Введение

Введение

Вступительное слово специального корреспондента Общественной радиостанции Нью-Йорка с Того света.

Мой первый опыт приближения к смерти был незапланированным: во время тройного аортокоронарного шунтирования анестезиолог дал маху. Я несколько раз слышал, как в телепередачах люди рассказывали, будто они путешествовали по голубому туннелю к райским вратам или даже проходили через сами врата (по крайней мере по их словам), а потом снова возвращались к жизни. Что касается меня, то я определенно не согласился бы на столь рискованную вылазку, если бы не эта случайность. Мое чудесное спасение побудило меня к эксперименту – я спланировал ряд подобных экспедиций на Тот свет в сотрудничестве с доктором Джеком Кеворкяном и его командой в камере для введения смертельных инъекций преступникам, приговоренным к высшей мере наказания в Хантсвилле, штат Техас[35].

Собранные здесь «репортажи» были предназначены для последующей трансляции Общественной радиостанцией города Нью-Йорка. Надеюсь, в них еще сохранилась доля непосредственности. Они записывались на пленку в камере смертников, сверху донизу покрытой кафелем, уже через пять минут после того, как меня отвязывали от каталки. Ну или около того. Между прочим, магнитофон, равно как и каталка, являлся собственностью штата Техас и обычно использовался для того, чтобы увековечить последние слова людей, отправляющихся по маршруту «Хантсвилл – Рай» (в один конец, все расходы оплачены).

К настоящему моменту мои вылазки туда и обратно закончены и вряд ли повторятся вновь – если, конечно, не произойдет еще одна случайность. Ради спокойствия моих близких я постараюсь восстановить медицинскую страховку, если это еще возможно. Однако другие журналисты – а может быть, и просто любители путешествий – наверняка воспользуются этим надежным двусторонним сообщением с Вечностью, первооткрывателем которого я являюсь. В целях безопасности я рекомендую всем желающим проводить интервью с расстояния не менее ста метров между концом голубого туннеля и райскими вратами.

Из собственного опыта я почерпнул: пересекать границу райских врат, дабы побеседовать с какой-либо персоной – какой бы заманчивой ни казалась возможность интервью, – означает пойти на риск. Своенравный святой Петр, будучи не в настроении, возьмет да и не выпустит вас назад. Так что подумайте хорошенько – ведь если, войдя в Рай с целью поговорить, скажем, с Наполеоном, вы в результате нечаянно покончите жизнь самоубийством, ваши друзья и родные могут с горя отправиться вслед за вами.

* * *

Теперь что касается веры или неверия в Загробную жизнь. Некоторым из вас, наверное, известно, что я не христианин, не иудей, не буддист и вообще не религиозный человек в общепринятом смысле этого слова.

Я гуманист, и это, помимо прочего, означает, что я стараюсь вести себя порядочно, не ожидая награды или наказания после смерти. Мои германо-американские предки, обосновавшиеся на Среднем Западе в эпоху нашей Гражданской войны, называли себя «свободомыслящими», имея в виду то же самое. Так, например, мой прадед Клеменс Воннегут писал: «Если то, что проповедовал Христос, есть благо, то какое имеет значение, был ли он Богом?»

А сам я как-то написал следующее: «Если бы Нагорная проповедь Христа не была посланием во имя сострадания и милосердия, я не хотел бы быть человеком. В таком случае я вполне мог бы родиться гремучей змеей».

Я являюсь почетным председателем Американской гуманистической ассоциации, сменившим на этом по большому счету бесполезном посту покойного доктора Айзека Азимова, выдающегося и очень плодовитого писателя и ученого. На мемориальной церемонии по случаю его смерти я сказал: «Айзек теперь на небесах». Ничего смешнее я придумать не смог. Мои коллеги-гуманисты чуть животы себе не надорвали. Умора! Несколько минут потребовалось, чтобы восстановить хоть какое-то подобие торжественности.

Эту шутку я, разумеется, выдал еще до своего первого опыта приближения к смерти – того, что был случайным.

Так что надеюсь, что, когда мне самому настанет черед присоединиться к хору ангелов или чему бы там ни было (Боже упаси, конечно), кто-нибудь не растеряется и скажет: «Он теперь на небесах». Кто знает? Может, все это мне и вовсе приснилось.

Выбрал ли я себе эпитафию? Напишите так: «Все было чудесно и совсем не больно». Чем бы это ни было, я, признаться, легко отделался.

* * *

Не располагая достоверной информацией о каком бы то ни было Боге, гуманисты довольствуются тем, что по мере сил служат единственной абстракции, о которой у них есть хоть какое-то представление: своим ближним. Впрочем, для этого им совсем не обязательно вступать в Американскую гуманистическую ассоциацию.

Да, и еще: эта книга моих бесед с покойными создавалась в надежде выручить немного денег. Только не подумайте, что с целью личной наживы. Я хотел помочь Общественной радиостанции города Нью-Йорка, которая располагается в центре Манхэттена и дает пищу для размышлений своим и моим ближним, поскольку делает то, чего ни одна коммерческая радио– или телекомпания уже не может себе позволить. А именно: работает в соответствии с неотъемлемым правом каждого человека знать, отчетливо выделяясь на фоне столь распространенной раболепной тенденции публицистов и рекламодателей предлагать публике лишь пустые развлечения и никчемные увеселения.

В то время как многих сотрудников этой радиостанции вполне удовлетворяют традиционные религии, коллективный эффект, который они производят на свою аудиторию, есть не что иное, как гуманизм – идеал настолько приземленный и далекий от чего-то сверхъестественного, что я никогда не пишу его с большой буквы. Слово «гуманизм» в том смысле, в каком я его употребляю, не означает ничего запредельного и является всего лишь удобным синонимом «элементарной порядочности и соблюдения норм общежития».

