ВЫРОДОК ИЗ НЕАНДЕРТАЛЯ

ВЫРОДОК ИЗ НЕАНДЕРТАЛЯ

В 1856 году произошло эпохальное событие — близ немецкого города Дюссельдорфа, в долине Неандерталь рабочие при расчистке пещер обнаружили необычный скелет, который был доставлен школьному учителю Иоганну Фульроту. Впрочем, первый ни на что не похожий череп выкопали еще восемью годами раньше — в 1848-м, в каменоломнях на северном склоне гибралтарской скалы. Но гибралтарская находка не заинтересовала общественность. Надо сказать, что и немецкие кости далеко не сразу привлекли внимание ученых, а над скромным натуралистом Фульротом, заявившим, что он нашел останки ископаемого антропоида, откровенно потешались, предлагая вполне прозаические объяснения. Говорили, например, что его кандидат в доисторические предки человека — обыкновенный русский казак, сложивший голову в эпоху наполеоновских войн (у фульротовского скелета оказались кривые «кавалерийские» ноги). Термин «неандертальский человек» предложил английский анатом Кинг в 1864 году, хотя по справедливости его следовало назвать «гибралтарским».

Но и после этого страсти не утихли. Скажем, великий Рудольф Вирхов, автор известного утверждения «каждая клетка — из клетки», так и не признал неандертальца, заявив, что найденный субъект — наш современник со следами детского рахита и старческой деформации. Одним словом, научная судьба первых находок ископаемых людей была отнюдь не идиллической.

Но открытия постепенно множились, и сегодня счет неандертальских скелетов и черепов идет уже на сотни. Стоянки палеоантропов (обобщенное название ископаемых людей, к которым принадлежали и неандертальцы) обнаружены на всех континентах, кроме Америки, Австралии и, понятно, Антарктиды. Жили они в широком временном промежутке от 200–250 до 35 тысяч лет назад и создали сравнительно прогрессивную каменную культуру, получившую название мустьерской. Таким образом, неандертальцы занимают срединное положение между неоантропами (людьми современного типа) и архантропами, или древнейшими людьми, — питекантропами и синантропами. Возраст самых молодых палеоантропов устанавливается достаточно надежно, поскольку для анализа органического материала не старше 60 тысяч лет можно применять относительно точный радиоуглеродный метод.

Классическим европейским неандертальцем принято считать жившего 50 тысяч лет назад пожилого мужчину, найденного в 1908 году на каменном дне пещеры близ Ла-Шапелль-о-Сен. Это было суровое и неприветливое время последнего (вюрмского) оледенения. Климат сделался резко континентальным, а тундры и холодные степи с островами северного леса заняли огромные просторы Европы и Азии. Северные олени проникали даже на Пиренейский и Апеннинский полуострова, а мамонты обитали вплоть до широты современного Рима. По центральной Европе бродили шерстистые носороги, а во Франции было не теплее, чем сегодня близ Полярного круга.

Понятно, что выжить в этих условиях могли только крепкие ребята, овладевшие огнем, умеющие строить жилища и защищать тело от пронизывающего холода теплой одеждой из звериных шкур. Именно таким бравым парнем был наш шапеллец. Его невысокий рост (около 160 см) с лихвой искупался мощным костяком и широченными плечами. Он был могуч и невероятно силен физически. У него был огромный мозг, значительно больше нашего, около 1600 см³ (средние показатели объема мозга современного человека составляют 1300–1400 см³) и относительно короткие руки, которые не участвовали в ходьбе. Если у гориллы длина плечевой кости по отношению к бедренной достигает 116 %, у шимпанзе — 102 %, а у современного европейца — 72,5 %, то у классических неандертальцев эта величина не превышала 70,3 %.

При этом в строении черепа поздних палеоантропов обнаруживается еще много архаических черт, роднящих их с обезьяноподобными предками. У шапелльца был покатый, убегающий назад лоб (угол наклона — 63°, тогда как у нас с вами — около 90°), а высота черепа по отношению к его длине составляла около 40 % против 60 % у современных людей. Неандерталец имел мощный надглазничный валик, срезанный подбородок и выдвинутую вперед голову, о чем говорят горизонтально расположенные отростки шейных позвонков. И хотя некоторые исследователи склонны рассматривать Homo neanderthalensis в качестве позднего подвида прямоходящего человека (питекантропа, или Homo erectus), наличие прогрессивных изменений в физическом облике неандертальца сомнению не подлежит.

Чем больше костного материала попадало в руки ученых, тем более странная складывалась картина. Оказалось, что популяция неандертальцев была предельно неоднородной, причем эта неоднородность обнаруживала весьма специфическую особенность: более древние черепа смотрелись не в пример прогрессивнее относительно молодых. Как мы помним, неандерталец хозяйничал на просторах Африки, Азии и Европы очень долго — свыше 200 тысяч лет. Он был свидетелем двух ледниковых эпох — рисской, начавшейся примерно 250 тысяч лет назад и продолжавшейся почти 125 тысяч лет, и вюрмской (75–10 тысяч лет назад), а также теплого рисс-вюрмского межледниковья (125–75 тысяч лет назад). Самыми древними неандертальскими черепами, найденными в Европе, были сванскомбский (Англия), штейнгеймский (Германия) и монморенский (Франция), возраст которых составляет примерно 200 тысяч лет. Между этими дедушками и широкоплечим кряжистым шапелльцем пролегла дистанция огромного размера, по крайней мере втрое превышающая все время существования человека разумного в Европе. Казалось бы, они должны куда больше походить на эректусов, чем более молодой классический неандерталец. Но не тут-то было! Хотя кое-какие примитивные черты у штейнгеймца и его современников присутствуют, в целом по ряду признаков они смотрятся куда прогрессивнее своих низколобых внуков из последней ледниковой эпохи. При несколько меньшем объеме черепа, приближающемся к современным параметрам (1200 см³), у древних палеоантропов оказался более прямой лоб и круглый затылок.

