушатники). Он только отвёл свою эскадру из бухты, чтобы поставить на якоря вне зоны огня.

Фарли ещё не сказал своего последнего слова. В его распоряжении по-прежнему оставался мощный контингент и артиллерия, числом стволов гораздо больше русской.

Страх и риск

Отпевали матросов, казаков и батарейцев, павших в схватке у Северомысской.

«Небольшая церковь Святска, — записал позже Иоганн, — была буквально осаждена толпой горожан и тетенцев, желавших выразить последнюю признательность людям, которые отдали жизни, защищая свою землю. Горе жителей было велико, но на их лицах я видел гордость и великое одушевление победой. Малый отряд сбросил в море сильного противника; все считали это большой честью для колонии и русского флага. Всеобщее сострадание вызвал мичман, приведший на помощь казакам стрелков-аскольдовцев — сей молодой офицер был наповал убит штуцерной пулей в грудь, — а замужние женщины особенно плакали над мальчиком немного старше Стахи».

— Как ребёнок оказался на батарее? — недоумённо спросил Иоганн, когда его оттёрли от самого меньшего из стоявших в ряд гробов.

— Из-за храбрости, — ответил мрачный, закопчённый кузнец и стал пробиваться к выходу; его ждали горн и наковальня.

— Фимка-то? Он кантонист, кокоры к пушкам подавал, — разъяснила немцу круглолицая женщина. — Его батька — Егоров, флотского экипажа кондуктор, третьим слева лежит. Так, обоих сразу, ангелы и взяли.

«Фимка… Значит — Ефим, Евфимий. Как я расскажу о нём дома? Там дети играют, шалят… А здесь под огнём носят пороховые заряды».

Панихида окончилась, прозвучало «Души их во благих водворятся, память их в род и род». Людской поток вынес Иоганна из церкви; очнувшись от тягостных дум, этнограф заработал локтями.

«Я должен обратиться к старшим офицерам».

Он нашёл их вместе — коменданта, старого Иван-да-Марью, капитана «Аскольда» и командира флотского экипажа.

— Господа, приношу извинения, если я вам помешал, но неотложное дело…

— Говорите, герр Смолер, — сухо молвил комендант, — только скорее.

— Прошу зачислить меня волонтёром в стрелковый отряд. Я хочу защищать колонию.

Офицеры молча переглянулись, затем комендант сказал:

— Вы иностранец. Пруссия в войне не участвует…

— Пусть моё подданство не беспокоит вас, — волнуясь, пылко заговорил Иоганн. — Прежде всего я славянин. Политика — дело государей и министров. Лично меня возмущает, что Европа вступилась за турок, против христиан… Здесь живут мои братья, я не могу остаться равнодушным. Уверяю вас — я буду полезен. Неплохо стреляю в цель, хорошо фехтую… вот только управляться со штыком я не обучен.

— Позвольте замолвить слово за герра Смолера, — подал голос седоусый Марушкин. — Имея с ним длительную беседу, я убедился — он человек искренний. Не льгот просит, а ставит на кон свою голову. Это по-нашему.

— Согласен, Иван Михайлович, — кивнул комендант. — Герр Смолер, вы приняты добровольцем. Я распоряжусь — вам выдадут оружие и определят в отряд. Принять у вас присягу и зачислить солдатом не могу — всё же подданство… Сражайтесь на свой страх и риск, как партизан. Что у вас говорят, отправляясь на войну?

— С нами Бог. — Иоганн по-военному отдал коменданту честь. На душе стало светло и легко, будто снялись грехи всей прошлой жизни. Преграда, разделявшая его с этими смелыми и чистыми людьми, пала, и он решительно шагнул на их сторону.

«Наверно, я был с ними всегда. Только условности велели мне считать себя чужим».

На «Грифоне» коммодор Фарли принимал капитана де Сангрэ. Командиры эскадры, подавленные первой неудачей и оттого злые, совещались о дальнейших действиях.