* * *

Я желаю всем и каждому долгой и счастливой жизни, что бы с вами ни случилось потом. Не забывайте пользоваться солнцезащитным кремом! И не курите сигарет.

Сигары же, напротив, полезны для здоровья. Есть даже целый журнал, восхваляющий сигары, – с моделями атлетического телосложения, популярными актерами, толстосумами и их молодыми женами на обложках. Все они в полном восторге от сигар. Так почему бы в следующий раз не снять для обложки главного врача государственной службы здравоохранения США? Ведь сигары делаются из смеси толченых орехов кешью, гранолы и изюма, вымоченной в кленовом сиропе и высушенной на солнце. Так, может, съесть сегодня парочку на сон грядущий?

В оружии тоже нет ничего плохого. Спросите Чарльтона Хестона, которому довелось однажды сыграть роль Моисея[36]. В порохе нет ни грамма жира и ни одного процента холестерина. То же относится и к разрывным пулям. Спросите своего сенатора или сенаторшу, или представителя в Конгрессе, насколько полезны для здоровья оружие и сигары.

* * *

Мой покойный дядя Алекс Воннегут, младший брат моего отца, начитанный и умный джентльмен с гарвардским дипломом, работавший страховым агентом в Индианаполисе, тоже был гуманистом. Как и все остальные в семье. Одним из самых поразительных человеческих качеств для дяди Алекса всегда было то, что люди в массе своей необычайно редко замечают, что счастливы.

Сам же он всегда обращал внимание на неповторимые мгновения счастья. В летнюю жару, потягивая лимонад в тени яблоневых деревьев в кругу семьи, дядя Алекс мог прямо посреди беседы вставить: «Ну разве это не чудесно?»

Теперь я и сам произношу эту фразу в моменты беспечного и столь естественного блаженства: «Ну разве это не чудесно?» Возможно, эта семейная реликвия, доставшаяся мне от дяди Алекса, теперь пригодится кому-нибудь еще. Мне она действительно помогает не забывать, как все обстоит на самом деле.

* * *

Ну что ж, хватит о серьезном, теперь побеседуем о сексе. О женщинах. Фрейд сказал, что не знает, чего хотят женщины. Как ни странно, я знаю это совершенно точно. Они хотят, чтобы у них всегда было с кем поговорить. О чем же они хотят разговаривать? Они хотят разговаривать обо всем.

А чего хотят мужчины? Они хотят, чтобы у них была куча приятелей и чтобы к ним предъявляли поменьше претензий.

Почему сегодня столько людей разводятся? Все потому, что мало кто из нас нынче может похвастаться большой семьей. Раньше, когда мужчина и женщина вступали в брак, невеста получала значительное пополнение списка людей, с которыми можно болтать обо всем на свете, а жених, в свою очередь, получал еще большее число приятелей, которым можно рассказывать тупые анекдоты.

Некоторые американцы (хотя, прямо скажем, очень немногие) до сих пор живут большими семьями. Например, навахо. Или Кеннеди.

Но чаще всего, если мы вступаем сегодня в брак, то каждый из нас может предложить своей второй половине одного лишь себя. Жених получает всего одного приятеля, да и тот – женщина. А невеста получает только одного человека, с которым можно было бы болтать обо всем на свете, но это мужчина.

Когда супруги начинают ссориться, им кажется, что это из-за денег, или власти, или секса, или воспитания детей, или чего угодно еще. Но на самом деле они, сами того не сознавая, говорят друг другу: «Мне мало тебя одного!»

Однажды в Нигерии я встретил человека из племени ибо, который довольно близко знал шесть сотен своих родственников. Его жена только что родила ребенка – не это ли самая лучшая новость в любой большой семье?

И они как раз собирались познакомить дитя с его родней – ибо всех возрастов, форм и размеров. Ему предстояло увидеть всех, даже других младенцев, немногим старше его самого. Каждый, кто был достаточно взрослым и твердо стоял на ногах, собирался подержать его на руках, понянчиться с ним, поагукать и сказать, какой он хорошенький. Или хорошенькая.

Разве бы вы не хотели оказаться на месте этого ребенка?

* * *

Это бессвязное вступление оказалось в четыре раза длиннее самого эффектного и результативного выступления в истории англоговорящего мира, которым было обращение Линкольна к своим солдатам на поле битвы при Геттисберге.

Линкольна застрелил второсортный актер, использовавший свое конституционное право на ношение оружия. Так же как Айзек Азимов и дядя Алекс, Линкольн теперь на небесах.

* * *

Итак, с вами был Курт Воннегут, бывший специальный корреспондент Общественной радиостанции города Нью-Йорка в Загробном мире, ныне завершивший свою деятельность на этом поприще.

Пока-пока и adios. Или, как сказал святой Петр, лукаво подмигнув, в ответ на мое заявление, что это, мол, мое последнее путешествие в Рай и обратно: «Бог даст, еще увидимся».

К. В.

НОЯБРЯ 1998 ГОДА И 15 МАЯ 1999 ГОДА.

* * *

В РЕЗУЛЬТАТЕ МОЕГО ЭКСПЕРИМЕНТА, состоявшегося этим утром, мне удалось выяснить, что же происходит с теми, кто умирает еще в младенческом возрасте. Это открытие я сделал совершенно случайно после того, как пролетел по голубому туннелю, намереваясь взять интервью у доктора Мэри Д. Эйнсворт, скончавшейся двадцать первого марта в возрасте восьмидесяти пяти лет в Шарлоттсвилле, штат Вирджиния. Она была детским психологом, вышла на пенсию, но оставалась энергичной до самой кончины.