Дальше — больше. На территории Югославии, около скалы Крапина и в Эрингсдорфе, что близ Веймара, были обнаружены скелеты неандертальцев, живших в теплое межледниковье, примерно 100 тысяч лет тому назад. Мало того что орудия труда этих ребят по технике исполнения превосходили изделия шапелльца, но и физический облик был более современным (та же самая закономерность — объем черепа меньше на 200 см³, а лоб прямее на 10 %). Очень удивили исследователей фонштевадские черепа, извлеченные на свет божий в 1947 году. Заметно менее покатый лоб и отсутствие надглазничного валика делают их особенно похожими на черепа человека разумного. Возраст фонштевадской находки — свыше 100 тысяч лет. Совершенно особую группу образуют палестинские неандертальцы, найденные в пещерах горы Кармел, обнаруживающие причудливое смешение неандертальских и кроманьонских черт (ранних европейских Homo sapiens принято называть кроманьонцами, по месту первых находок в гроте Кроманьон). При наличии глазничного валика и других архаических признаков были выявлены такие прогрессивные показатели, как, например, подбородочный выступ (у большинства неандертальцев он отсутствует) и неплохой «сапиенсный» рост — около 175 см.

Итак, нам вроде бы удалось подметить важную закономерность: развитие палеоантропов (во всяком случае, европейских) шло от более грацильных и прогрессивных форм по направлению к массивным, ширококостным и относительно примитивным, отмеченным несомненными чертами морфологической специализации. Древние неандертальцы по целому ряду признаков находятся значительно ближе к анатомически современному человеку, чем более поздние представители Homo neanderthalensis. Такая вот любопытная эволюция наоборот. В свое время была даже высказана гипотеза, согласно которой поздние палеоантропы приобрели свои отличительные признаки под влиянием очень холодного и сурового климата Центральной Европы. Таким образом, шапеллец и иже с ним представляют тупиковую ветвь, а основной вклад в формирование современного человека внесли ранние и более прогрессивные формы, которые с полным правом можно считать настоящими предками Homo sapiens. Казалось бы, все прекрасно укладывается в столь милую нашему сердцу идею торжества маргинальности в широком смысле этого слова: более гибкий и менее специализированный вид дал начало современным людям, а классический неандерталец, навсегда застрявший в тупике узкой специализации, благополучно вымер. Однако эта идиллическая картина не выдержала соприкосновения с грубой реальностью.

К сожалению, почти все палестинские находки относительно молоды: по самым осторожным оценкам, их возраст вполне сопоставим со временем господства классического неандертальца в Европе. Получается, что примитивные и прогрессивные палеоантропы благополучно сосуществовали бок о бок, и говорить всерьез о специфической инволюции этого вида уже не приходится. Более того, люди с горы Кармел были современниками не только шапелльца, но и полноценных европейских кроманьонцев, так что рассматривать их в качестве промежуточного звена несколько проблематично. Правда, на горе Кафзех, близ города Назарета, в 30-х годах прошлого века нашли останки шести неандертальцев с типичными «сапиенсными» признаками — высокий черепной свод, круглый затылок, относительно небольшая лицевая часть черепа и др. Возраст находки оценивается в 70 тысяч лет, а это уже на что-то похоже и замечательно вписывается в нашу первоначальную схему. Никак нельзя умолчать и о еще одной удивительной загадке переднеазиатских пещер — аномальном расположении культурных слоев.

Здесь потребуется небольшое отступление. Неандертальцы, как мы помним, были создателями так называемой мустьерской культуры, весьма небогатой по разнообразию каменных орудий (ранние рубила, скребки, остроконечники и др.). С появлением человека современного типа происходит технологический взрыв. На смену грубым мустьерским орудиям приходят совершенные изделия — разнообразнейшие резцы, шилья, иглы, сверла, листовидные кремневые наконечники идеальной формы, изготовленные с применением техники отжимной ретуши, шлифованные каменные топоры — в общем, десятки хитроумных орудий, обработанных тщательно и умело. Самый первый культурный слой верхнепалеолитического человека, анатомически неотличимого от нас с вами, получил название Ориньяк, по имени пещеры на Пиренейском полуострове. Понятно, что он располагается выше мустьерских отложений.