— От офицеров мне известно, что солдаты смущены присутствием казаков…

— Прошу вас, Огюст, называйте вещи своими именами. Ваши солдаты боятся этих дикарей с их пиками, хотя казаков меньше эскадрона.

— Их фланговый удар достаточно силён. Как-то ваши «красные мундиры» выдержат его?.. Эти русские — совсем не китайцы, с которыми вы имели дело.

— Там приходилось опасаться лишь маньчжуров. Тактически безграмотные, они, по крайней мере, обладали личной доблестью и не разбегались как крысы. Гибли, но не отступали, даже будучи в меньшинстве.

— В отличие от маньчжуров русские, будучи в меньшинстве, атакуют… Вы, случайно, не знакомы с их инструкцией «Наука побеждать»?

— Я далёк от желания изучать варварские книжонки. Давайте лучше ознакомимся с планом местности. У меня появилась плодотворная идея…

Командиры склонились над картой острова Долгого, изображая живую картину к песне «Вот в воинственном азарте / Воевода Пальмерстон / Поражает Русь на карте / Указательным перстом».

— Иван-да-Марья умно расположил город, но его ум не беспределен. Защищённый с моря, Святск беззащитен со стороны суши. Надо завладеть перевалами, где проходят ведущие к Святску дороги, и ударить русским в тыл. Если одновременно начать высадку десанта при поддержке корабельной артиллерии, дело решится в нашу пользу. Мы заставим их раздробить силы и тем самым ослабим. Казаки не смогут быть сразу в трёх местах!

— Идея и впрямь недурна, — признал де Сангрэ. — Завтра колония станет кондоминиумом Франции и Британии. Предлагаю выпить за нашу победу!

Фарли тонко улыбнулся, звякнув бокалом о бокал.

«Твоих „синих мундиров“ я брошу в атаку против портовых укреплений. Пусть отдуваются, пока мои „красные“ без хлопот войдут со стороны гор. Ваш самозванец Наполеон III[10] должен хорошенько заплатить за право совместного владения!»

— Если нарвёмся на русских, придётся стрелять и маневрировать. Или в вашу миссию входит написать труд «Сибирские рудники глазами очевидца»?

— Сибирь потом. Сначала острова. С тех пор как сказано «Britannia, rule the waves!», никто иной не смеет хозяйничать на море. Игра Испании давно закончена, — сэр Арчибальд снисходительно взглянул на капитана, — а русских следует раз и навсегда пресечь.**

Захарка впервые смотрел на Иоганна без малейшей тени недоверия — напротив, его карий глаз лучился восхищением.

— Вы… в армию вступили?

— Увы, Захария, я не могу присягать императору Николаю, ибо принадлежу к другому государству. Но ваше начальство разрешило мне служить по доброй воле, как волонтёру. Завтра я иду с отрядом на Ерохин перевал.

— Вот, — сияла хозяйка Алёна, — а ты сомневался! Господин Смолер у нас молодец.

— Настоящее. — Стаха трогал стоящее в углу ружьё. — Со штыком, во как!..

— А почему на перевал? зачем из порта уходите? — тревожился Захар.

— На море происходит нечто странное. — Иоганн решил поделиться воинскими новостями. — Пароход и бриг ушли на зюйд и норд по берегам. Перед этим они пересаживали солдат с корабля на корабль…

— Я тоже пойду, — обратился Захар к Алёне. Та сердито взмахнула руками:

— Ещё чего выдумал! Чай, не солдатский сын, тебе приказу не было! Сиди тут. Хочешь, чтобы дом без мужика остался?

— Это моя дорога. — Захарка набычился. — Я должен быть…

— В той стороне твоё селение? — полюбопытствовал немец.

— Молчал бы! — в сердцах обозлилась Алёна. Но юный тетенец упрямо твердил своё:

— Я — Ерохин, перевал — Ерохин. Там дорога в небо. Эруахин, она зовётся… это старый бог солнца. Нельзя чужому там ходить. Иначе грех будет…

— А, скажем, я — мне можно? — спросил Иоганн.