Экстравагантный некролог, восхвалявший доктора Эйнсворт в «Нью-Йорк Таймс», гласил, что никто не сделал больше, чем она, для изучения долгосрочного характера взаимодействия матери и ребенка на первом году его жизни, а также последствий отсутствия такового. И что она занималась исследованием поведения детей-сирот в Лондоне, изучала всевозможные проявления материнской заботы и ее отсутствия в Уганде, а затем и здесь, в Соединенных Штатах.

На основании впечатляющих научных доказательств она сделала вывод о том, что дети нуждаются в тесном контакте с матерью в начале жизни, чтобы преуспеть в дальнейшем. В противном случае их будет вечно что-то тревожить.

Мне хотелось услышать от нее о соотношении биологического и социального в развитии ребенка, а также о том, хорошо ли заботилась обо мне моя собственная мать, когда я был новорожденным, – если, конечно, это не отнимет слишком много ее драгоценного времени.

Но доктор Эйнсворт восторженно фонтанировала на тему того, как чудесно ее теория подтверждается в Раю. И к черту славу в психологических кругах и все награды, заслуженные на земле. Оказывается, и в Раю есть ясли и детские сады – для тех, кто умер в детстве. С маленькими душами как ненормальные носятся суррогатные матери-добровольцы или настоящие матери, если они тоже умерли. Прижимают, обнимают, тискают. И целуют, целуют, целуют. Тише, маленький, не плачь. Мамочка рядом. Мамочка тебя любит. Сейчас срыгнешь, и все пройдет. А ну-ка… Вот так! Теперь легче? Давай-ка баиньки. У-тю-тю.

И из детей вырастают ангелы. А вы думали, откуда они берутся?

Это был Курт Воннегут с репортажем из камеры для введения смертельных инъекций в Хантсвилле, штат Техас. До следующего выпуска, у-тю-тю и пока-пока.

* * *

ЭТИМ УТРОМ, БЛАГОДАРЯ СПЕЦИАЛЬНО ОРГАНИЗОВАННОМУ эксперименту по приближению к смерти, мне посчастливилось встретить у конца голубого туннеля человека по имени Сальваторе Бьяджини. Восьмого июля сего года мистер Бьяджини, строитель на пенсии, скончался в возрасте семидесяти лет, в Квинсе, в результате сердечного приступа при попытке спасти своего любимого шнауцера Тедди от нападения бешеной питбультерьерши по кличке Шиль.

Питбульша, никогда дотоле не проявлявшая агрессии в отношении человека и других живых существ, перемахнула почти полутораметровую ограду, чтобы напасть на Тедди. Безоружный мистер Бьяджини, человек с больным сердцем, навалился на нее, дав возможность своему шнауцеру убежать. В ответ сучка прихватила мистера Бьяджини в нескольких местах, отчего сердце последнего не выдержало и остановилось, чтобы не биться больше никогда.

Я спросил этого героического любителя животных, каково это – умереть за шнауцера по кличке Тедди. Сальваторе Бьяджини ответил мне философски. Он сказал, что это уж точно лучше, чем ни за что ни про что оставить свои кишки в джунглях Вьетнама.

* * *

ПОСЛЕ СЕГОДНЯШНЕГО УТРЕННЕГО путешествия в Загробную жизнь мое сердце буквально обливается кровью, из-за того что в Рай и обратно через голубой туннель невозможно пронести диктофон. Никогда раньше духовой оркестр под руководством покойного Луи Армстронга, играющий джаз в ньюорлеанском стиле, не приветствовал вновь прибывшего великолепным исполнением «Когда святые маршируют». Скончавшимся, которому была оказана столь исключительная и высокая честь, выпадающая, как мне сказали, на долю лишь одного из десяти миллионов свежеумерших, оказался австралийский абориген-полукровка по имени Бирнум Бирнум.

Когда в девятнадцатом столетии белые поселенцы прибыли в Австралию, а также соседнюю с ней Тасманию, они застали у аборигенов наиболее простую и примитивную форму культуры из всех известных на земле на тот момент. И сочли их безмозглым и бездушным сбродом паразитов, находящимся примерно на одной ступени развития с крысами. Их отстреливали, их травили. Лишь в 1967 году – можно сказать, позавчера – оставшимся в живых аборигенам Австралии было пожаловано гражданство. И все благодаря демонстрациям, которые возглавил Бирнум Бирнум, первый абориген, поступивший в юридический колледж.

Среди аборигенов Тасмании в живых не осталось никого. Я попросил Бирнума Бирнума коротко прокомментировать этот факт для наших радиослушателей. Он ответил, что тасманцы пали жертвами единственного в истории геноцида, оказавшегося успешным на все сто процентов. А Луи Армстронг, вмешавшийся в наш разговор, добавил, что они отнюдь не уступали умом и талантами любым другим людям, которым при жизни достались хорошие учителя. Двое музыкантов из его нынешнего оркестра тоже тасманцы. Один играет на кларнете, а другой виртуозно владеет самодельным однострунным контрабасом и тромбоном.

Это был Курт Воннегут, ваш специальный корреспондент с Того света.

* * *

ОРГАНИЗОВАННЫЙ СЕГОДНЯ ЭКСПЕРИМЕНТ был просто прелесть! Мне удалось взять интервью у Джона Брауна, чей прах давно лежит в сырой земле, но «правды чьей по-прежнему звучит победный марш»[37]. Сто сорок лет назад, 2 октября, он был повешен за измену Соединенным Штатам Америки. Во главе отряда, состоящего всего из восемнадцати таких же, как и он сам, фанатиков отмены рабства, он захватил фактически неохраняемый федеральный оружейный склад в Харперс-Ферри, штат Вирджиния. В чем состоял его план? Раздать оружие рабам, чтобы они собственными руками низвергли своих господ. Самоубийство чистой воды.

