Взрыв в Галифаксе, или За 28 лет до конца света

Взрыв в Галифаксе, или За 28 лет до конца света

6 августа 1945 года над Хиросимой взорвалась атомная бомба. Город был стерт с лица земли, многие тысячи его жителей обратились в прах. Лишь тени на редких уцелевших стенах свидетельствовали, что недавно здесь кипела жизнь. Мир, не ожидавший подобного, притих в страхе и растерянности. Случившееся, так напоминавшее конец света, еще надо было осознать. Но происшедшее не желало укладываться в голове. Требовалась отправная точка, событие, хотя бы отчасти соизмеримое по масштабу разрушений и числу убитых, умерших от ран, искалеченных. Тогда и вспомнили о Галифаксе…

Секретный груз

Капитан Ле Медек обвел взглядом свою команду. Да-а, такого отребья под его началом еще не было. Французы, поляки, итальянцы, американцы, всякой твари по паре. И прошлое соответствующее — большинство успели отсидеть в тюрьме за различные прегрешения, а некоторые — не по одному разу. Но выбирать не приходилось. Как там говорят французы? На войне, как на войне! Опытные моряки все на линкорах и крейсерах, так что грузовые суда приходится укомплектовывать всяким сбродом вроде вон того негра с вывороченными губами и желтыми пеньками зубов. Ходят слухи, что этот урод отправил на тот свет белого арендатора и его семью, всего семь душ. Как открутился от электрического стула — загадка. И на корабль наверняка завербовался для того, чтобы не мозолить глаза стражам порядка. Такой вот контингент… Да, война, оно конечно, у нее свои законы, и все же ему бы хоть пяток настоящих моряков, знающих, что такое Атлантика!

Ле Медек нахмурился. Себя он считал «настоящим» и свое прозябание на построенном в 1899 году «грузовике» водоизмещением в жалкие 3121 тонну, длиной 97,5, шириной 13,6 и осадкой 4,6 метра приписывал исключительно проискам недоброжелателей и завистников. Он, видите ли, склонен к неумеренному питию! А скажите на милость, может ли истинный моряк без этого обойтись?

Матросы переговаривались и настороженно посматривали на хмурого кэпа. Его насупленные брови и гуляющие по скулам в желваки ничего приятного не обещали.

— Вывернуть карманы!

Этого они не ожидали. Двое американцев, превыше всего почитавших личную свободу, заартачились было, но к ним шагнул двухметрового роста боцман, пудовые кулаки которого были отлично знакомы команде, и янки притихли.

— Всем сдать спички, трубки и табак! — последовал новый приказ. — Ну, живо!

На этот раз зароптали многие.

— Дурьи головы! — повысил голос Ле Медек. — Всем известно, какой груз мы принимаем на борт. Не знаю, как вам, а мне не хочется вознестись на небеса из-за неосторожно брошенной спички. Поэтому пользоваться открытым огнем отныне запрещено. Курить дозволяется только на корме под надзором боцмана. Он же будет выдавать курево. Все ясно?

Команда безмолвствовала.

Ле Медек повернулся, сделал шаг, остановился:

— И последнее. Увольнения на берег в Галифаксе не будет. Что? Молчать! Еще не хватало, чтобы всякий встречный-поперечный трепался, на какой «пороховой бочке» мы выходим в море. Мне поручено обеспечить абсолютную секретность, и, будьте уверены, я ее обеспечу. А шибко умных и строптивых я лично сопровожу в военный трибунал. Есть желающие? Нет? Прекрасно.

Капитан взялся за поручни трапа и поднялся на мостик.

Через два дня французский пароход «Монблан» покинул порт Нью-Йорка и взял курс на Канаду. Там, в Галифаксе, будет сформирован конвой, который отправится через Атлантику в воюющую Европу, в порт Бордо. На одиночное плавание уже давно никто не отваживался — немецкие субмарины с их смертоносными торпедами успели образумить самых отчаянных.

Тяжело утюжа волны, со скоростью 11 узлов «Монблан» двигался к Галифаксу. Четыре корабельных трюма были переполнены, в них находились: 300 тонн тринитротолуола, 2300 тонн пикриновой кислоты, которая на четверть мощнее тротила, и 10 тонн порохового хлопка. Кроме того, на палубе были размещены бочки с бензолом для броневиков и танков, всего 35 тонн. В пересчете на тротиловый эквивалент все это составляло по меньшей мере 3000 тонн взрывчатых веществ.

