Глава I. С чем мы пришли к смене вех в 1985 году

Глава I.

С чем мы пришли к смене вех в 1985 году

С. Ф. Ахромеев. Ночь нелегких размышлений

10 марта 1985 г. прибыл с работы около 23 часов. Рабочий день в Генеральном штабе кончается поздно. Примерно в полночь по закрытой связи мне позвонил председатель КГБ В. М. Чебриков. Оговорившись, что не сумел связаться с министром обороны С. Л. Соколовым, он сказал: «Скончался Константин Устинович (Генеральный секретарь ЦК КПСС К. У. Черненко. — С. А). Только что закончилось заседание Политбюро ЦК КПСС. Необходимые решения о Генеральном секретаре нами приняты. На 11 марта назначен Пленум ЦК КПСС. Доложи министру обороны. Наверное, нужны меры по армии и флоту, которые в таких случаях у вас приняты». (В. М. Чебриков в то время входил в Политбюро. С. Л. Соколов, назначенный министром обороны только в декабре 1984 года, в него еще не входил и, разумеется, в таком его заседании не участвовал.)

Нашел по телефону С. Л. Соколова, доложил ему о кончине Черненко, обсудили меры в связи с этим по армии и флоту. Отдал дежурному генералу Центрального командного пункта Генштаба утвержденные министром обороны распоряжения для передачи в войска и на флоты.

Неотложное сделано. Уже второй час ночи, но сон пропал. Обстановка в руководстве государства и партии мне была известна. Годы работы в Генеральном штабе меня многому научили. Ясно, что предстоят большие изменения. На смену Черненко придет человек не из «когорты стариков», среди которых сегодня нет лидера. Да и положение в стране не такое, чтобы стать Генсеком представителю старшего поколения. Им станет М. С. Горбачев. Но главные мысли были не о руководстве, а об Отечестве. Каким путем мы пойдем? Уже несколько лет меня тревожили раздумья о положении в стране. Обстановка была сложная. Но сегодня в связи с предстоящей сменой лидера мысли были, естественно, более конкретными. Как дальше будем действовать? Мысли устремляются не только в будущее, но и постоянно возвращаются на три — пять, а то и десять лет назад в попытках найти там подходы для будущего.

Мое понимание обстановки тех лет, мнение о том, чем и как жила страна, какие трудности испытывал народ — это мнение профессионального военного. Последующие годы, уже вошедшие в историю как годы перестройки, самому мне доказали не только неполноту, но и несостоятельность многих моих оценок того времени. На мышление накладывает свой характерный отпечаток военная профессия (особенно когда речь идет о военном руководителе). Забота об обороне страны и ответственность за постоянную боевую готовность войск и сил флота, сосредоточение всех усилий именно на этом, видимо, сужают широту мышления, порождают с годами и определенный консерватизм. Наверняка чаша сия не миновала и меня. За это меня иногда критикуют дипломаты. Им, возможно, со стороны виднее.

Но бесспорно и другое. Многолетняя работа в составе руководства Генерального штаба, которая тесно увязывается с деятельностью всего государства и во многом с жизнью народа, расширила мой кругозор. В Генштаб стекается информация о военно–политической обстановке в мире, в нем эта обстановка анализируется и оценивается, из нее делаются выводы. Здесь сходятся и всесторонне рассматриваются возможности систем управления, транспорта, промышленного потенциала государства, происходит постоянная оценка возможностей страны. Когда работаешь в Генеральном штабе, тебе становится виднее, что из себя представляет государственный аппарат в центре и на местах и как он действует, его слабые и сильные стороны, каково состояние дел в стране в целом и, в особенности, как развивается военно–политическая обстановка в мире. В эту ночь все это в той или иной степени вновь прошло перед моим мысленным взором.

Внешне обстановка в стране была спокойной, тревоги она не внушала. После смерти Брежнева начались (правда, медленные и крайне робкие) попытки переориентации народного хозяйства от безудержного развития тяжелой промышленности, громадных вложений в новое капитальное строительство и в оборону на развитие отраслей, обеспечивающих народное потребление. Но в основном народнохозяйственный комплекс развивался по–прежнему. Сдвинуть эту громаду, набравшую в течение десятилетий огромную инерцию, было непросто. Фактически переориентация не состоялась. По–прежнему росли объемы производства энергоносителей (электроэнергии, нефти, газа, угля), черных и цветных металлов, традиционных видов машиностроения.

В народном хозяйстве в основном нормально действовали кооперационные связи как между отраслями промышленности, так и между союзными республиками. Министерства держали рычаги управления отраслями в своих руках. Осуществлялось централизованное снабжение материальными ресурсами. Работа всех органов управления жестко контролировалась как ЦК Коммунистической партии, так и Госпланом Союза. В основном без особых провалов функционировала внешняя торговля. Широкие кооперационные связи в рамках Совета Экономической Взаимопомощи с государствами — членами Варшавского Договора позволяли нам вести довольно эффективную торговлю с ними (особенно предметами народного потребления и продукцией машиностроения). На валюту, выручаемую от продажи нефти и газа (цены на мировом рынке были еще высокие), дополнительно ввозилось значительное количество предметов народного потребления. В обеспечении ими населения мы с начала 70–х годов попали в зависимость от заграницы. Обстановка постепенно усложнялась, но в целом промышленность обеспечивала, пусть и невысокий, уровень жизни, к которому народ уже привык, и функционирование хозяйства как в государстве в целом, так и в союзных республиках. О нарастающих диспропорциях открыто не говорилось.