Законопослушные граждане открыли огонь со всех сторон, уложив восьмерых из его людей, в том числе двух сыновей Брауна. Сам он был захвачен в плен морскими пехотинцами, присягнувшими защищать Конституцию. Командовал ими полковник Роберт Э. Ли.

На небесах Джон Браун носит вместо галстука петлю. Я спросил было о ней, но он лишь удивился в ответ:

– А твоя-то где? Где твоя?

Глаза его горели, словно пара угольков.

– Без кровопролития, – произнес он, – нет отпущения грехов.

Как выяснилось, это слова из Нового Завета (Евр. 9:22).

Я похвалил его за высказывание, сделанное по пути к виселице перед ликующей и глумящейся толпой белых соплеменников. Цитирую: «Это прекрасная страна». Каким-то непостижимым образом ему удалось вместить в эти три слова весь ужас самого отвратительного из узаконенных зверств, совершенных цивилизованной нацией до холокоста.

– Рабство было санкционировано американским законодательством, – сказал он. И добавил: – А холокост – немецким.

Джон Браун – янки из Торрингтона, что в Коннектикуте. Он заявил, что ему достоверно известно: одному уроженцу Вирджинии, Томасу Джефферсону, удалось вместить Бога всего в четыре слова: «Все люди сотворены равными».

Брауну было двадцать, когда умер Джефферсон.

– Этот безупречный джентльмен, такой образованный, такой искушенный и сведущий в разного рода делах, – говорил Джон Браун, – умудрился написать эти несравненные, священные слова, будучи рабовладельцем. А теперь ответь мне на вопрос: неужели я – единственный, кто отдает себе отчет в том, что он с самого начала своим собственным примером превратил нашу прекрасную страну в пристанище порока, где пресмыкательство цветных перед белыми мыслилось в совершенной гармонии с естественным правом?

– Если я правильно понимаю, – переспросил я, – вы утверждаете, что Томас Джефферсон – наверное, самый почитаемый из отцов-основателей этой страны человек после Джорджа Вашингтона – был не слишком-то нравственен?

– И пусть от тела в сырой земле остался только прах, я торжествую: «моей правды по-прежнему звучит победный марш», – ответил он.

На этом разрешите поставить точку. С вами был Курт Воннегут, из камеры для введения смертельных инъекций в Хантсвилле, штат Техас. До новых встреч, пока-пока.

* * *

ВО ВРЕМЯ ВЧЕРАШНЕГО КОНТРОЛИРУЕМОГО эксперимента по приближению к смерти сразу за райскими вратами я разболтался с Робертой Горсач Берк, семьдесят два года назад вышедшей замуж за Арли А. Берка, будущего адмирала, командующего американским флотом с 1955 по 1961 год. Именно под его чутким руководством военно-морские силы встретили ядерную эру.

Скончалась Роберта Берк в июле этого года в возрасте девяноста восьми лет. Адмирал Берк (бывший к тому моменту, конечно же, давно в отставке) умер годом раньше в возрасте девяноста девяти. Они познакомились на «свидании вслепую» в 1919 году, когда он был на первом курсе военно-морской академии. На том свидании она буквально в последнюю секунду подменила свою старшую сестру. Судьба.

Они поженились четыре года спустя. Если прошлый опыт имеет хоть какое-то значение, они останутся мужем и женой по ту сторону голубого туннеля на веки вечные. Навсегда. «Какой смысл таскаться по мужикам?» – сказала мне Роберта. На похоронах ее мужа, когда ей оставался еще целый год жизни, президент Клинтон обратился к ней со словами: «Вы с честью служили Америке, подавая пример не только нынешним женам морских офицеров или тем, кто станет ими в будущем, но и всей нации в целом».

Эпитафию для своего надгробного камня тут, на земле, Роберта Берк выбрала простую: «Жена моряка».

* * *

И ВОТ В КОТОРЫЙ РАЗ ДОКТОР ДЖЕК КЕВОРКЯН отвязывает меня от каталки, уже ставшей моей персональной, – здесь, в камере для введения смертельных инъекций в Хантсвилле, штат Техас. На сегодняшний день под его недремлющим оком было проведено пятнадцать экспериментов по приближению к смерти с моим участием. Так держать, Джек! Этим утром на том конце голубого туннеля, у райских врат, меня разыскивал Кларенс Дэрроу, величайший американский адвокат, шестьдесят лет как покойный. Он хотел поделиться со слушателями Общественной радиостанции Нью-Йорка своим мнением по поводу появления телевизионных камер в залах суда. И представьте себе, он сказал: «Одобряю это начинание». Человек с репутацией гиганта мысли родом из крохотного, Богом забытого фермерского городишки в Огайо.

– Присутствие телевизионщиков окончательно убеждает нас в том, – объяснял он мне, – что система так называемого правосудия, когда и где бы оно ни осуществлялось, заботится о чем угодно, только не о торжестве справедливости. Подобно гладиаторским боям, для бесчувственной государственной машины (а никаких иных правительств не существует) система правосудия представляет собой всего лишь очередное развлечение, где ставкой является человеческая жизнь.

Я поблагодарил мистера Дэрроу за то, что своими красноречивыми выступлениями в суде в защиту первых организаторов профсоюзов и проповедников непопулярных научных истин, своим громогласным презрением к расизму и ненавистью к смертной казни он сделал американскую историю куда более человечной, чем она могла бы быть. На что покойный великий адвокат Кларенс Дэрроу ответил мне лишь одно: «Развлекал как мог».

Засим разрешите откланяться. Эй, Джек, может, махнем в центр, набьем животы старой доброй техасско-мексиканской стряпней?