На корме «Монблана» было оживленно. Матросы курили, подначивали мрачного боцмана, вдруг превратившегося в буфетчика, задирали ниггера с гнилыми зубами и гадали, чего хорошего ждать им от будущего.

Ничего хорошего.

Поля — направо, сеть — налево

«Монблан» встал на рейде Галифакса день в день, минута в минуту. Ле Медек поздравил себя: первый отрезок дальнего пути пройден без происшествий. Связавшись по радио с представителями Британского адмиралтейства и доложив о прибытии, он получил приказ сняться с якоря завтра, 6 декабря 1917 года, в 8 часов утра и проследовать через проход Тэ-Нарроуз в бухту Бедфорд, к пирсам Ричмонда, северного пригорода Галифакса.

— Делать им нечего, — проворчал капитан «Монблана».

По его разумению, раз уж команде все равно нельзя покидать судно, разумнее было оставаться на внешнем рейде и здесь дождаться, когда караван выйдет из бухты и направится в океан. Однако спорить с военным ведомством смысла не имело — эти чинуши не привыкли отказываться от принятых решений. Бюрократия — та же ржавчина, что глодает корпуса кораблей, от нее нет спасения.

Уточнив у первого помощника, во сколько прибудет лоцман, Ле Медек спустился в каюту, где его ждала бутылка отличного ржаного виски.

Утро следующего дня выдалось туманным, однако лучи солнца быстро разогнали призрачную дымку над водой, открыв взорам картину, ради которой сюда не раз приезжали художники-маринисты. Берега залива с одной стороны были усыпаны маленькими, будто игрушечными домиками городка Дартмут, берег противоположный занимала центральная часть Галифакса. Красота!

Вот от причала отвалил катер, и вскоре на «Монблан» поднялся лоцман — высокий мужчина в брезентовом дождевике и фуражке с черным лаковым козырьком.

— Фрэнсис МакКей, — представился он. — Ваш лоцман, сэр.

Ле Медек пожал ему руку и распорядился поднять якоря. Тут же застучали зубья гигантских шестерен и толстая якорная цепь стала наматываться на стальной барабан.

— Самый малый, — сказал Ле Медек, и старший помощник, доводя команду до машинного отделения, повторил приказ капитана в раструб переговорного устройства.

«Монблан» вздрогнул и через несколько минут уже осторожно, со скоростью 4 узла, двигался по проходу Тэ-Нарроуз.

— Лево руля.

Теперь распоряжался лоцман. МакКей был сосредоточен, каждый его жест свидетельствовал, насколько он напряжен. Задача, стоявшая перед ним, была из привычных, но от этого она не становилась более легкой. Фарватер был узким и извилистым, справа ограниченный минными полями, слева — металлической сетью, которая, по идее, должна была воспрепятствовать проникновению в бухту кайзеровских подводных лодок.

— Право руля.

Не более чем в полумиле по борту проплыл величественный силуэт английского крейсера «Хайфлауэр». Недалеко от «собрата», только ближе к берегу, стоял на якорях канадский крейсер «Найоб». На рейде и у причалов вообще было множество судов, большинство из которых и должны были составить «европейский» конвой, однако фарватер был чист, как то и обещали представители адмиралтейства.

В 8 часов 32 минуты, когда «Монблан» находился в самой узкой части прохода, из-за мыса неожиданно появился идущий ему навстречу сухогруз. На борту его было начертано два слова: «Имо» и «Норвегия».

— Что за дьявол? — сквозь зубы выругался лоцман.

— Да что он вытворяет?! — вскричал более импульсивный Ле Медек.

Международные правила по предупреждению столкновений судов, принятые еще в 1889 году, обязывали «всякое паровое судно держаться той стороны фарватера или главного прохода, которая находится с правой стороны». Это — азы судовождения, но, видно, капитану «Имо» не были знакомы и они. Он вел свой корабль точно на «Монблан».

— Сирену мерзавцу! — закричал Ле Медек.

С помощью условных воплей корабельной сирены на «Имо» передали все, что думает капитан «Монблана» о своем норвежском коллеге. Навстречу полетели ответные сигналы, которые что-то наверняка объясняли, но что-либо исправить уже не могли.