Так вот, когда антропологи стали копать в глубину палестинские пещеры, то ожидали обнаружить под мустьерскими слоями еще более примитивную каменную индустрию — шелльскую и ашелльскую, что, разумеется, было бы вполне естественно. Каково же было их удивление, когда, пробившись сквозь 14 горизонтов Мустье, они попали в самый настоящий Ориньяк! Резцы, безупречные кремневые наконечники, шилья — словом, весь арсенал, традиционно сопровождающий Homo sapiens. Возраст этих изделий был никак не меньше 60 тысяч лет…

Масла в огонь подлили находки в пещере Шанидар (северо-восточная часть Ирака), Ливии и Марокко (рудник Джебел Ирхуд). Все то же самое: вроде бы типичные неандертальцы, но с относительно прямым лбом, небольшим надглазничным валиком и высоким черепным сводом. Возраст шанидарской находки — свыше 60 тысяч лет. В 1961 году в израильской пещере Амуд выкопали еще одного высокорослого и прогрессивного палеоантропа (больше 170 см). Между прочим, неандертальского мальчика из Тешик-Таш, обнаруженного нашим соотечественником А.П. Окладниковым на юге Узбекистана, по последним данным, тоже следует отнести не к классическим, а к прогрессивным неандертальцам. Казалось бы, нам снова впору вернуться к схеме победного шествия грацильных форм Homo neanderthalensis в современные люди, но картину портят африканские находки.

Дело в том, что почти все неандертальские черепа, найденные в Восточной, Центральной и Южной Африке (как молодые, так и старые), не обнаруживают диахронической закономерности, которую мы постулировали для палеоантропов Европы и Передней Азии. Их, так сказать, примитивные черты выражены гораздо резче, чем даже у классического шапелльца. Для африканских неандертальцев типичен огромный лицевой скелет, исключительная массивность черепного рельефа, мощный надглазничный валик и сравнительно небольшой объем мозга при наличии некоторых прогрессивных признаков. Антрополог Г. Конрой прямо пишет, что у них «доминирующей характеристикой лица… является его исключительная массивность». Черепа палеоантропов из Восточной Азии тоже не грешат прогрессивностью и вдобавок имеют специфические черты (особенно в строении зубов), восходящие чуть ли не к синантропу.

Все эти обстоятельства дали повод некоторым ученым отказаться от разделения неандертальцев на классических и прогрессивных по хронологическому критерию, а вести речь просто-напросто о локальных вариациях внутри неандертальского вида. Например, известный отечественный антрополог Валерий Павлович Алексеев (1929–1991) был убежден, что «вопрос о степени участия обеих групп европейских палеоантропов в процессе формирования Homo sapiens остается открытым; скорее следует ожидать, что поздние неандертальцы также могли явиться непосредственной базой для сложения физического типа современного человека в Европе». При этом он отмечал, что констатируемые разными авторами морфологические отличия (преобладание примитивных или прогрессивных признаков) часто делаются «на глазок», поэтому при ничтожном числе наблюдений оказывается невозможным вычислить средние по группам. Таким образом, с большим основанием, по мнению В.П. Алексеева, следует говорить о случайных и разнонаправленных вариациях внутри вида. Бесспорно только одно: размах изменчивости палеоантропов по целому ряду признаков ощутимо больше, чем у современного человека. Поэтому Алексеев склонялся к тому, чтобы выделить четыре группы неандертальцев внутри единого вида палеоантропов, каждая из которых занимает сравнительно четко очерченный ареал: европейские неандертальцы, африканские неандертальцы, неандертальцы группы Схул (это наши старые знакомцы с горы Кармел) и переднеазиатские неандертальцы.

Отчасти созвучна этим построениям и гипотеза другого отечественного антрополога — Якова Яковлевича Рогинского (1895–1986) о происхождении людей современного типа, получившая название теории широкого моноцентризма. На основе тщательного анализа обширного морфологического материала он пришел к выводу, что из родословной человека разумного должны быть исключены все ископаемые формы, кроме палеоантропов группы Схул. По его мнению, формирование Homo sapiens происходило в пределах довольно большой области, включающей в себя Северную Африку, Восточное Средиземноморье, Кавказ, Среднюю, Переднюю и Южную Азию. Таким образом, позиция Я.Я. Рогинского грешит некоторой половинчатостью: за палестинскими находками неявно предполагается право именоваться прогрессивными, а вот ранним европейским неандертальцам в этом отказано. Несколько забегая вперед, скажу, что и рассуждения Алексеева о возможном вкладе классических палеоантропов в процесс формирования Homo sapiens, и теория расширенного моноцентризма Рогинского сегодня безнадежно устарели, поскольку человек современного типа оказался много древнее, чем полагали еще 20–25 лет назад. Более того, генетические и молекулярно-биологические исследования показали, что неандерталец ни при каких условиях не мог быть предком современного человека, и подавляющее большинство ученых сегодня разделяют эту точку зрения. По всей вероятности, время появления первых ранних сапиенсов вполне сопоставимо с возрастом древнейших находок неандертальского человека, что говорит о параллельном существовании этих двух видов. Впрочем, более подробно вопрос о происхождении человека разумного мы разберем в следующей главе, а пока вернемся к нашим неандертальцам.