Уже тогда, в 1985 году, мы понимали, что в кризисном положении находились деревня и сельское хозяйство в целом. Из села продолжался отток людей в город. Утвержденная на Пленуме ЦК КПСС в мае 1982 года продовольственная программа в ходе своего осуществления стала давать сбои. Крупные средства и ресурсы, вкладываемые в сельское хозяйство, по не ясным тогда для нас причинам не давали отдачи. По–прежнему большое количество зерна и продовольствия ввозилось из–за границы. Создавалась какая–то беспросветность. Общественность не получала правдивой информации о состоянии деревни. Люди не знали, что же там в действительности происходит.

Наука, в рамках задач, которые перед ней ставились, в основном обеспечивала развитие народного хозяйства и оборону страны. В 60–70–е годы были решены многие крупные задачи. Страна достигла военного равновесия с США, а Варшавский Договор — с блоком НАТО. Была обеспечена впервые за годы Советской власти наша безопасность. Мы вышли в космос. Из года в год наращивался экономический потенциал, что тоже являлось немалым вкладом науки. Мы не раз с тревогой обсуждали в своей военной среде, что приоритет, который в течение десятилетий отдавался в научных исследованиях обороне и космосу, сдерживает развитие науки на других важных направлениях, особенно в биологии, сельском хозяйстве и медицине.

Что касается культурной жизни страны, то в Генеральном штабе мы имели о ней менее отчетливое представление. Нам были известны многие созданные тогда прекрасные произведения литературы, театра, кино, живописи. Тем более что многие из них своими истоками восходили к временам Великой Отечественной войны, периоду героического противоборства нашего народа с фашизмом. Одновременно мы знали (и даже чувствовали это на себе), что идеология и культура жестко контролируются аппаратом партии, созданным Брежневым и Сусловым.

Приходили обнадеживающие мысли, что для обороны страны и государств Варшавского Договора у нас делается все необходимое. Мы внимательно следили за соотношением сил и поддерживали военное равновесие с империалистическим лагерем. Оборонные отрасли промышленности были оснащены современным оборудованием и технологиями. Боевая готовность и боеспособность Вооруженных Сил СССР были вполне удовлетворительными, отвечающими сложной военно–политической обстановке. Стратегические ядерные силы находились на боевом дежурстве в высокой готовности. Боеготовность группировки вооруженных сил Варшавского Договора в Европе была на должном уровне и не уступала соответствующей группировке блока НАТО. Словом, обороноспособность страны и Варшавского Договора представлялась обеспеченной.

Противоречивые чувства вызывало у меня тогда внешнеполитическое положение страны. В 70–х годах в сфере внешней политики мы имели бесспорные крупные достижения. Поддерживались на хорошем уровне союзнические отношения с государствами Варшавского Договора. Расширялись экономические связи и торговля с союзниками, хотя они отставали, особенно в области интеграции, от того, что в это время делалось на Западе, но тогда мы сильно ошибались, не придавая этому отставанию особого значения.

В 1972 году в результате трехлетних переговоров с США были подписаны очень важные документы: Соглашение по ограничению стратегических наступательных вооружений (ОСВ–1) и Договор по противоракетной обороне. В 1974 и 1976 годах подписаны договоры об ограничении подземных ядерных испытаний и мирных ядерных взрывов; в 1979 году — Договор об ограничении стратегических наступательных вооружений (ОСВ–2). Велись переговоры по сокращению вооруженных сил ОВД и НАТО в Центральной Европе, запрещению химического оружия и ряд других. Все это надо считать успехом советской дипломатии. Здесь и военные внесли свой вклад.

Но со второй половины 70–х годов обстановка начала ухудшаться. США и блок НАТО в целом в течение десятилетий проводили политику «с позиции силы» по отношению к Советскому Союзу. Особенно жесткий характер она приобрела в Европе и на Дальнем Востоке. Везде, где имели возможность, они создавали препятствия для СССР. Но виноваты в ухудшении обстановки были и мы сами. Нами было принято несколько крупных, как теперь стало ясно, ошибочных внешнеполитических решений, которые в силу своей неожиданности (наша помощь Эфиопии, Анголе и др.) осложнили советско–американские отношения.

Ровными и спокойными представлялись мне межнациональные отношения внутри страны. Не существовало каких–то крупных разногласий между различными национальностями внутри республик. Исключением были, пожалуй, Армения и Азербайджан. Словом, национальный вопрос тревог не внушал. Дружба народов в Советском Союзе в начале 80–х годов и ранее была фактом, а не лозунгом.

Осмысливая обстановку в целом перед предстоящими изменениями в руководстве государством и партией, я считал ее трудной, но не кризисной. У меня было твердое убеждение, что большинство народа с пониманием воспринимает выпавшие на его долю трудности, идет за Коммунистической партией, верит в нее. Ведь нашей Родине и всему социалистическому содружеству приходилось в силу объективных обстоятельств в течение десятилетий жить и работать в условиях постоянного противоборства и соперничества с США, блоком НАТО.

Так это представлялось мне в 1985 году, но многое впоследствии оказалось иным. То, что люди никогда не жили в достатке, считалось объективно неизбежным. Ведь материальные условия после Великой Отечественной войны (зарплата, количество и качество продовольствия, одежда, жилье, услуги) улучшались медленно. Люди чувствовали сложности обстановки и жили в преддверии перемен. Но трудности накапливались. И я с большой тревогой в течение ночи думал о не всегда понятных причинах все нарастающих трудностей, которые осложнялись и из–за объективных причин.