— Стоп машина, — спокойно проговорил Фрэнсис МакКей, и Ле Медек взглянул на лоцмана с благодарностью. Канадец сделал то, что надлежало сделать ему. Другого выхода не было, кроме как сбросить скорость и дать возможность встречному судну проскочить у «Монблана» перед самым носом. Вот что значат спокойствие и трезвый рассудок! Интересно, подумал Ле Медек, был бы лоцман так же хладнокровен, зная, какой груз покоится в трюмах «Монблана»? И еще, пил ли он вчера виски?

Скорее всего, столкновения удалось бы избежать, не вздумай капитан «Имо» исправить свою ошибку, дав команду «Полный назад». Но скорость, которая до того была явно завышенной — 7 узлов против разрешенных 5, теперь обернулась мощной инерцией, и справиться с ней не удалось.

Сердце Ле Медека сжалось и сделало попытку скатиться куда-то вниз, к желудку.

— Нас разворачивает, капитан, — крикнул рулевой, вцепившийся в штурвал побелевшими пальцами.

«Монблан», тоже подвластный инерции, продолжал движение, причем течение поворачивало его бортом к неотвратимо надвигающемуся «норвежцу». Катастрофы было не избежать. Ле Медек понял это. Понял и МакКей, потому что спросил:

— Что будем подставлять — скулу или брюхо?

— Брюхо, — сказал Ле Медек.

В носовой части «Монблана» находились отсеки с тринитротолуолом. Пикриновая кислота, складированная далее, более устойчива к сотрясениям. Ле Медек знал это и лишь на это надеялся.

— Тогда малый вперед, самый малый, — скомандовал лоцман.

В 8 часов 41 минуту «Имо» протаранил борт «Монблана».

Первая смерть — не последняя смерть

Форштевень «Имо» пробил в корпусе французского парохода 3-метровую дыру, в которую тут же устремилась вода. Бочки с бензолом, уложенные на палубе, раскатились, некоторые из них лопнули, и горючая жидкость залила палубу, готовая воспламениться от малейшей искры…

Если бы все осталось, как есть, самого страшного удалось бы избежать, но машина «норвежца» продолжала работать на задний ход, и нос «Имо» стал со скрежетом выдираться из пробоины. Металл бился и терся о металл, разбрасывая снопы искр.

— Господи, пронеси. Господи… — шептал Ле Медек, пытаясь вспомнить слова хоть какой-нибудь молитвы.

Господь остался глух к его мольбам. Бензол вспыхнул, и желто-оранжевое пламя побежало к корме — к люкам, прикрывающим отсеки с тротилом.

Смятый в гармошку форштевень норвежского сухогруза срезал последний железный «заусенец» с борта «Монблана» и оказался на свободе. Нет, не совсем, корабли соединяла какая-то нитка, точнее — две нитки, так, во всяком случае, показалось Ле Медеку. Он присмотрелся. Это были пеньковые тросы, бухты которых покоились до столкновения на палубе «Монблана». Видимо, «Имо» зацепил их и сейчас разматывал.

Дикий крик разорвал опаленный огнем воздух. Запутавшись в веревках, над водой висел боцман «Монблана».

— Господи, пощади! — взмолился Ле Медек.

И вновь Всевышний остался глух к нему. Тросы лопнули один за другим, и боцмана ударило об искореженный борт «Монблана». Острый, как бритва, край пробоины, снес ему голову и отбросил тело, которое вдруг само собой освободилось от пут и рухнуло в воду. А голова… голова осталась на железной пластине, будто приклеилась, тараща выпученные мертвые глаза и выдавливая из перерезанных сосудов шеи сгустки алой крови.

Ле Медек отвернулся. Смотреть на это было выше его сил. Кроме того, надо что-то делать, надо предотвратить взрыв, спасти людей, а если удастся — спастись самому. Наилучшим решением было бы затопить «Монблан», таким кардинальным способом остановив распространение огня. Да, решение хорошее, только никуда не годится. Ему ли не знать, что проржавевшие кингстоны этой старой посудины не удастся открыть даже силами всей команды! Но тогда — что?

— Лево руля, — оттолкнув старшего помощника, сказал он в раструб переговорной трубы. — Полный вперед.

Понемногу зачерпывая пробоиной воду, «Монблан» неуклюже развернулся и устремился к выходу из пролива.

— Что вы делаете? Сейчас подойдут пожарные катера и…

Фрэнсис МакКей смотрел осуждающе, и этот взгляд вмиг довел Ле Медека до белого каления.