* * *

В ТЕЧЕНИЕ УЖЕ ПОЧТИ ЦЕЛОГО ГОДА я встречаюсь с совершенно мертвыми людьми (хотя сам я при этом только наполовину труп) с целью взять у них интервью. Все это время я то и дело просил святого Петра о встрече с вполне конкретным человеком – моим героем. Это мой земляк, покойный Юджин Виктор Дебс из Терре-Хот, штат Индиана. Он пять раз выдвигался в качестве кандидата в президенты от Социалистической партии – еще в те времена, когда в этой стране социалисты были реальной силой.

И вот вчера после обеда на том конце голубого туннеля меня ждал не кто иной, как Юджин Виктор Дебс, организатор и лидер первой успешной забастовки в такой крупной отрасли американской индустрии, как железные дороги. Дотоле нам не доводилось встречаться. Этот выдающийся американец умер, будучи семидесяти одного года от роду, в 1926 году. Мне в ту пору было всего четыре.

Я поблагодарил его за слова, которые я неустанно цитирую в своих речах: «До тех пор пока существует низший класс, я – его представитель. До тех пор пока не перевелись преступники, я – один из них. До тех пор пока хоть одна душа томится за решеткой, я не чувствую себя свободным».

Он поинтересовался, как же эти слова воспринимаются здесь, на земле, в Соединенных Штатах, в наше время. Я ответил, что каждый раз меня поднимают на смех.

– Люди усмехаются и фыркают, – сказал я.

Он спросил, какая отрасль промышленности развивается у нас быстрее всего.

– Строительство тюрем, – признался я.

– Позор! – воскликнул он. Затем он справился, знакома ли кому-нибудь в наши дни Нагорная проповедь. А потом расправил крылья и улетел.

* * *

С ВАМИ КУРТ ВОННЕГУТ. Сегодня утром во время контролируемого эксперимента по приближению к смерти я завтракал с Гарольдом Эпштейном, недавно скончавшимся в своем поместье в Ларчмонте, площадью в полтора акра. Умер он от того, что иначе как естественными причинами не назовешь, учитывая, что ему стукнуло девяносто четыре года. Этот милый человек был бухгалтером, а после сердечного приступа, случившегося тридцать четыре года назад, вместе со своей прелестной женой Эстой посвятил себя тому, что он сам называет «садовой лихорадкой».

Эста все еще среди нас, и, надеюсь, она меня слышит. Эти двое влюбленных, Гарольд и Эста Эпштейн, четыре раза обогнули земной шар, разыскивая – порой весьма успешно – новые замечательные растения для американских садов, хотя ни один из них не был дипломированным садоводом.

К тому моменту, когда душа Гарольда обменяла отслужившую земную плоть на небесную, он числился почетным председателем Американского общества садоводов, Нью-Йоркского общества любителей орхидей и Северо-Восточного отделения Американского общества любителей рододендронов.

Я попросил его вкратце описать свою жизнь после упомянутого сердечного приступа, чтобы я мог затем рассказать о ней нашим радиослушателям. Он сказал: «Я жалею лишь о том, что не все люди так же счастливы, как были мы». По словам покойного Гарольда Эпштейна, первое, что он сделал, очутившись в Раю и сорвав цветок, которого он никогда прежде не видел, это вознес хвалу Богу за бесценный дар, которым Всевышний наградил его, – «садовую лихорадку».

* * *

МЫ С ДЖЕКОМ КЕВОРКЯНОМ ДУМАЛИ, что предусмотрели все возможные опасности, подстерегающие меня во время наших экспериментов. Однако сегодня я влюбился в мертвую женщину! Ее зовут Вивьен Хэллинан.

Желание встретиться с ней у меня возникло после прочтения одного-единственного слова в заголовке ее некролога в «Нью-Йорк Таймс»: «Вивьен Хэллинан, восьмидесяти восьми лет, представительница старшего поколения колоритного семейства с Западного побережья». Что, интересно, делает человека или, более того, целое семейство – «колоритным»? На Том свете мне доводилось брать интервью у людей выдающихся, влиятельных, бесстрашных, харизматических и каких угодно еще. Но что же, черт побери, имелось в виду под словом «колоритный»? Сами собой напрашивались два возможных синонима: «необычный» и «пикантный».

Теперь-то я понимаю, о чем шла речь в «Нью-Йорк Таймс». Слово «колоритный» используется у них для описания людей невероятно привлекательных, с отличной фигурой, богатых – и при том социалистов.

Наверное, стоит рассказать об этом поколоритнее? Покойный муж Вивьен, Винсент Хэллинан, будучи юристом, заработал кучу бабок на торговле недвижимостью и в 1952 году решил баллотироваться ни много ни мало в президенты Соединенных Штатов от Прогрессивной партии. Насколько же необычной и пикантной личностью надо для этого быть, даже в Калифорнии!

Или вот еще. В самый разгар эры Маккарти Винсент рьяно защищал профсоюзного лидера Гарри Бриджеса, обвинявшегося тогда в принадлежности к коммунистам. И загремел за это на полгода в тюрьму. Вивьен также провела месяц за решеткой за неподобающее женщине поведение во время демонстрации за гражданские права в 1964 году.

Подобных примеров в их жизни можно найти предостаточно. На той демонстрации вместе с Вивьен были все пять ее сыновей, причем один из них, Терренс, работает сейчас окружным прокурором Сан-Франциско!

В Раю можно выбрать себе возраст по желанию. Моему отцу, например, всего девять. Вивьен Хэллинан предпочла стать навсегда двадцатичетырехлетней и выглядит сногсшибательно! Я спросил, как она относится к тому, что ее назвали «колоритной».

Она ответила, что предпочла бы, чтобы ее именовали так же, как Франклина Д. Рузвельта – его враги: предателем своего класса.