С середины 1976 года (в этом году он перенес обширный инфаркт) и уже до конца жизни Брежнев перестал работать, как это положено главе государства и партии. Такая бездеятельность продолжалась шесть лет! Это имело огромные отрицательные последствия, расшатало государственный механизм и ослабило партию. Появились группы руководителей, отвечающих перед Политбюро ЦК КПСС за определенные области работы. Первая — Ю. В. Андропов, А. А. Громыко, Д. Ф. Устинов — внешняя политика, обороноспособность, правопорядок; вторая — А. Н. Косыгин, К. Т. Мазуров — экономика; третья — М. А. Суслов, Б. Н. Пономарев, М. В. Зимянин — партия и идеология. Но руководителя в лице Генерального секретаря ЦК КПСС, объединяющего и координирующего их работу, фактически не было.

Вспомнилось, как в марте 1978 года мне пришлось вместе с Д. Ф. Устиновым сопровождать Брежнева в поездке по железной дороге из Москвы во Владивосток. Замышлялась она в виде инспекции состояния дел в России. На деле все свелось к 30–40–минутным формальным беседам в обкомах и крайкомах КПСС (Свердловск, Новосибирск, Красноярск, Чита, Хабаровск, Владивосток), присутствию на учениях двух воинских частей. Выступления Брежнева были беспомощными, некомпетентными, оставляли жалкое впечатление. Хотя бумага по итогам этой работы была написана в духе парадности, поездка, на которую было затрачено две недели, закончилась фактически ничем.

В то же время, не выполняя обязанностей руководителя государства и партии, Брежнев не только оставил за собой свои прерогативы, но прихватил и чужие, лишив значительной части положенных прав А. Н. Косыгина, работавшего тогда Председателем Совета Министров страны. С учетом того, что Брежнев от экономических реформ, начатых в середине 60–х годов, к этому времени отказался, а экономикой — наиболее трудоемким и сложным делом для руководителя — сам он не занимался и в значительной мере мешал Предсовмину, она постепенно приходила в расстройство: падала производственная дисциплина, уже появлялись (правда, пока отдельные) нарушения кооперационных связей (невиданное ранее дело!). Поскольку Госплан СССР постепенно тоже становился все более бесправным, нарушалась сбалансированность народного хозяйства. Близкие к Брежневу люди, руководители КГБ, МИД и Минобороны (Ю. В. Андропов, А. А. Громыко, Д. Ф.Устинов), решали в первую очередь свои проблемы, а их хватало. Эти органы, ведавшие оказанием крупномасштабной внешнеэкономической помощи и несшие за нее ответственность, получали для этой цели большие денежные и материальные ресурсы.

Обстановка в регионах страны была напряженной. Особенно болело сердце за Россию. В ней разрушалось сельское хозяйство. Авантюристы с учеными званиями, степенями и партийными билетами, глубоко равнодушные к нуждам народа, выдвинули оторванную от жизни программу ликвидации «бесперспективных» деревень и с большим рвением приступили к ее реализации. Переселению по этому проекту подлежало много миллионов людей. Проходило оно часто без согласия народа. В «бесперспективных» деревнях закрывались школы, медицинские пункты, магазины. Выхода не было. Люди были вынуждены выезжать, чаще не в другие села, куда планировался руководством их выезд, а в города. Никто толком не рассчитал, сколько миллиардов рублей и какие материальные ресурсы будут нужны России, чтобы миллионам людей построить на новых местах жилье и создать все необходимое для жизни, сколько земли пропадет, какой ущерб это нанесет экономике страны.

По–другому это было организовано в Литве, где переселение с хуторов проводилось постепенно и было материально обеспечено из союзного государственного бюджета. В других республиках это абсурдное и другие похожие решения умели как–то обходить. Там руководство республик, имевшее большую самостоятельность в действиях, проявляло сдержанность, а иногда и просто не выполняло эти решения. А Россию защитить было некому. Всесильный центр командовал областями напрямую, зажимал их в кулак и вершил дело. В этом — наша большая вина перед крестьянами России.

Большими были военные расходы. В 1984 году они составили 61 млрд. рублей (8% валового национального продукта, почти 11% национального дохода и 16,5% государственного бюджета). Это были наибольшие военные расходы за предшествующие 20 лет.

Раздумья о неизбежных трудностях, ожидающих страну, тревога за состояние экономики усиливались, когда вспоминал, каков же уровень компетентности и ответственности многих больших руководителей, в том числе и ряда членов Политбюро, как готовятся и принимаются важные решения по крупным проблемам экономики. Министр обороны Д. Ф. Устинов до кончины в декабре 1984 года являлся членом Политбюро. К нему поступали все проекты решений перед их рассмотрением в Политбюро. Генеральный штаб по каждому из них составлял для министра свое мнение, а большинство из них и визировал. Проекты таких решений готовились тщательно, по 9–12 месяцев, согласовывались во множестве ведомств, в первую очередь, разумеется, в Госплане СССР, но материально они далеко не всегда обеспечивались. Почему–то в руководстве об этом не очень беспокоились. Многие члены Политбюро, принимая решения, заранее знали, что значительная часть из них выполнена не будет (выполнялись те, за которыми приглядывал влиятельный шеф, в частности решения по обороне). Зная, что многие из этих решений не будут выполнены, руководители строили сами для себя этакие «потемкинские деревни». Горько, но факт.