— Что я делаю? — переспросил он. — Под нашими ногами, да будет вам известно, несколько тысяч тонн взрывчатки. Коли повезет и нам удастся сохранить хороший ход, «Монблан» примет в трюмы достаточно воды, чтобы зарыться носом и пойти ко дну. И чем быстрее это произойдет, тем лучше. Понятно?

— Понятно, — лоцман побледнел, но сохранил присутствие духа. — И все же главное — увести корабль от города, не так ли?

— Так, так, — отмахнулся Ле Медек.

Пламя тем временем залило уже всю палубу. Если огонь проникнет в грузовые отсеки… Об этом капитану «Монблана» не хотелось даже думать. Тем более что в первую очередь надо подумать о людях.

— Шлюпки на воду!

Матросы засуетились у лебедок. Люди кричали, подгоняя друг друга, толкались, потом над головами замелькали кулаки. Ле Медек увидел, как негр с вывернутыми наружу лиловыми губами вцепился в плечо кряжистому белобрысому поляку и отпихнул его от талей, по которым тот собирался спуститься в шлюпку, уже качающуюся на воде. Поляк повернулся и ударил с размаху. Негр покачнулся и перевалился через борт. Нелепо взмахнув руками, он упал на нос шлюпки и словно обнял его, изогнувшись самым неестественным образом: ноги почти касаются головы, живот — вперед. Ле Медек понял, что от удара у негра переломился позвоночник. Кто-то из матросов уперся в мертвеца ногами и сбросил его в воду.

Капитан снова наклонился к раструбу:

— Самый полный!

Молчание было ему ответом.

Ле Медек обернулся к старшему помощнику, на которого жалко было смотреть: так он был испуган.

— Разберитесь!

Помощник вздрогнул и выскочил из рубки.

Минуту спустя на мостик вскарабкался матрос с лицом, черным от копоти.

— Сэр, — затараторил он, — снизу передают, что машина сейчас встанет.

И верно, гул под ногами вдруг смолк. Из звуков остался лишь победный рев пламени, облизывающего пока еще целые бочки с бензолом. Если они взорвутся…

— Якоря? — Ле Медек взглянул на старшего помощника, который немного пришел в себя. По крайней мере, так казалось.

— Один сорвало при ударе, второй заклинило, — доложил тот.

Фрэнсис МакКей хотел что-то сказать, но, ожегшись о взгляд Ле Медека, промолчал. Капитан «Монблана» перевел взгляд на палубу. Огонь неистовствовал, и укротить его было невозможно.

Пароход между тем и не собирался тонуть, пробоина была слишком высоко над ватерлинией… Что ж, тогда следует позаботиться о себе.

— Уходим, — сказал Ле Медек.

Роскошное зрелище

На причале Ричмонда шумела толпа. Люди переговаривались, живо обсуждая невиданное, чарующее зрелище. По акватории гавани Галифакса — длиной 6 миль и шириной почти в милю — медленно двигался небольшой пароход. Судно было окутано клубами черного дыма, из которого то и дело высовывались узкие огненные языки.

Полковник Гуд, готовый пополнить собой редеющие ряды канадского экспедиционного корпуса, а пока дожидающийся отправки в Европу, был сугубо земным человеком, в смысле — сухопутным. И в порту он оказался, можно сказать, случайно. Просто из служебного рвения решил проверить, как идет погрузка на английский транспортник лошадей, которым предстоит таскать пушки по театру военных действий. Полковник Гуд был артиллеристом.

Полковник ничего не смыслил в морском деле и потому, вовлеченный в людской водоворот на пирсе, почитал за лучшее прислушиваться к разговорам портовых грузчиков и жителей Галифакса, накрепко связанных с морем, нежели высказывать свои суждения, наверняка неверные.

— Ну, пожар, — пожимал квадратными плечами грузчик в робе и тяжелых башмаках. — Да разве это пожар? Вот, помню, в прошлом году баржа горела с лесом, так это был пожар! — Грузчик запнулся: — Эй, вы только поглядите на этих идиотов!

От борта горящего парохода отвалили две шлюпки.