Что нам известно на сегодняшний день о материальной культуре и социальной жизни палеоантропов? Хотя умозрительная реконструкция психологии доисторических людей — занятие малопродуктивное, на этом зыбком поприще достигнуты, как ни странно, впечатляющие результаты. Поэтому не станем ходить вокруг да около, а скажем без обиняков — неандертальский человек умел многое. Не подлежит сомнению, что он вовсю пользовался огнем, который извлекает из мяса вкусные запахи и делает твердыми концы рогатин. Жаркие костры горели под Ниццей еще 230 тысяч лет назад, и развести их мог только неандерталец, поскольку люди современного типа появились в Европе гораздо позже. Правда, вопрос о том, в какой степени неандертальский человек овладел технологией добывания огня, остается в значительной степени открытым. Вполне вероятно, что активно получать огонь трением он еще не умел, а использовал очаги естественных возгораний, возникавшие в результате лесных пожаров и вулканических извержений. Именно так поступал, по всей видимости, синантроп (Homo pekinensis), дальневосточный вариант прямоходящего человека, живший около 400 тысяч лет назад. Огонь поддерживали на протяжении сотен лет, из поколения в поколение (об этом свидетельствует многометровый слой пепла). Надо полагать, всякий дееспособный член племени в первую очередь обучался правильному уходу за костром.

Имеются косвенные свидетельства, что неандертальцы хоронили своих умерших или погибших собратьев. В уже известной нам пещере Ла-Шапелль-о-Сен нашли погребение мужчины, на грудь которого была положена нога бизона, что позволяет заподозрить некий магический ритуал. Аналогичные находки были сделаны в Палестине, Ливане и северной части Италии, но о подробностях доисторических религиозных церемоний мы, понятное дело, ничего внятного сказать не можем. На стоянке палеоантропов в швейцарских Альпах обнаружили многочисленные медвежьи черепа, повернутые в сторону входа. У одного из них в отверстие над скулой была вставлена ножная кость. Очевидно, что объектом поклонения являлся пещерный медведь — могучий и опасный зверь, значительно превосходивший по размерам и агрессивности знаменитого гризли. Некоторые исследователи даже говорят об элементарных эстетических потребностях неандертальского человека. Разумеется, с великолепными пещерными фресками Homo sapiens (речь о которых у нас еще впереди) или знаменитыми фигурками верхнепалеолитических «Венер» сравнивать корявые поделки неандертальцев глупо: углядев в случайно попавшемся под руку артефакте забавное сходство с оригиналом, головастый палеоантроп отсекал лишнее, усиливая эффект. Впрочем, «произведения искусства» Homo neanderthalensis целиком и полностью остаются на совести антропологов, не в меру увлеченных свои предметом. Авторитетные ученые к художественным потенциям неандертальцев, как правило, всерьез не относятся.

Столь же неоднозначно трактуются и сравнительно немногочисленные неандертальские погребения. При известном воображении в них можно усмотреть уже вполне сформировавшиеся представления о жизни после смерти (определенное положение покойника в могиле, кости зверей и кремневые орудия, которые могут пригодиться мертвецу на том свете, и др.), но большинство специалистов склонны оценивать подобные факты весьма скептически. Как правило, они указывают на фрагментарность находок и невозможность развитых представлений о загробном мире в столь отдаленную от нас эпоху.

Орудийная деятельность палеоантропов тоже расценивается весьма неоднозначно. Как мы помним, инвентарь неандертальского человека никогда не отличался особенным разнообразием — из поколения в поколение упорно воспроизводится некий элементарный минимум в виде сравнительно примитивных ручных рубил, остроконечников и скребков. Разумеется, определенный прогресс все-таки присутствует. Если мы сравним грубо оббитые олдувайские гальки или рубила прямоходящего человека с каменной индустрией неандертальцев, результат будет, что называется, налицо. Рубила постепенно становятся все более симметричными и несколько миниатюризируются. Начинает решительно преобладать так называемая техника леваллуа (зародившаяся еще в позднеашелльское время), заключающаяся в предварительном изготовлении дисковидных нуклеусов (ядрищ-заготовок), которые затем использовались в качестве своеобразного сырья для изготовления большей части мустьерских орудий. Правда, отдельные увлекающиеся антропологи склонны переоценивать технические достижения неандертальцев и без особого труда насчитывают в Мустье несколько десятков разнообразных орудий. Например, П.И. Борисковский пишет: «Долгое время считалось общепризнанным, что в мустьерскую эпоху было только три основных типа каменных орудий: мустьерский остроконечник, мустьерское скребло и обработанное с обеих сторон маленькое рубильце позднеашельского типа». Далее он рассуждает о технологических прорывах неандертальца, но в конечном счете разговор все равно сводится к трем типовым образцам с незначительными вариациями. Понятно, что такая странная картина (чтобы не сказать больше) не могла не насторожить непредвзятых исследователей. В конце концов, от эпохи африканских габилисов, научившихся кое-как обтачивать гальки, и до эпохи поздних палеоантропов, только лишь слегка усовершенствовавших эту доисторическую технологию, пролегло невообразимое расстояние — более 2 миллионов лет.

Поэтому точка зрения ученых, считающих, что неандерталец ничего по большому счету не делал, а если и делал, то случайно и через пень-колоду, то есть руководствовался в своих поступках элементарной инстинктивной программой, имеет полное право на существование. Отечественный этолог В.Р. Дольник, в полной мере разделяющий такой подход, имеет все основания для скепсиса. Захоронения себе подобных, с его точки зрения, ни о чем не говорят, поскольку очень многие животные заботятся о трупах своих сородичей. Объяснение феномена, который почему-то считается сугубо человеческим, лежит на поверхности. Преследуются две совершенно элементарные задачи: во-первых, трупы имеют тенденцию разлагаться, что отнюдь не способствует эпидемиологическому благополучию социума, а во-вторых, они приманивают хищников-трупоедов, что вполне может создать противостояние совсем нежелательного свойства. Так что если мы предположим, что в основе поведения древних людей лежали банальные гигиенические проблемы, то будем весьма недалеки от истины. Ритуальный характер трупоположения опять же ничего не доказывает: хорошо известно, что рыжие лесные муравьи сносят своих умерших товарищей на импровизированные кладбища, строго соблюдая при этом жесткий ритуал. Муравей несет своего безвременно павшего брата вполне определенным образом, старательно удерживая его в точности над своей головой.