Мои размышления перенеслись к проблеме Афганистана. И здесь было не легче. В конце 1979 года Советский Союз ввел свои войска в Афганистан. Конечно, обстановка там складывалась тревожная. Поддерживаемый нами режим находился под угрозой. Затрагивались, разумеется, и наши интересы, но не настолько, чтобы вводить туда войска, подрывать наш престиж и международное положение. Тем не менее войска были введены. Такие действия Советского Союза противопоставили нашу страну большинству стран мира, сделали ее в глазах практически всех государств агрессором. Они дали великолепную возможность новому президенту США Р. Рейгану взвинтить еще больше гонку вооружений. Военные расходы в США за четыре года выросли со 160 до 300 млрд. долл. в год. Он объявил Советский Союз «империей зла». Антисоветская пропаганда США захлестнула мир, была окончательно сорвана ратификация Договора ОСВ–2 (об ограничении стратегических наступательных вооружений), подписанного Л. И. Брежневым и Дж. Картером в июне 1979 года. Застопорились переговоры по сокращению ядерных и обычных вооружений. Дорого обошлась нам афганская авантюра!

Поскольку я понимал значение этих переговоров и был одним из руководителей межведомственной группы по подготовке директив к ним, участником переговоров и в Москве и за рубежом, мысли этой ночью возвращались к ним часто. На моем уровне тогда в подготовке директив участвовали Г. М. Корниенко (первый заместитель министра иностранных дел), В.А.Крючков (тогда заместитель председателя КГБ). Постоянных представителей Военно–промышленной комиссии и Отдела оборонной промышленности ЦК не было, эти представители менялись. Мы тщательно отрабатывали все возможные варианты сокращений ядерных и обычных вооружений. Работа велась коллективно, путем дискуссий и споров. Помогали ученые и практики из промышленных отраслей. Взаимодействие с делегациями, порядок доведения до них директив нами отлаживались. Много раз мы пытались найти выход из тупика.

Порядок принятия решений по этим вопросам имел свои особенности. Вносили на Политбюро предложения для принятия решений по военно–политическим вопросам А. А. Громыко, Ю. В. Андропов (с декабря 1982 г. — В. М. Чебриков), Д. Ф. Устинов (с декабря 1984 г. — С.Л.Соколов). За редчайшими исключениями их предложения Политбюро принимались без каких–либо изменений.

За восемь лет совместной работы я хорошо изучил Д. Ф. Устинова. Это был человек высокой ответственности и огромного трудолюбия. Его рабочий день, как правило, начинался в 8 часов утра, а заканчивался около 24 часов, а нередко и позже (и это в возрасте 68–73 лет). В работе ему присущ был дух коллегиальности, он умел и любил выслушивать мнения всех участвующих в обсуждении того или иного вопроса. Проявлял терпимость к возражениям, стремился учитывать мнение других. Лично я от него очень многому научился, особенно умению совместно работать с учеными и «оборонщиками».

Кроме Ю. В. Андропова и А. А. Громыко его близкими друзьями в те годы были президент Академии наук академик А. П. Александров и заместитель Председателя Совета Министров, председатель Военно–промышленной комиссии Л. В. Смирнов.

Анатолий Петрович Александров, несомненно, выдающийся человек и ученый. Он очень много сделал для обороны страны. Я много раз встречался с ним на заседаниях Политбюро и на совещаниях. Для него были характерны ясность и предельная простота изложения самой сложной проблемы, отделение фундаментальных научных вопросов от прикладных и организаторских. Это всем нам очень помогало. Д. Ф. Устинов и А. П. Александров были действительно близки как по духу, так и по единству интересов. Анатолию Петровичу много позволялось такого, на что другие во взаимоотношениях с Устиновым не решались.

Припоминаю такой случай. На начавшемся в 15 часов летом 1979 года совещании рассматривалась сложная проблема военно–морского флота из области гидроакустики. Собралось много людей: Л. В. Смирнов, представители ЦК КПСС, ряд министров, ученые, военные руководители. Совещание затянулось, но Д. Ф. Устинов неутомим. Десять часов вечера, одиннадцать, а совещание продолжается. Люди устали, но работают. Вдруг Анатолий Петрович в ходе обсуждения спрашивает Устинова: «Дмитрий Федорович, а вы знаете, какое условие поставил царю Петру первый президент Академии наук России при назначении на должность?» Устинов оторвался от обсуждения и спрашивает: «Какое же?» Александров отвечает: «Президент поставил условие, чтобы кроме хорошего жалованья ему еще давали возможность достаточно спать». Раздался общий хохот. Снято напряжение. Вскоре совещание закончилось.

Л. В. Смирнов также был связан многолетней дружбой с Устиновым. У них, кроме всего прочего, было своего рода разделение труда. Устинов вопросы крупных научно–исследовательских, опытно–конструкторских работ и серийных поставок оружия «проталкивал» у Брежнева, а Смирнов — у Косыгина. Таким образом, нужный вопрос продвигался для благоприятного решения на Политбюро заблаговременным докладом как Генсеку, так и председателю правительства.

Д. Ф. Устинов был настолько трудоспособен, что у него хватало сил с 1976 по 1984 год совмещать должность министра обороны СССР и обязанности секретаря ЦК КПСС по оборонным вопросам. И на обеих должностях он трудился с полной ответственностью.

Сразу же припомнилось, какую огромную работу Д. Ф. Устинов, опять–таки при активной помощи академика А. П. Александрова, проводил до самого последнего дня жизни по научной проработке возможностей США по созданию системы противоракетной обороны с использованием космического пространства (СОИ).