* * *

ТОЛЬКО ЧТО ДОКТОР КЕВОРКЯН вновь отстегнул меня от каталки после очередного путешествия на Тот свет и обратно. В этот раз мне посчастливилось взять интервью – у кого бы вы думали? Ни у кого иного, как у покойного Адольфа Гитлера.

Я не без удовлетворения выяснил, что сейчас он испытывает угрызения совести и раскаивается в своих действиях, прямо или косвенно повлекших за собой насильственную смерть тридцати пяти миллионов человек во время Второй мировой войны. Сам он вместе со своей любовницей Евой Браун, разумеется, тоже включен в число жертв наравне с четырьмя миллионами других жителей Германии, шестью миллионами евреев, восемнадцатью миллионами граждан Советского Союза и т. д.

«Как и все остальные, я получил по заслугам», – признался он. И выразил робкую надежду на то, что в память о нем будет воздвигнут скромный памятник, например в форме креста, раз уж он был христианином. Допустим, где-нибудь перед штаб-квартирой ООН в Нью-Йорке. На нем должны быть высечены, сказал он, его имя и даты жизни: 1889–1945 годы. А под ними – два слова по-немецки: «Entschuldigen Sie».

Перевести эти слова можно приблизительно так: «Извиняюсь».

* * *

ВО ВРЕМЯ СЕГОДНЯШНЕГО ЭКСПЕРИМЕНТА я говорил с Джоном Уэсли Джойсом, бывшим полицейским, футбольным игроком низшей лиги и владельцем бара «Львиная голова» в Гринвич-виллидж с 1966 по 1996 год (когда этот бизнес окончательно прогорел), скончавшимся в возрасте шестидесяти пяти лет. Его заведение славилось на всю страну как самая популярная забегаловка для писателей, которые были не в состоянии перестать закладывать за воротник и без умолку болтать. Один шутник даже назвал клиентуру бара «пьянчуги с ярко выраженной графоманией».

Покойный мистер Джойс сообщил, что это писатели превратили его заведение в клуб по интересам, а лично ему это было совсем не по душе. Он сказал, что даже установил в нем музыкальный автомат в надежде, что это послужит препятствием их болтовне. Но им все было нипочем. «Они просто стали трепаться еще громче», – вздохнул он.

* * *

ПЕРЕДАЕТ КУРТ ВОННЕГУТ, специальный корреспондент Общественной радиостанции города Нью-Йорка в Загробной жизни. Во время вчерашнего эксперимента я имел удовольствие побеседовать с Фрэнсис Кин, квалифицированным специалистом по романской филологии и детской писательницей, скончавшейся от рака поджелудочной железы 26 июня сего года в возрасте восьмидесяти пяти лет. Хвалебный в целом некролог, размещенный в «Нью-Йорк Таймс» по случаю ее кончины, убивал наповал своей последней фразой: «Все три брака покойной закончились разводами». Я поинтересовался ее мнением на этот счет, но она лишь пожала плечами и ответила на трех романских языках.

– Asi es la vida, – сказала она по-испански.

– C’e la vita, – повторила она по-итальянски.

– C’est la vie, – подытожила она по-французски.

А в заключение добавила:

– Шел бы ты отсюда!

* * *

ВО ВРЕМЯ ЭКСПЕРИМЕНТОВ ПО ПРИБЛИЖЕНИЮ К СМЕРТИ мне доводилось встречать покойного сэра Исаака Ньютона, скончавшегося в 1727 году, столь же часто, как святого Петра. Оба они околачиваются на том конце голубого туннеля в Загробную жизнь. Святому Петру иначе и не положено: это его работа. А сэр Исаак торчит там из-за своего ненасытного любопытства относительно того, что же такое голубой туннель и как он устроен.

Оказывается, Ньютон совершенно не удовлетворен тем, что за восемьдесят пять лет своего пребывания на Земле изобрел разные системы исчисления, сформулировал и рассчитал законы тяготения, движения и оптики, спроектировал первый зеркальный телескоп. Он не может простить себе, что оставил Дарвину разработку теории эволюции, Пастеру – теории микроорганизмов, а Эйнштейну – теории относительности.

– Надо было быть слепоглухонемым, чтобы не открыть всего этого самому, – пожаловался он мне. – Что может быть очевиднее!

Смысл моих путешествий на Тот свет – в том, чтобы брать интервью у мертвых людей для Общественной радиостанции Нью-Йорка. Это моя работа. Однако сэр Исаак Ньютон, вместо того чтобы отвечать на мои вопросы, завалил меня своими. Ведь ему довелось пройти через голубой туннель только один раз. Поэтому он взялся расспрашивать, из чего, по моему мнению, он сделан – из ткани, металла, дерева или чего-то еще. Я ответил, что туннель, по всей видимости, сделан из того же, из чего сделаны сны – чем бы эта материя ни являлась. Но мой ответ его совершенно не удовлетворил.

Святой Петр процитировал ему Шекспира: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

* * *

ТОЛЬКО ЧТО Я ОБЩАЛСЯ с Питером Пеллегрино, скончавшимся 26 марта сего года в возрасте восьмидесяти двух лет у себя дома, в Ньютауне, штат Пенсильвания. Мистер Пеллегрино основал Американскую федерацию воздухоплавания и стал первым американцем, пересекшим Альпы на воздушном шаре. Он также являлся председателем комиссии по регистрации рекордов воздухоплавания при Национальной ассоциации аэронавтики и пилотом-испытателем Федерального авиационного агентства.

Он поинтересовался, доводилось ли мне летать на воздушном шаре, и я ответил, что нет. Дело было по эту сторону райских врат. Внутрь меня больше не пускают. Святой Петр пригрозил, что если я попробую войти, то так и останусь сторожить их вместо него.