Что касается орудийной деятельности палеоантропов, то она не претерпела существенных изменений со времен неуклюжих попыток человека умелого. В ту далекую эпоху, отстоящую от нашего времени на 2 (а то и на 3) миллиона лет, наш гипотетический предок умел самую малость: оббить осколок кварца таким образом, чтобы получить острый режущий край. Башковитые неандертальцы не сильно преуспели на этом поприще — они всего лишь несколько усовершенствовали прежние образцы. Технологическая революция разразилась в верхнем палеолите, когда люди современного типа, вытеснившие неандертальцев, догадались превратить сомнительные мустьерские поделки в совершенные орудия, положив тем самым начало неограниченной экспансии Homo sapiens. Изделия неандертальцев (даже самых прогрессивных) стали с тех пор представлять лишь сугубо исторический интерес. Ученые сразу же разделились на два лагеря: одни стали настаивать на преемственности, связывающей Мустье и Ориньяк, а другие заговорили о работе врожденных инстинктивных программ, не имеющих ничего общего с по-настоящему разумным поведением. Среди скептиков оказалось довольно много этологов, в том числе и замечательный В.Р. Дольник.

Но чтобы разобраться в аргументации Дольника, начать придется издалека — с набившей оскомину байки о Пчеле и Архитекторе. Ее мораль незамысловата: животные изготавливают свои орудия и строят жилища, повинуясь инстинктивной программе, не зная заранее, что получится, а человек, прежде чем соорудить самый примитивный шалаш или обтесать непослушный камень, должен все это сначала проделать у себя в голове. Человек действует, опираясь на разум и строя план.

Слово «инстинкт» употребляется в быту как символ всего самого дурного и низменного в человеке. То есть венец творения не должен подчиняться темным голосам подсознания, не подобает ему это. Но биологи и этологи (специалисты, занятые изучением поведения животных) рассматривают инстинкты иначе. Под ними понимаются просто врожденные программы поведения. Даже первокласснику ясно, что компьютер, не снабженный программами, — всего лишь бесполезная груда железа. Так и головной мозг, чтобы начать функционировать, должен иметь некоторый набор специфических программ: как узнавать задачи и как их решать, как учиться и чему учиться. Любое животное (и человек здесь не исключение) появляется на свет с большим набором очень сложных и тонких разнообразных программ, которые передаются по наследству из поколения в поколение. Естественный отбор их непрерывно тасует и комбинирует. Неудачные программы безжалостно выбраковываются, удачные — получают путевку в жизнь. Эволюция сурова: она не знает снисхождения, она предельно несентиментальна, и лестница живых существ, протянувшаяся из прошлого в будущее, полна гекатомбами невинных жертв. Это неудачники, не сумевшие приспособиться; их программы оказались недостаточно совершенными, и поэтому равнодушная природа без сожаления указала им на дверь.

Теперь вернемся к басне о Пчеле и Архитекторе. Вышеприведенная трактовка предполагает безусловный водораздел: инстинктивное поведение животных и рассудочное — человека. Этология на этих кабинетных теориях поставила жирный крест. Оказалось, что даже полностью инстинктивные программы по-своему не заперты для индивидуальных открытий.

Аисты по своей врожденной программе ищут для постройки гнезда сломанное бурей дерево. Когда появились высокие кирпичные трубы, программа по ошибке принимала их за сломанное дерево, и некоторые аисты стали вить гнезда на трубах. Дальше — больше: их дети, запечатлев, на чем помещалось родительское гнездо, уже вовсю пользовались трубами. В наши дни аисты «открыли», что опоры линий электропередачи тоже замечательно подходят для этой цели.

Можно привести пример инстинктивного поведения подлинно высокого класса, когда животное совмещает части двух разных программ, в обычной жизни никак не связанных. Те, кто держал дома неразлучников (это вид попугаев), знают, что эти птицы, находясь в естественных условиях, выстилают гнездо длинными листьями травы — в соответствии с программой, которая содержит в себе подходящий для строительства гнезда образ травы. Оказавшись в неволе, неразлучники поступают так: из обыкновенной бумаги они нарезают клювом ровные длинные полоски (необходимо заметить, что программа надкусывания и нарезания тоже врожденная, но она, что называется, совсем из другой оперы). Если не знать о существовании врожденных программ, то действия неразлучников можно принять за совершенно разумные.