— Они что, перетрусили? Или с ума посходили? — возмутился грузчик. — Да что там случилось, в конце-то концов?! Черт, не разобрать толком…

Полковник тоже чертыхнулся, после чего достал из футляра на поясе полевой бинокль. Поднес его к глазам. Да, все верно, шлюпки отошли от борта и, ощетинившись веслами, изо всех сил поспешали к берегу. А это что? На палубе корабля появился человек, судя по перепачканному комбинезону, кочегар или машинист. Человек перекинул ноги через поручень и сиганул в воду. Вынырнул он ярдах в двадцати от горящего корабля и отчаянно заработал руками, должно быть, пытаясь догнать удаляющиеся шлюпки.

Последней из стелющегося над водой дыма выскользнула скромных размеров лодка, на носу которой трепетал капитанский флажок. Лодка тоже устремилась к берегу.

— Что-то тут не так, — проговорил грузчик, и полковник Гуд был с ним полностью согласен.

Весла гнулись, шлюпки — летели. Вот первая из них ткнулась носом в причал, и из нее посыпались люди.

— Уходите, уходите отсюда, — кричали они на бегу. — Сейчас все взорвется.

Толпа пришла в движение. Кто-то кинулся за моряками с горящего корабля, но многие, в том числе полковник Гуд, предпочли остаться на месте, решив не поддаваться панике.

Из маленькой лодки на пирс поднялись несколько человек, в том числе скромного роста крепыш, державшийся с достоинством капитана. Им он, очевидно, и являлся. За капитаном шел лоцман. Фрэнсиса МакКея полковник Гуд два дня назад видел в адмиралтействе.

Полковник протолкался вперед.

— Послушайте, — начал он. — Вы не могли бы объяснить, что здесь происходит?

Капитан взглянул на него пустыми, стеклянными глазами:

— Что? Просто через минуту-другую эта чертова посудина разлетится на тысячу частей. И ничто ей уже не поможет.

МакКей тронул капитана за локоть:

— Смотрите, что делают на «Хайфлауэре».

От крейсера к французскому пароходу на всех парах несся вельбот, набитый людьми. А справа, от Дартмута, спешил катер пожарной охраны.

— Это «Стелла Марис». Лучшее, что есть в Дартмуте, — подсказал кто-то.

— Они же ничего не знают! — Лицо капитана, и без того красное, в сетке прожилок, пошло пятнами.

— Их надо предупредить, — сказал лоцман.

— Как?!

Горящее судно, влекомое течением, приближалось к пирсу. Вельбот и пожарный буксир были еще в нескольких кабельтовых от него, а «Монблан» уже коснулся деревянного настила, проломил его и одним бортом навалился на стену приземистого склада, на котором тут же задымилась залитая смолой крыша. Другим бортом «Монблан» прижался к самоходной барже «Пикту», по сходням которой на берег бежали люди.

Давешний грузчик, вновь оказавшийся рядом с полковником, понимающе кивнул:

— «Пикту» под завязку нагружена боеприпасами.

С этими словами он потопал по направлению к холму, на котором высилась старинная крепость Галифакса, очевидно, полагая лишь это место надежным убежищем.

— Теперь — все, — безжизненным тоном произнес капитан «Монблана».

— Нет, не все, — возразил Фрэнсис МакКей.

Моряки на вельботе имели приказ закрепить на «Монблане» трос и передать его конец на катер пожарных, чтобы тот отбуксировал пароход в океан. Сначала им это не удавалось, но вот несколько смельчаков взобрались на корму «Монблана», подтянули трос и набросили железную петлю на кнехт.

В это время стоящая рядом «Пикту», на которую уже перекинулся огонь, неожиданно стала оседать. Корма баржи пошла вниз и скрылась под водой, потом скрылся и нос.

За минуту до этого полковник Гуд увидел, как по трапу, который наклонялся все ниже, на берег вскарабкался человек. Полковник не знал, кто это был, но подозревал, что именно этот человек сделал единственное возможное в данной ситуации — пустил баржу ко дну, упреждая взрыв.

…Его звали Джеймс В. Харрисон, и он был суперинтендантом морской службы. Харрисон пробрался на покинутую командой «Пикту» и открыл кингстоны. Впоследствии за свой героизм он будет награжден орденом. Но до этого торжественного события было еще далеко.

…Пожарные на «Стелле Марис», которым дела не было до гибели баржи, так как у них имелись дела поважнее, выбрали слабину и закрепили трос. Из трубы буксира повалил дым. Трос натянулся, как струна, и «Монблан» стал отходить от берега.

Тут раздался взрыв, больше напоминающий хлопок. Еще один, еще… Настоящая канонада.