Святой Петр разъяснил Пеллегрино, что я вовсе не умер, а просто участвую в эксперименте и скоро вновь окажусь в мире живых.

Услышав это, Пеллегрино завопил:

– Приятель, когда вернешься, срочно раздобудь себе где-нибудь баллон пропана и воздушный шар, пока ты взаправду не откинулся, – поверь, только так ты сможешь узнать, что такое настоящий Рай!

Святой Петр запротестовал.

– Мистер Пеллегрино, – сказал он, – то место, где мы с вами находимся, и есть Рай!

– Это слова того, – ответил Пеллегрино, – кто никогда не пересекал Альпы на воздушном шаре!

Тогда святой Петр переключился на меня:

– Если уж на то пошло, пока вы, так сказать, не «откинулись», вы также могли бы написать книгу под названием «Рай и те, кто им недоволен».

А обращаясь к Пеллегрино, он отпарировал (не без иронии, конечно):

– Если бы на земле вам довелось курнуть крэка, поверьте мне, – Рай стал бы для вас нелепым недоразумением.

– Точняк! – согласился Пеллегрино.

Еще будучи ребенком, объяснил Пеллегрино, он знал, что место его в небе, а не на земле (цитирую): «Как рыба, бьющаяся на берегу, знает, что ее место в воде». Поэтому, став достаточно взрослым и самостоятельным, он стал садиться за руль всевозможных летательных аппаратов – от старых военных «Дженни» до транспортных самолетов.

– Но там, наверху, нещадно полосуя небо пропеллерами, загрязняя его выхлопами и терроризируя своим шумом, я чувствовал себя словно захватчик, понимаешь, старина, как чужак, – продолжал он. – Мне было тридцать пять, когда я впервые отправился в небо на воздушном шаре. Моя мечта сбылась. Это был настоящий Рай, хотя я все еще был жив. Я слился с небом, друг.

С вами был Курт Воннегут с репортажем из тюрьмы штата Техас в Хантсвилле. Материал подготовлен при технической поддержке доктора Джека Кеворкяна. До следующего раза, пока-пока.

* * *

В ПОИСКАХ Джеймса Эрла Рэя, фанатика-убийцы Мартина Лютера Кинга, сознавшегося в своем преступлении, мне не пришлось углубляться в райские кущи. Джеймс Эрл Рэй скончался 23 апреля 1998 года. У него отказала печень. Однако, со слов святого Петра, до сих пор он не сделал ни единого шага в жизнь вечную, ожидающую его за райскими вратами.

Впрочем, слабоумным его не назовешь: коэффициент его интеллекта составляет 108 баллов, что значительно выше интеллектуального уровня среднего американца. В личной беседе он признался, что не ступит в вечность до тех пор, пока для него не будет построена тюремная камера. Он сказал, что только в камере ему будет уютно и комфортно продолжать бесконечное существование. В камере, добавил он, ему будет ровным счетом наплевать, сколько времени прошло. По правде говоря, он выразился несколько иначе: он сказал, что ему будет совершенно «насрать» на время.

В отношении афроамериканцев Джеймс Эрл Рэй в изобилии употреблял другое слово на букву «н»[38] – несмотря на то что святой Петр умолял его, во имя милостивого Господа нашего, заткнуться ко всем чертям. Покойный сказал, что ни за что на свете не стал бы стрелять в «большого “н”», имея в виду доктора Кинга, если бы только знал, что вследствие этого то, что говорил и за что боролся «большой “н”», станет столь чертовски популярно по всему гребаному миру.

– Из-за меня, – заявил он, – белых детишек теперь учат в школе, что «большой “н”» – чуть ли не наш национальный герой, вроде гребаного Джорджа Вашингтона. Из-за моей гребаной пули то дерьмо, которое проповедовал «большой “н”», теперь высекли на мраморе и вроде бы даже инкрустировали гребаным золотом.

Это был Курт Воннегут из гребаной камеры смертников в Хантсвилле, гребаный штат Техас.

* * *

ВО ВРЕМЯ НЕДАВНЕГО КОНТРОЛИРУЕМОГО эксперимента по приближению к смерти я добрался и до Вильяма Шекспира. Но общего языка мы с ним не нашли. Он объявил, что диалект, на котором я говорю, – самый безобразный английский, какой ему только доводилось слышать, годный лишь «для грубых ушей простонародья»[39]. Он спросил, есть ли у этого диалекта какое-то название, и я ответил: «Индианаполисский».

Я поздравил его со всеми премиями «Оскар», что были присуждены фильму «Влюбленный Шекспир», коль скоро основой его сюжета является пьеса «Ромео и Джульетта».

По поводу «Оскаров» и самого фильма он выразился так: «Сказка, пересказанная глупцом, где много шума и страстей, но никакого смысла»[40].

Тогда я задал ему вопрос в лоб: действительно ли он является автором всех тех произведений, которые приписывают его перу? «Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет»[41], – ответил он. – Об этом пусть тебе расскажет святой Петр!» Тут я решил, что уж точно не упущу случая поинтересоваться этим у последнего.

Памятуя о том, как жаждут слушатели нашей радиостанции получить наконец ответ еще на один терзающий их вопрос, я набрался наглости и продолжил, спросив, имел ли он интимные связи только с женщинами или еще и с мужчинами. Его ответ ясно дал понять, что он приветствует привязанность между любыми животными, независимо от вида: «Мы были точно близнецы-ягнята, что блеют и на солнце вместе скачут: невинность мы давали за невинность»[42]. Под «давали» он, видимо, имел в виду «меняли»: «невинность мы меняли на невинность». Более мягкого варианта порнографии мне еще не доводилось встречать в своей жизни.