Еще более впечатляет поведение больших синиц. (Эта история хрестоматийна, она вошла чуть ли не в каждый учебник по зоологии.) Около 50 лет назад большие синицы в Англии научились выковыривать картонные затычки из бутылок с молоком, которые было принято оставлять при входе в дом. Самое удивительное заключалось в том, что скоро (правильнее сказать — со скоростью распространения такой информации по миру) точно такой же прием стал обнаруживаться у синиц и в других странах. С тех пор синицы уверенно соревнуются с людьми в сфере пищевых технологий: когда появились пробки из фольги, птицы тут же научились их легко открывать; когда молоко спряталось в коробки, синицы быстро приноровились вскрывать коробки самых замысловатых форм; когда молоко начали упаковывать в непрозрачные пластиковые емкости — быстро нашли управу и на них. Птицы поняли, что молоко — штука очень хитрая, умеющая менять обличия и изощренно прятаться. Однако они, синицы, тоже не лыком шиты: у них всегда достанет изобретательности решить задачу, которая только на первый взгляд кажется неразрешимой. Это пример по-настоящему творческого подхода: отбор изначально предполагал приемы успешной ловли насекомых, но когда оказалось, что «диапазон приемлемости» можно легко расширить, птицы не преминули этим воспользоваться.

Не менее удивительны бобры — одновременно превосходные дровосеки и плотники, землекопы, гидростроители и гидрологи. Умело выявив все наземные и подземные стоки на маленьком лесном ручейке и надежно их перекрыв, как заправские инженеры-гидротехники, бобры создают обширное водное зеркало, питаемое разветвленной сетью искусно оборудованных каналов. Ни сложный рельеф местности, ни песчаный или глинистый грунт не являются помехой для этих впечатляющих гидросооружений. Специалисты, которым довелось познакомиться с планами бобровой мелиорации, в один голос говорят, что в каждом конкретном случае было найдено нетривиальное и оптимальное для данных условий решение, требующее не только немалых знаний (их дает инстинктивная программа), но и глубоких творческих раздумий при поиске лучшего варианта среди многих возможных.

Инстинктивная основа поведения животных очень часто настолько поддержана комбинированием, памятью, научением и подражанием, что о слепом следовании примитивной программе говорить не приходится. В естественных условиях интеллект, сознание или разум — называть это можно как угодно — не противостоит инстинкту, а сотрудничает с ним. Это справедливо и в отношении наших далеких предков, которые были не беднее инстинктами, чем любые другие животные. Множество инстинктов, которые унаследовал человек, не только не успели разрушиться, но, более того, они не исчезнут никогда. По одной очень простой причине: потому что они до сих пор нужны, потому что они по-прежнему исправно служат потребностям вида, составляя фундамент новой, рассудочной деятельности. Эта последняя развивалась не на пустом месте, а отталкивалась от врожденных программ.

Это пространное отступление понадобилось для того, чтобы проиллюстрировать нехитрую мысль: критерий орудийной деятельности, в соответствии с которым животных и человека разводили по разные стороны баррикад, постепенно выходит в тираж. Высшие приматы сплошь и рядом используют орудия и часто «подгоняют» их конструкцию для решения той или иной конкретной задачи. Антропоиды весьма изобретательны. Им ничего не стоит очистить ветку от побегов и листьев, чтобы использовать образовавшийся голый прутик для ловли термитов, или изготовить импровизированную губку для собирания воды. А вот камень они применяют эпизодически — в основном для раскалывания твердых плодов, чтобы извлечь питательную влагу. Поэтому ученые в наши дни уже не настаивают на критерии орудийной деятельности, якобы разделяющем приматов и человека, а вынуждены уточнять: древний человек отличается от высокоразвитых приматов изготовлением каменных орудий. Но жизнь приматов в естественных условиях изучена кое-как, поэтому, если вдруг окажется, что какая-нибудь сообразительная обезьяна догадалась использовать для решения своих сиюминутных нужд каменное изделие, я не особенно удивлюсь.

Мы привыкли думать, что изготовление каменных орудий — безусловный признак разумности наших очень далеких предков. К этому нас приучили классики. Но жизнь, как это часто бывает, оказалась много сложнее кабинетных схем.

Прежде всего, орудия орудиям рознь. Если мы посмотрим на верхнепалеолитические или неолитические каменные изделия — все эти бесчисленные иглы, шильца, скребки и остроконечники, изготовленные с небывалым тщанием и мастерством, — то будем вынуждены почтительно склонить голову: такие орудия мог смастерить только такой человек, который ничуть не глупее нас с вами. Мне, скажем, подобных орудий не сделать — я просто не знаю, с чего начать. Нужно долго учиться у мастера.

А теперь разглядим нижнепалеолитические орудия, создававшиеся на протяжении почти 2 миллионов лет: от оббитых по олдувайской технологии галек габилисов до ручных рубил питекантропов и мустьерской техники неандертальцев. Прогресса здесь почти не видно. Даже орудия неандертальцев, сосуществовавших с человеком современного типа на протяжении по крайней мере 20 тысяч лет, весьма примитивны и мало чем отличаются от древнейших рубил. Современный человек без всякой подсказки осваивает эту нехитрую технологию за несколько вечеров. Любой зоолог, знающий поведение животных, скажет вам, что для такого дела увеличивать мозг незачем: была бы рука подходящего строения да острый глаз.