— Бочки, — сказал капитан. — Бочки с бензолом. — И зашагал прочь.

Чуть погодя за ним последовал Фрэнсис МакКей. И полковник Гуд тоже. Они не успели пройти и ста ярдов, когда за их спинами разверзся ад. Грохот преисподней расколол землю и небо.

Полковник Гуд обернулся. На том месте, где еще секунду назад были «Монблан» и вельбот с «Хайфлауэра», стоял, упираясь в облака, огненный столб. Вокруг него в кошмарном танце кружились миллионы осколков. Вода в заливе забурлила, вскипая и поднимаясь гигантской волной. Обнажилось дно, и в следующий миг лавина воды обрушилась на берег. Полковник побежал. Его ударило в спину, сбило с ног, завертело, закрутило, срывая одежду. Грудь сдавило в страшных тисках, и полковник Гуд понял, что это последние секунды его жизни.

Город, которого нет

Это произошло в 9 часов 6 минут, через 25 минут после столкновения «Монблана» и «Имо». Взрыв, равный по силе взрыву атомной бомбы, уничтожил Галифакс в считанные мгновения. Все склады, портовые сооружения, прилегающие к порту городские кварталы были сметены ударной волной. Потом на развалины обрушилась вода. Улицы превратились в бурлящие потоки, которые, возвращаясь в бухту, несли с собой сотни изувеченных трупов.

По счастью, та же волна накрыла склады боеприпасов, расположенные на берегу, и новых взрывов не последовало. Но и того, единственного, оказалось достаточно…

Пылающие обломки «Монблана» разлетелись по городу, поджигая все, что могло гореть. Заполыхали пожары, с которыми некому было бороться: все пожарные бригады были на подходах к порту, готовые бороться с огнем, пожирающим французский пароход, и все они были уничтожены взрывом.

Разрушения были ужасны. Более других районов пострадал Ричмонд, оказавшийся в эпицентре. Не выдержав удара, рухнул железнодорожный мост, увлекая за собой десятки вагонов, переполненных пассажирами. Обрушилась крыша вокзала, погребя под собой более двухсот человек, в том числе 60 детей. Три школы были сметены в мгновение ока: из 570 школьников, находившихся в классах, уцелело только семеро. Особенно жутко выглядели бывшие классы школы, где учились дети из бедных семей. В целях сохранности инвентаря парты и лавки там были сделаны из чугуна и дюймовых досок. Они были намертво прикручены к полу. Взрывная волна снесла стены и крышу, растерзала детей, а парты и лавки… Они остались стоять под открытым небом, окрашенным в нежно-розовые тона бушующим вокруг огнем.

До основания был разрушен протестантский приют: его обитателей потом собирали буквально по частям — здесь рука, тут нога, голова. То же самое творилось на текстильной и рафинадной фабриках. Здесь выдумкой безумного писателя выглядели останки людей, заброшенные в чаны с краской и размазанные о стальные бока машин по переработке сахарного тростника.

Даже далеко от эпицентра обломки «Монблана» находили свои жертвы. Часть корабельного якоря, весившая полтонны, была переброшена через залив и там, в миле от Дартмута, упала на повозку фермера, везущего на городской рынок потрошеных кур. Фермер умер сразу, на метр впечатанный в землю. Искалеченная лошадь рвала упряжь, разбрасывая хлопья кровавой пены, а птичьи тушки сыпались и сыпались с перевернутой повозки.

А вот четырехдюймовую пушку «Монблана» нашли лишь несколько месяцев спустя еще дальше, в болоте. Хоть она никого не убила…

Когда поднятая взрывом вода схлынула, открылось побережье прохода Тэ-Нарроуз. Оно было завалено обломками, среди которых громоздились корабли. Даже крейсер «Найоб» водоизмещением 11 тысяч тонн был вышвырнут на берег на расстояние 200 ярдов от уреза воды. До неузнаваемости изувеченный буксир «Стелла Марис», будучи подброшен взрывной волной, рухнул на развалины портовой таверны, под которыми, быть может, еще были живые люди.

Огромные повреждения получил крейсер «Хайфлауэр»: на нем были вогнуты борта, сметены надстройки и мачты. Осколками убило несколько матросов, пополнивших скорбный список из тех 23 человек, которые были направлены на выручку «Монблану».

И только «Имо» по прихоти судьбы остался почти в целости и относительной сохранности. Со смятым носом и полопавшейся от нестерпимого жара краской на корпусе, он сел на мель за мысом, из-за которого и вывернул навстречу «Монблану».