После того как президент США Р. Рейган объявил в марте 1983 года о программе работ в этой области, Дмитрий Федорович начал работать с удвоенной энергией. Вместе с Анатолием Петровичем он провел ряд совещаний, где были рассмотрены возможные сроки и этапы осуществления американцами программы СОИ. Одновременно они со своими помощниками еще раз (на местах в научно–исследовательских учреждениях) рассмотрели ход наших фундаментальных и прикладных исследований в области противоракетной обороны. Изучались возможности Советского Союза по ответу на эту американскую программу с наименьшим расходом сил и материальных ресурсов. И во всех делах ими проявлялись разум, энергия и компетентность. По многим вопросам по инициативе Д. Ф. Устинова были приняты новые решения.

И я с большим сожалением думаю, что с кончиной Д. Ф. Устинова стало труднее решать вопросы, связанные с наукой и оборонной промышленностью.

Достаточно хорошо узнал я за многие годы совместной работы Ю. В. Андропова и А. А. Громыко. Глубоко убежден, что все эти три руководителя, равно как и академик А. П. Александров, а до него академик М. С. Келдыш, много сделали для страны и достойны глубокого уважения. Так я считал прежде, так считаю и теперь.

После смены или смерти руководителей (особенно в нашей стране) нередко на них возводится немало напраслины. Однако со временем история постепенно все ставит на свое место и воздает каждому то, что он заслужил.

Их совместную работу отличала одна особенность. Ю. В. Андропов и Д. Ф. Устинов были близкими друзьями. Они длительное время работали секретарями ЦК партии, были большими практиками в области партийной и хозяйственной работы, в совершенстве знали работу партийного аппарата, скрытые от внешних глаз рычаги, при помощи которых управлялся аппарат ЦК партии. И оба с пользой для своего дела умели на эти рычаги нажимать. Они пользовались авторитетом в партии и были людьми, очень близкими к Брежневу. А. А. Громыко (не менее влиятельный руководитель) — дипломат «до мозга костей», подтянутый, выдержанный, корректный, педантичный. Его отношения с аппаратом ЦК партии, с Андроповым, Устиновым и, несомненно, с Брежневым были хорошими, рабочими, но, по–моему, более официальными. Поэтому (это мне, с 1976 по 1984 г. работавшему вместе с Устиновым, было особенно ясно видно) после или в ходе выработки Генштабом предложений по проблемам сокращения ядерных и обычных вооружений Д. Ф. Устинов чаще всего советовался с Ю. В. Андроповым или наоборот, а потом они (по форме, конечно, каждый отдельно) беседовали с А. А. Громыко. Как правило, Громыко даже по крупным вопросам, которые прямо являлись прерогативой Министерства иностранных дел и, таким образом, входили в его компетенцию, со своими коллегами по–крупному не спорил. Нужно учитывать, конечно, что вопросы тщательно готовились заранее совместно с представителями МИДа.

Но и эта структура, обеспечивавшая в течение многих лет довольно успешное ведение советско–американских переговоров по сокращению ядерных вооружений, забуксовала. Дальнейший успех зависел не только от нас. С начала 80–х годов усилилось противоборство Советского Союза и США — набирала обороты гонка вооружений, разгорелась вооруженная борьба в ряде регионов мира. Чаще всего за спиной тех или иных воюющих государств и движений стояли или СССР, или США, или обе державы (Африканский Рог, Южная Африка, Ближний Восток, Кампучия, Никарагуа).

Стратегические ядерные силы СССР и США находились в боевой готовности, угрожая друг другу. В Европе также противостояли Организация Варшавского Договора и НАТО. Группировки их вооруженных сил достигали 3,6 млн. человек. Окидывая все это мысленным взором, я видел: мир держится на военной силе. И даже мне, военному–профессионалу, для которого подобная ситуация привычна, становилось как–то не по себе. Было ясно, что Р. Рейган, развернувший с 1980 года еще более масштабную гонку вооружений, добровольно прекращать ее не собирается.

И невольно еще и еще раз вспоминалась обстановка середины 70–х годов. В ноябре 1974 года успешно прошла встреча Брежнева с президентом США Фордом во Владивостоке. В результате была выработана рамочная договоренность (согласие об основных параметрах будущего договора) по стратегическим вооружениям ОСВ–2. Главные вопросы по этому договору были решены. Советско–американские отношения находились в том состоянии, которое тогда характеризовалось словом «разрядка». В 1974–1975 годах мы в развитии стратегических ядерных сил вступили в качественно новый период. В Советском Союзе закончилось создание современных межконтинентальных баллистических ракет (МБР) и ракет средней дальности (РСД) с РГЧ. Мы, военные, особенно ценили роль в этом генеральных конструкторов В. Ф. Уткина, В. Н. Челомея и их коллективов. Начались серийное производство МБР и РСД с РГЧ и их постановка на боевое дежурство. В 1975 году Советский Союз имел 2530 стратегических носителей (МБР и БРПЛ, преимущественно моноблочных) и около 4 тыс. боеголовок на них, США — 2040 носителей (МБР и БРПЛ, преимущественно с РГЧ) и 8700 боезарядов на них. Но американское преимущество в боеголовках было временным. С вводом в строй МБР с РГЧ Советскому Союзу потребовалось 3–4 года, чтобы догнать США по этому показателю. Такой ход событий был неизбежен. Что–либо изменить в короткий срок США не могли. Так и получилось. В 1980 году СССР уже имел 8 тыс. стратегических боезарядов, а США — 9700.