Обыкновенный большой пестрый дятел, добывая корм, ежедневно выполняет уйму сложнейших действий, отнимающих у него не менее пяти часов. Подробное описание его деятельности займет очень много места, поэтому ограничимся перечислением основного: а) выдалбливание своего рода «кузницы» — конического углубления в стволе дерева для заклинивания шишки; б) нахождение и отрывание (для этого существует несколько способов) новой шишки; в) освобождение «кузницы» от предыдущей шишки, уже очищенной; г) размещение новой шишки на «рабочей поверхности»; д) разбивание ее чешуи точно нацеленными боковыми ударами и т. д. Достаточно сказать, что для разбивания еловой шишки требуется около 1500 точных дозированных ударов, а всего за день дятел выполняет их почти 40 тысяч. Подобным высококвалифицированным трудом он занят не один миллион лет, но в умники так и не выбился. Таким образом, если рассматривать древнейших людей исключительно с точки зрения их орудийной деятельности, ничто не мешает считать их умными приматами, научившимися оббивать камни в соответствии с инстинктивной программой (это не исключает того, что в других формах своей деятельности, о которых мы ничего не знаем, наш далекий предок проявлял много больше интеллекта).

Хрестоматийная фраза «труд создал человека» годится в лучшем случае для поучения нерадивого отпрыска, но никак не объясняет того долгого, извилистого и во многом случайного пути, который вывел одну из линий человекообразных обезьян в люди. Не имея возможности разбирать здесь сложнейшие вопросы антропогенеза, скажем только одно: громадным отрывом от всех остальных животных человек обязан прежде всего членораздельной речи. Именно она позволила передавать от поколения к поколению все возрастающий и практически любой по содержанию объем информации. В результате успех группы или популяции стал зависеть не столько от набора генов, сколько от качества и количества знаний, полученных внегенетическим путем. Тем самым человек невольно связал отбору руки и… так и остался во многом недоделанным, неотшлифованным, обремененным наследием многочисленных, часто противоречивых врожденных программ.

При всем уважении к В.Р. Дольнику, принять его категоричную аргументацию все-таки нелегко. С минимально рассудочным поведением первых архантропов и особенно габилисов согласиться еще можно, но вот что касается неандертальцев… Спору нет, Дольник — авторитетнейший зоолог, орнитолог и специалист по биоэнергетике позвоночных. Этолог он тоже замечательный. Но поскольку в наш век энциклопедисты почему-то не вырастают, к мнению узких специалистов время от времени все равно приходится прислушиваться. Профаны не увидят разницы между примитивным шелльским рубилом и его мустьерским аналогом, а вот антропологи, собаку съевшие на сопоставлении кремневых изделий доисторического человека, в один голос говорят об очевидном прогрессе каменной индустрии неандертальцев по сравнению с предшествующими эпохами. По мнению Дольника, все представители рода Homo, за исключением человека разумного, были по преимуществу собирателями и трупоедами. В крайнем случае, они могли охотиться на мелких животных. Знаменитые ручные рубила, воспроизводимые из поколения в поколение, использовались исключительно для разделки падали. Настоящим охотником сделался только человек современного типа. Именно он изобрел изощренные охотничьи приемы и стал загонять дичь в хитроумно сконструированные каменные мешки. Между прочим, каннибализм, по Дольнику, тоже сомнительное достижение Homo sapiens; увалень неандерталец, пробавлявшийся трупами павших животных, ни о чем подобном и помыслить не мог.

Что можно сказать по этому поводу? В отношении древнейших предков человека Дольник, вероятнее всего, прав (двинувшиеся в люди обитатели африканских саванн, похоже, занимались в основном собирательством и эпизодической охотой на мелкое зверье). А вот с архантропами и особенно неандертальцами все обстоит далеко не так просто. Оставим в покое археологические свидетельства каннибальских пиров не только палеоантропа, но и Homo erectus, не станем говорить о не единожды отмеченных специалистами примерах охоты древнейших людей на крупного зверя, поскольку оппоненты всегда укажут на фрагментарность и недостаточную убедительность редких находок. Зададимся простым вопросом: как мог неандерталец выжить на подножном корму в условиях жесточайшего вюрмского оледенения?

Сравнительно недавно была предпринята попытка реконструкции палеоклимата и его изменений в Европе на протяжении почти 40 тысяч лет (60–24 тысячи лет до новой эры). В ходе этих работ выяснилось, что большая часть неандертальских стоянок располагалась в таких местах, где средние зимние температуры устойчиво держались на уровне –24 °C. Что бы ни говорили отдельные антропологи об особой «морозоустойчивости» низкорослых и кряжистых палеоантропов, совершенно очевидно, что для выживания в таких экстремальных условиях нужна была не только мясная пища, но и огонь, а также теплые жилье и одежда. Уже только по этой причине уровень материальной культуры неандертальцев заслуживает самого внимательного рассмотрения.

Когда В.Р. Дольник писал свою книгу «Непослушное дитя биосферы», он, по всей видимости, опирался на традиционные оценки каменной индустрии палеоантропов. Определенный резон в его рассуждениях имеется, поскольку мустьерские орудия (особенно на взгляд неспециалиста) и в самом деле не сильно отличаются от рубил эректуса или габилиса. Однако буквально в последние годы были сделаны открытия, в корне переворачивающие наши представления о материальной культуре неандертальцев.