— Вы теперь свой.

Алёна еле уняла приёмыша с его бурчанием, уложила Захара и Стаху спать.

Дальше её разговор с Иоганном шёл тихо — и далеко, далеко, до утра.

От седловины Ерохина перевала дорога шла на север. Святск виделся словно игрушечный город — мозаика домов вокруг серой твердыни форта, а дальше — синева бухты. В голубизне над головой — ни облачка.

Иоганн оглядывался, наслаждаясь дивной и прозрачной панорамой.

«Прекрасное место! поистине священное… Дорога в небо открыта, осталось вступить на неё».

Утро заливало позолотой горы и леса, на высоте дышалось свободно; голоса разносились далеко и звонко:

— Не, англичанка сюда не пойдёт! Как им пройти?

— Откуда им знать, что дорога перекопана? Сдуру и попрут.

— Батарею бы настоящую врыть, не кое-как. И пушек не две, а четыре поставить.

— Верно, Сеня, инженер-поручик позабыл тебя спросить.

— Эй, немецкий! Тебя как звать?

— Называйте Иваном, — отозвался Иоганн, наблюдая за идущей вдаль белой дорогой. — Это будет точный перевод.

— Правда, что у англичанки под короной — рога?

— Королеву Викторию я лично не видел, только на гравюре и дагерротипе. Никаких рогов не замечал.

— Есть рога, — уверенно говорил здоровяк Сеня. — Чистая сатана.

— А, вон и подмога бежит! Захар, чего принёс? вали к нам!

— Это еда. — Запыхавшийся Захарка подал бойцам корзину. Рогатина, естественно, была при нём.

— Захария, ответь честно — тебе разрешили пойти сюда или ты ушёл самовольно?

— Иду-у-ут! — прокричал издали всадник, пыливший по белой дороге. Бойцы зашевелились, загудели; корзина вмиг была опустошена.

— Я останусь. — Захарка упёр древко рогатины в землю; карий глаз его смотрел твёрдо.

— Ваше благородие, — обратили внимание лейтенанта Гаврилова на нового бойца, — малый тетен к нам прибился. Гнать его?

Офицер смерил паренька взглядом:

— Охотник?

— Так точно, ваше благородие.

— Становись на левый фланг. Вперёд не лезь, держись между штыками. Ну! — Гаврилов огляделся, озирая обращённые к нему суровые, охваченные жаром и страхом лица. — Братцы, вот наше утро. Позади склон; отступать — перебьют. Впереди склон — нам подспорье. После залпа ударим с разбега в штыки, на «ура», а дальше — как Бог даст. Всем ждать команды! Комендоры, стрелки — до команды ни звука.

Красные мундиры англичан приближались как шествие жирных муравьёв. Иоганна охватил трепет: «Их гораздо больше!»

Рядом Захар тискал пальцами рогатину и шептал что-то на тетенском языке. Должно быть, молился старым богам.

«Дорога в небеса… Странное место мы выбрали для обороны. Словно взошли на алтарь. Здесь должна пролиться кровь. Кто-то станет жрецом, кто-то — жертвой. Всё решит жребий. Я готов метнуть его? Да».

Сзади, издалека, раздались пушечные выстрелы. Привставая, бойцы глядели на город — там, по синему шёлку бухты, к порту приближались фрегаты, рассылая бомбы по береговым батареям. Стоящий на якорях «Аскольд» отвечал им частой пальбой; вдобавок, вели огонь и батареи порта.

Иоганн увидел разрывы бомб среди городских улиц. Местами заполыхали пожары.

«Боже, что там сейчас творится?!»

— Назад не смотреть! — заорал Гаврилов. — Батарея — то-о-овсь!

Английский строй несколько смешался, заслышав голос от седловины, но упорно продолжал маршировать к перевалу.

— Пли!