Если же брать соотношение сил шире, а не только по количеству боезарядов, то уже к 1976 году военное равновесие между СССР и США, Варшавским Договором и блоком НАТО было достигнуто на значительный период. В течение 8–10 лет его можно было сохранять, наверное, без особого увеличения военных расходов — более того, даже при определенном их снижении. Ситуация благоприятствовала тому, чтобы переломить обстановку и перейти от постоянного роста военных расходов к их постепенному сокращению. После совещания глав государств в Хельсинки этому содействовала не только военная, но и политическая обстановка. В это время внезапно скончался министр обороны СССР маршал А.А.Гречко (апрель 1976 г.). Министром обороны стал гражданский человек — Д. Ф. Устинов.

И тут мне еще раз пришел на память эпизод, к которому сейчас не каждый, вероятно, отнесется с доверием (ведь в последние годы кое–кто основательно поработал над тем, чтобы создать образ военных как людей, заботящихся только о том, чтобы урвать побольше средств для своих нужд в ущерб народному хозяйству). А вспомнил я о том, как еще в 1975–1976 годах именно в Генштабе, в этом средоточии профессиональных военных, зародилась идея снижения наших военных расходов в связи с тем, что США вывели свои войска из Вьетнама, наши отношения с ними стали ровнее и переговоры по ограничению стратегических вооружений шли тогда более или менее нормально. Вскоре после совещания в Хельсинки очень узким кругом лиц в Генеральном штабе (С. Ф. Ахромеев, зам. начальника главного управления И. Г. Николаев, начальник центрального финансового управления В. Н. Дутов) начал разрабатываться вариант замораживания военных расходов, главным образом за счет уменьшения серийных поставок вооружения.

Наши соображения в начале 1976 года были доложены начальнику Генерального штаба В. Г. Куликову. Основательно все взвесив, начальник Генштаба вместе с этой группой все же решил не обращаться к маршалу Гречко со своими предложениями. Последний был противником каких–либо сокращений военных расходов. Материал положили в сейф «до лучших времен». Примерно через месяц после вступления в должность Устинова, в июне 1976 года, этот вариант был доложен ему, но не получил одобрения и от него. Правда, и Устинова можно было тогда понять. Брежнев был тяжело болен, докладывать такой острый вопрос было некому.

И сейчас убежден, что тогда можно было политику разрядки углубить и начать в стране если уж не экономическую реформу, то по крайней мере сокращение военных расходов, расширение производства предметов народного потребления.

Серьезная ошибка была допущена, когда Советский Союз в 1975–1977 годах дал втянуть себя в конфликт между Сомали и Эфиопией (на стороне Эфиопии) и в войну в Анголе.

В те годы Генеральному штабу было особенно трудно. Постоянно принимались решения по оказанию помощи этим странам. Доставка оружия и боеприпасов в Анголу и Эфиопию осуществлялась чаще всего на самолетах военно–транспортной авиации. По воздуху доставлялись и танки. Даже такой огромный самолет, как Ан–22, мог взять на борт лишь один танк, причем ему приходилось лететь в Анголу почти через всю Европу и Африку. Перевозка танка обходилась в пять–шесть раз дороже его стоимости. Позже начала налаживаться переброска техники морем. Но авиационные перевозки срочных грузов, как правило, не прекращались. К военным поставкам добавлялась работа, связанная с руководством аппаратом советников, которые оказывали помощь указанным странам в подготовке и ведении боевых действий. И на этом участке Генеральному штабу приходилось работать с огромным напряжением. Практически в Генштабе круглосуточно в течение 1976–1978 и 1980–1981 годов проводилось дежурство оперативных групп, следивших за развитием обстановки в Эфиопии, Анголе и Афганистане.

У США и государств Западной Европы сложилось мнение, что СССР вступил в борьбу с ними за преобладающее влияние в Африке (хотя у нас такого намерения не было). По этому поводу тогда выступил со специальным заявлением госсекретарь США Г. Киссинджер. Недооценили мы тогда этого предупреждения. Эти опрометчивые шаги и последующий ввод войск в Афганистан правые силы в США использовали для того, чтобы взять верх в государственных делах и сломать политику разрядки. Вовсю раскручивалась гонка вооружений, и я это уже ясно осознавал. Путей, как остановить ее, я не видел.

Во второй половине 70–х годов стала осложняться обстановка и в Европе. Обострялось положение в Польше. Росла напряженность в ГДР, Чехословакии и Венгрии. Внешне это было незаметно, но нам о тревожных моментах во внутренних процессах в этих странах было известно.

Тревожила и обстановка на Востоке, особенно отношения с Китаем. Мне, смолоду воспитанному в духе интернационализма, до конца так и не были понятны причины резкого обострения отношений между двумя великими социалистическими державами — Советским Союзом и Китаем. Конечно, имели место перегибы во внутренней политике Китая. Мы не могли согласиться с методами открытого насилия, волюнтаризма в экономике, которые применялись в КНР в годы «культурной революции». Но ведь в конце концов такие действия были внутренним делом Китая.

Почему СССР в начале 60–х годов внезапно и в короткий срок отозвал наших советников, помогавших китайцам создавать современную промышленность, почему дошло дело по существу до военного противоборства между нашими странами? Было очевидно, что возрождение нами крупных военных сил на востоке страны легло тяжелым дополнительным бременем на нашу экономику, а фактическая ликвидация торгово–экономических связей с Китаем лишь усугубила наши трудности. Наша политика в отношении Китая была весьма далекой от взвешенной.

Обстановка в мире и переговоры об ограничении вооружений неразрывно связаны с вооруженными силами. Поэтому мысли все время возвращались к армии и флоту Советского Союза. Оценка их состояния порождала уверенность: они в порядке, вооружены современным оружием, должным образом обучены, подготовлены и обеспечены. Генералы, адмиралы, офицеры преданы Родине, Коммунистической партии. Командование и штабы обучены выполнению стоящих перед ними задач. Планы развития армии и флота в основном реализуются, а на следующую пятилетку разрабатываются. Боевая способность их на должном уровне. Все это подтвердил в основном и Афганистан.