Первые загадочные орудия неандертальца, одновременно напоминающие как изделия анатомически современных людей, так и продукцию палеоантропов, были обнаружены еще в 1951 году во Франции, в местечке Шательперрон. Поначалу особого значения этой находке никто не придал, посчитав ее откровенной казуистикой. Но с течением времени необычные находки все множились и множились, и сегодня специалисты уже в полный голос говорят, что шательперронские изделия ничем принципиально не отличаются от предметов знаменитого кроманьонского Ориньяка. При раскопках были найдены не только изящные орудия из кремня, но и сложно обработанные бусы, изготовленные из зубов животных, и костяные веретена (ориньякские кроманьонцы делали бусы обычно из костей и раковин). Среди антропологов вспыхнула дискуссия: кто у кого заимствовал новые технологии — кроманьонец у неандертальца или наоборот? Точки над «i» расставить не удалось: хотя шательперронская культура вроде бы была чуть старше ориньякской, радиоуглеродная датировка оказалась на пределе чувствительности изотопных методов. Впрочем, нашлись сторонники и независимого, параллельного развития инноваций у двух сосуществующих видов рода Homo.

Еще интереснее археологическая кампания, развернувшаяся в наши дни в Крыму. На протяжении пяти последних лет экспедиция, организованная Академией наук Украины, в сотрудничестве с коллегами из Кельнского университета изучала восемь неандертальских стоянок, обнаруженных на юге Крымского полуострова. Поскольку возраст сделанных здесь древнейших находок оценивается приблизительно в 125 тысяч лет (начало теплого рисс-вюрмского межледниковья), получается, что первые неандертальцы заселили Крым в период так называемой «высокой воды», когда он был островом, отделенным от материка нешироким проливом. А в ледниковые эпохи уровень Черного моря, наоборот, понижался, и оно превращалось в относительно пресный изолированный водоем.

Большая часть находок охватывает огромный период — от 125 до 30 тысяч лет назад, и все это время в Крыму безраздельно господствовали неандертальцы (первые люди современного типа появились на Крымском полуострове 29 тысяч лет назад). Они селились, как правило, у подножия отвесных скальных стен, которые защищали их в непогоду от холодных ветров и дождя. Крымские палеоантропы отнюдь не были трупоедами, а охотились на диких ослов и сайгаков — быстроногую и осторожную дичь, выслеживание и преследование которой требует не только немалой выносливости, но и изрядной смекалки. Вероятно, охота велась из засады, когда животные шли на водопой. Но любопытнее всего не охотничьи приемы наших далеких предков, а то обстоятельство, что примерно 50 тысяч лет назад жители Кабази (так называется одна из стоянок неандертальцев) радикально изменили технику изготовления орудий. Наконечники копий и острые, как бритва, кремневые клинки, предназначенные для разделки туши, стали гораздо более легкими и изящными. Даже опытные археологи, которым без дополнительных пояснений демонстрировали изделия крымских неандертальцев, решительно утверждали, что перед ними не что иное, как каменная продукция анатомически современного человека.

Таким образом, сакраментальный вопрос, издавна мучивший антропологов, разрешился сам собой. Как и следовало ожидать, свой емкий череп, которым предусмотрительная природа заботливо снабдила неандертальца, он использовал отнюдь не только для ношения шапки (впрочем, шапок в ту далекую эпоху еще не было). По крайней мере за десять с лишним тысяч лет до того, как в Крыму появились первые Homo sapiens, палеоантроп уже вовсю пользовался кремневыми орудиями нового типа, которые придумал совершенно самостоятельно. Так что расхожее представление о неандертальце как о грубом и неотесанном мужлане, навсегда застрявшем в эволюционном тупике, требует, по всей видимости, существенной корректировки.

Остается только сказать, почему люди современного типа, заселившие Европу около 40 тысяч лет назад, никак не могли произойти от местных неандертальцев. Я уже рассказывал о молекулярно-биологических исследованиях так называемой митохондриальной ДНК (мх-ДНК), которая передается исключительно по материнской линии. Поскольку спонтанный уровень мутаций — величина относительно постоянная, а мх-ДНК не обменивается участками с ядерной ДНК полового партнера, мы можем сравнивать по степени ее вариабельности отдельные биологические виды и популяции. Попросту говоря, чем больше мутаций обнаруживается в генах митохондриальной ДНК, тем дольше живет на свете данная популяция. Такими «долгожителями» оказались некоторые африканские этносы, из чего был сделан вывод, что «митохондриальная Ева» обитала в Восточной или Северо-Восточной Африке около 200 тысяч лет назад (более подробно вопрос о датировке древнейших сапиенсов мы рассмотрим в следующей главе).

Одновременно был проведен сравнительный анализ мх-ДНК, извлеченной из костей ископаемых неандертальцев, и мх-ДНК, полученной от 2000 современных людей. Выборка, как мы видим, самая что ни на есть репрезентативная. Более того, неандертальскую мх-ДНК сравнили с митохондриальной ДНК из ископаемых останков Homo sapiens возрастом около 25 тысяч лет. Возраст неандертальских костей колебался в пределах от 30 до 42 тысяч лет. Перекрестное сравнение показало высокую близость ДНК ископаемых кроманьонцев и современных людей, а также резкие (многократно превышающие статистическую погрешность) отличия ДНК неандертальцев как от ДНК кроманьонцев, бывших практически их современниками, так и от ДНК людей нашего времени. Был сделан вывод, что Homo sapiens и Homo neanderthalensis — это биологически разные виды. Вероятнее всего, у человека вообще нет неандертальских генов, либо их доля пренебрежимо мала. Даже по самым оптимистическим оценкам, эта величина не может превышать 0,1 %. Фантазии о гипотетическом скрещивании неандертальцев и кроманьонцев можно целиком оставить на совести романистов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.