Через несколько дней сухогруз стянут, слегка подремонтируют, и он отправится через океан с грузом тушеной говядины. «Норвежец» благополучно доберется до Осло, где его капитан сойдет на берег, чтобы уже никогда вновь не подняться на капитанский мостик. Его лишат такого права, хотя он будет настаивать на своей невиновности. Его выслушают, но решения не изменят, потому что норвежские чиновники также упрямы, как британские. Впрочем, когда международный суд пожелает выслушать его, те же чиновники будут всячески выгораживать соотечественника. Им удастся вывести его из-под удара, сохранив тем самым высокую репутацию норвежских моряков. А совесть… Это нечто эфемерное, ее к делу не пришьешь.

Галифакс лежал в развалинах. Однако разрушения были бы еще большими, если бы небеса неожиданно не смилостивились. Через час после взрыва с Атлантики подул ветер. Небо заволокло тучами, повалил сильный снег. Он выполнил за погибших пожарных их работу. Пожары пошли на убыль, а потом и вовсе стихли.

Вид черно-белого города вполне годился для иллюстрации к «Апокалипсису». По заснеженным улицам бродили сотни обезумевших людей в тщетной надежде найти своих близких. В водах залива было тесно от трупов людей и лошадей, которым, видно, с самого начала не суждено было добраться до Европы и пушек полковника Гуда.

Кто крайний?

— Я невиновен, ваша честь, — сказал Ле Медек и сел.

Судья посмотрел на Фрэнсиса МакКея.

— Я невиновен, — сказал лоцман.

Это было повторное рассмотрение дела о взрыве парохода «Монблан» и последовавшей за этим трагедии. Первое, начавшееся через 10 дней после катастрофы, признало Ле Медека и МакКея виновными. Тут же была подана апелляция, и вот, спустя год, дело слушалось вновь.

Для начала были оглашены официальные итоги: 1963 погибших, более 2 тысяч пропавших без вести, свыше 10 тысяч раненых.

— Только похоронная контора мистера МакГилеврея, — говорил прокурор, — за три дня изготовила 3200 надгробий. Эти цифры особенно впечатляют, если вспомнить, что за все годы войны в Европе на полях сражений погибло всего 16 жителей Галифакса!

И снова цифры: не менее 3 тысяч зданий разрушено, без крова остались 30 тысяч человек… Кто за все это ответит?

— Я невиновен, — твердил Ле Медек.

— Я невиновен, — вторил лоцман.

Вызывали свидетелей.

Мистера Уильяма Бартона, конторщика, у которого погибла вся семья, раздавленная упавшими стенами.

Домохозяйку Розалию Айкрофт из города Труто, находящегося в 30 милях от Галифакса, чья дочь стала инвалидом, изрезанная осколками оконных стекол, выбитых взрывной волной.

Суперинтенданта Харрисона. Его встретили аплодисментами.

Полковника Гуда. Да-да, полковник выжил, и это все окружающие, да и он сам расценивали как чудо. Наверное, так оно и было. Сидя в инвалидной коляске, полковник рассказал суду о встрече с Ле Медеком и МакКеем в то злополучное утро. Потом голова военного затряслась, в углах рта запузырилась слюна, и он потерял сознание.

— Видите? — хищной птицей взмахнул рукавами мантии прокурор. — Кто-то должен за это ответить!

— Но почему я? — возмутился Ле Медек.

Суд продолжался несколько дней. И вот — вердикт. Он стал полной неожиданностью для тех, кто заранее приговорил подсудимых если не к смертной казни, то к многолетнему заключению.

— Капитан Ле Медек и лоцман Фрэнсис МакКей освобождаются в зале суда с восстановлением всех прав.

Вину за происшедшее суд возложил на… обстоятельства, их странное и жуткое сцепление, сделавшее катастрофу неизбежной.

— Так бывает, — сказал, завершая свою речь, судья. — Не нам, грешным, понять, в чем тут промысел божий.

Когда шумная толпа зевак выплеснулась из здания суда, над городом зазвонили колокола, призывая верующих в храмы. И многим показалось, что никогда еще колокола не звонили так дружно. Ну, разве что в тот день — 6 декабря 1917 года. Только тогда колокола звонили сами собой, рассыпая печальные звуки в радиусе 60 миль вокруг мертвого города.