Думал я в ту ночь (10 марта 1985 г.) и о критике в адрес армии в связи с действиями в Афганистане, о том, что в первую очередь критикуют ее те, кто добивался и добился ввода туда наших войск. Цель их критики понятна: оправдать себя. Но недостатки в подготовке частей действительно были. Не хватало мобильности при действиях в горах, где бронетанковую технику применять невозможно, нужно было иметь больше вертолетов. Для действий в горах нужно было новое снаряжение. И в тактике действий были недостатки, которые приходилось исправлять в ходе боевых операций.

Но в какой армии, особенно в начальный период войны, не было недостатков?

Афганская война — война в особых условиях. Выводы из нее для оснащения и обучения армии и совершенствования структуры войск нужно делать осторожно, взвесив все плюсы и минусы. Один раз мы уже «обожглись» в 30–х годах, переоценив значение боевого опыта, полученного в Испании, ликвидировав в 1939 году крупные танковые соединения. Восстановить их в 1941 году не успели и за это поплатились.

В то же время война в Афганистане подтвердила сильные стороны нашей армии. Все поставленные боевые задачи выполнялись в самых тяжелых условиях, на высоте 3,5–4,5 км, при температуре плюс 45–50°, личный состав проявлял мужество и дисциплинированность.

За 9 лет войны мы имели только 312 человек, попавших в плен и пропавших без вести, из 520 тыс. военнослужащих, прошедших службу в эти годы в Афганистане. Конечно, каждого человека жаль. Он наш гражданин, сын своих матери и отца. И эта малая цифра говорит о высоких боевых качествах наших солдат, сержантов и офицеров. Ведь США потеряли пропавшими без вести за 8 лет войны во Вьетнаме около 3 тыс. военнослужащих.

Но в целом, главным образом из–за несоответствия поставленных тогдашним советским руководством военно–политических задач количеству выделенных для их решения войск и конкретной обстановке в этой стране, военного успеха не было и быть не могло. Именно из–за этого несоответствия и выступало руководство Генерального штаба осенью 1979 года против ввода наших войск в Афганистан. Но уже вскоре нашлись люди (и мы, военные, это недооценили), которые ответственность за этот провал пытались возложить на армию. Тем не менее эти претензии и даже обвинения заставляли еще и еще раз анализировать и оценивать состояние армии и флота.

Внутренне я уверен, что генералы и офицеры — честные и в абсолютном большинстве мужественные люди. Они не поражены коррупцией, не заражены национализмом, преданы своей Родине и идеалам социализма, готовы их защищать, а если нужно, то и умереть за них. Так оценивал я их состояние в 1985 году и рад, что не ошибался.

Большим достижением наших Вооруженных Сил я тогда считал (как показала потом жизнь, в такой оценке не было ошибки) подготовку высшего командного состава — командующих войсками военных округов, армий и их заместителей. После Великой Отечественной войны мы традиционно много внимания уделяли этому. Традиции шли от Г. К. Жукова, А. В. Василевского, Р. Я. Малиновского, В. Д. Соколовского, С. К. Тимошенко, А. А. Гречко, В. И. Чуйкова — от полководцев Великой Отечественной войны.

Постоянно велась оперативная подготовка штабов, выработка у них организованности, требовательности, заботы о людях. Много таланта воспитателей и своего командирского опыта в это дело вложили в 70–80–е годы С. Л. Соколов, В. Г. Куликов, С. К. Куркоткин, И. И. Якубовский, Н. В. Огарков, Н. И. Крылов, П. К. Кошевой, С. П. Иванов, С. Г. Горшков, В. Ф. Толубко, И. Г. Павловский, Е. Ф. Ивановский, П. Ф. Батицкий, П. С. Кутахов, И. Г. Николаев, М. А. Гареев и многие другие.

В результате мы имеем и сегодня хороший командный состав, организованные штабы. Это внушает и чувство удовлетворения, и уверенность.

Все это так. Но что, в армии и на флоте нет слабостей? Есть. Основная слабость армии и флота коренится, пожалуй, во внутренней их несбалансированности. Развитие войск и особенно боевых сил флота опережает развитие инфраструктуры, особенно военных баз и тыла. Отсюда сложности с базированием кораблей, хранением материальных ресурсов. Мало выделяется средств и ресурсов на строительство жилья для офицеров. В результате количество семей офицеров, не имеющих жилья, ниже 160 тыс. не опускается. Армия и флот отягощены выполнением не свойственных им задач, и число этих задач все увеличивается. Главная из них — военные строители (их по состоянию на 1985 г. без малого миллион: 500 тыс. человек строят для Минобороны, а почти 500 тыс. — для 22 министерств, т. е. для народного хозяйства). Ежегодно на 6 месяцев 80–100 тыс. автомобилей и 200–250 тыс. военнослужащих привлекаются для уборки урожая, крайне осложняя оперативную подготовку командиров и штабов и боевую подготовку войск. Нарушается закон о всеобщей воинской обязанности. Все больше военнообязанных (до 55–58 %) имели различные отсрочки и в армию не призывались. И, конечно, как тяжелое бремя, на плечи армии давил Афганистан. Гибнут люди, расходуются большие ресурсы без видимой отдачи и какой–либо пользы. И моральные, и материальные потери налицо, их последствия из года в год растут.

Мысли о состоянии Вооруженных Сил невольно и не раз за ту ночь перебрасывались на деятельность Генерального штаба и лично мою работу.

К весне 1985 года я проработал там уже более 11 лет на должностях начальника Главного оперативного управления, первого заместителя и начальника Генерального штаба. В Генеральный штаб я получил назначение в самом начале 1974 года довольно неожиданно.

Тридцать три года до этого я служил только в войсках. Участвовал в Великой Отечественной войне рядовым и младшим командиром, а затем и офицером — взводным, ротным командиром, начальником штаба и командиром батальона. После войны прошел все командные и штабные должности от командира полка до командующего армией и от начальника штаба полка до начальника штаба военного округа. Опыт работы был чисто войсковой. Все тяготы армейской жизни испытал на себе: знал оперативную подготовку штабов и боевую подготовку войск. Закончил академии бронетанковых войск и Генерального штаба. Считал, что в 50–летнем возрасте имею перспективу на командной работе. Поэтому назначение в Генеральный штаб было неожиданным и, откровенно говоря, малорадостным.

Думаю, что при назначении начальство учитывало, что кроме войскового опыта и оперативной подготовки, во–первых, имел неплохое общее развитие, во–вторых, здоровье и трудолюбие. Интерес к жизни у меня сосредоточивался на военной службе, только на работе. К весне 1985 года я имел достаточный опыт работы в Генштабе.

Работа эта чрезвычайно трудная, ответственная, но интересная и даже увлекательная. Генеральный штаб — один из важнейших государственных органов. В нем сходится кроме информации о военно–политической обстановке в мире огромное количество самой разнообразной чисто военной информации. Детально изучаются и анализируются состояние вооруженных сил крупных государств, планы их развития, их военные доктрины, стратегия, состояние вооружения и военной техники. Постоянно рассматриваются и обобщаются военно–политические решения США и блока НАТО. Эта работа на протяжении длительного времени велась при активном участии начальника Главного разведывательного управления генерала армии Ивашутина Петра Ивановича — опытного, образованного, очень ответственного руководителя.

Он был профессиональным разведчиком. Участвовал в Отечественной войне, занимая крупные должности, прошел нелегкий жизненный путь с крутыми поворотами и неожиданными, неординарными ситуациями. По характеру спокойный, неторопливый, он был хорошим воспитателем, вырастившим целое поколение высокопрофессиональных специалистов. Умел организовать взаимодействие в работе как внутри Министерства обороны, так и за его пределами. П. И. Ивашутин был надежным руководителем, к которому испытываешь большое доверие. С ним хорошо работалось.

Главное оперативное управление является своего рода штабом внутри Генерального штаба, что в большей или меньшей мере зависит от стиля и методов работы лично начальника Генерального штаба. Но в любом случае в его обязанности входит: планирование применения армии и флота, их строительство, развертывание и совершенствование, оперативная подготовка высших штабов, научная работа в области военной теории и военной техники. Это управление постоянно изучает и учитывает соотношение военных сил между СССР и США, Варшавским Договором и НАТО. Оно больше, чем другие, взаимодействует со штабом Объединенных вооруженных сил Варшавского Договора. Всегда была ведущей его роль в выработке позиций на переговорах по сокращению ядерных и обычных вооружений.

Этим управлением пришлось в течение пяти лет руководить мне. С осени 1979 года шесть лет его возглавлял генерал армии Валентин Иванович Варенников. Затем это управление возглавил молодой (уже руководитель следующего поколения) генерал–полковник Омеличев Бронислав Александрович, выросший в отличного генштабиста.

Оперативной подготовкой и военно–научной работой в Генеральном штабе занимался генерал–полковник М. А. Гареев. Его настолько переполняли новые идеи (нередко спорные, не проверенные практикой), что подчас приходилось сдерживать его инициативы. Но одновременно он был опытным и грамотным оператором, вдумчивым методистом. Много пользы войскам и флоту принесла его работа.

Другие управления занимались проблемами мобилизационной и организационной работы, руководства войсками и его автоматизации, связи, радиоэлектронной борьбы.

Генеральный штаб — составная часть, сердцевина всей структуры Министерства обороны и работает под руководством министра обороны. Но в то же время на этот военно–политический орган опираются в работе Генеральный секретарь ЦК КПСС, правительство СССР. С ним сотрудничают Академия наук СССР, ее базовые институты. Он действует в контакте с министрами СССР, с генеральными и главными конструкторами, работающими в области обороны. Генеральный штаб и сейчас остался «мозгом армии», как в 20–е годы назвал его начальник, впоследствии Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников. Но теперь он стал еще и генератором идей, органом, вырабатывающим как самостоятельно, так и вместе с другими ведомствами предложения по военно–политическим и военно–техническим вопросам. Диапазон его работы огромен.

В связи с этим особенно ответственна и трудна должность начальника Генштаба, на которой я сменил в сентябре 1984 года маршала Н. В. Огаркова, чему предшествовали следующие обстоятельства.

В 1980–1981 годах я, будучи первым заместителем начальника Генштаба, работал практически постоянно в качестве начальника штаба оперативной группы Министерства обороны в Афганистане. После возвращения в Москву в начале 1982 года я, как и другие мои коллеги по Генштабу, стал замечать, что отношения между министром обороны Устиновым и начальником Генштаба Огарковым, которые ранее были хорошими и даже сердечными, почему–то осложнились. Поскольку эти сложности в их взаимоотношениях возникли в период моего отсутствия в Москве, причины их я не знал. Уточнять же младшему по должности причину сложившейся ситуации у своего начальника у нас, военных, не принято.