Засим он и откланялся. То есть, если уж быть совсем откровенным, просто послал вашего репортера куда подальше. «Ступай в монастырь»[43], – подмигнул он и удалился.

На обратном пути через голубой туннель я чувствовал себя полнейшим идиотом. Ответы на интересующие вас вопросы, которые я так и не задал величайшему из когда-либо живших на земле писателей, можно найти в сборнике Бартлетта «Знаменитые цитаты». А насчет обмена невинности на невинность – прочитать в «Зимней сказке».

По крайней мере я не преминул спросить святого Петра, действительно ли сам Шекспир написал всего Шекспира. Тот ответил, что никто из прибывших в Рай (а никакого Ада не существует) не заявлял своих авторских прав на эти произведения или какую бы то ни было их часть. «Я хотел сказать, не было желающих пройти тест на моем детекторе лжи», – прибавил он.

С вами был ваш косноязычный, униженный, полуграмотный и отвратительный самому себе литературный поденщик Курт Воннегут с таким злободневным вопросом: «Быть или не быть?»

* * *

ДО СЕГОДНЯШНЕГО ДНЯ Я ВСЯКИЙ РАЗ честно признавался, у кого из покойных брал интервью. Но теперь настало время немножко вас подразнить. Посмотрим, насколько хорошо вы знакомы с историей великих идей.

Для начала скажу, что эта особа, не будучи еще даже двадцати лет от роду, выдвинула идею, столь же прочно обосновавшуюся в умах современных мыслящих людей, как, скажем, теория микроорганизмов Пастера, теория эволюции Дарвина или страх перенаселения Мальтуса.

Подсказка номер два: яблочко от яблоньки недалеко падает. Мать этой не по годам развитой писательницы тоже преуспела на литературном поприще. Некоторые из ее книг проиллюстрированы не кем иным, как Уильямом Блейком. Только представьте себе, что чьи-то книги иллюстрирует сам Уильям Блейк! Она яро защищала идею равноправия женщин и мужчин.

Отец моей таинственной покойной собеседницы также был писателем и к тому же антикальвинистским проповедником, среди наиболее запоминающихся высказываний которого, например, такое: «Сам Господь не имеет права быть тираном».

И кто же входил в число друзей столь выдающихся родителей? Уильям Блейк, Томас Пейн и Уильям Уордсворт – вот лишь некоторые из них.

Подсказка номер три: эта женщина состояла в браке с другим знаменитым человеком, прославившимся не только своей поэзией, но и беспорядочной чередой романов. Романтики в его личной жизни было хоть отбавляй. Для примера скажем, что он вдохновил на самоубийство свою первую жену. А сам утонул в возрасте всего тридцати лет.

Ну что, сдаетесь? Сегодня в Раю я разговаривал с Мэри Уолстонкрафт Шелли, которая еще до своего двадцатилетия стала автором самого пророческого и влиятельного научно-фантастического романа всех времен «Франкенштейн, или Новый Прометей». Это случилось в 1818 году, за сто лет до конца Первой мировой войны с ее франкенштейнскими изобретениями: отравляющим газом, танками, самолетами, огнеметами, противопехотными минами и колючей проволокой.

Я надеялся выяснить мнение Мэри Шелли об атомных бомбах, которые мы сбросили на безоружных мужчин, женщин и детей в Хиросиме и Нагасаки, и обещаю, что попытаюсь сделать это еще раз. Пока же мне не удалось добиться от нее ничего, кроме восторженных высказываний о своих родителях, которыми были, конечно же, Вильям и Мэри Уолстонкрафт Годвин, о своем муже, Перси Биши Шелли, а также их общих друзьях, Джоне Китсе и лорде Байроне.

Я сказал, что многие несведущие люди в наше время думают, что Франкенштейн – это имя монстра, а вовсе не ученого, который его создал.

Она ответила:

– Что ж, это не так уж и глупо, в конце концов. Ведь в этой истории два монстра. И одного из них – того самого ученого – и вправду звали Франкенштейном.

С вами был Курт Воннегут из Хантсвилла, штат Техас.

* * *

Я ВЕРНУЛСЯ С ТОГО СВЕТА, ВЗЯВ ИНТЕРВЬЮ у поэта с ученой степенью Филиппа Стракса. Диктую по буквам: С-Т-Р-А-К-С-А. Он скончался в возрасте девяноста лет в один день с бейсболистом Джо Ди Маджо и является автором такого очаровательного двустишия:

Уж лучше любить и хотеть,

Чем давать аппарату ржаветь.

Автор трех томов поэзии, Филипп Стракс, помимо прочего, был рентгенологом. Именно он усовершенствовал рентгеновский аппарат таким образом, что теперь при помощи рентгеновских лучей можно видеть не только кости, но и злокачественные опухоли в мягких тканях груди. Количество женских жизней, продленных благодаря раннему обнаружению рака при помощи маммограмм, может исчисляться, выражаясь языком бейсболистов, тысячами и тысячами засчитанных пробежек после удачно отбитого мяча.

Поворотным пунктом его карьеры – не литературной, но научной – явилась смерть его любимой жены Гертруды в возрасте всего-навсего тридцати девяти лет. Она стала жертвой слишком поздно обнаруженного рака груди. Каждое мгновение его профессиональной деятельности после ее смерти было посвящено борьбе с этой болезнью, и вы только посмотрите: какой успех!

Я обнаружил его рядом с толпой обезумевших ангелов, мечтавших получить автограф Ди Маджо на своих перьях. Я сказал, что его яркий некролог в «Нью-Йорк Таймс» свидетельствует о том, что он горячо и беззаветно любил женщин и они отвечали ему тем же. Он прочитал бесстрашно феминистские строчки собственного сочинения:

Напомним, есть лишь двух сортов

Мужчины в этом мире баб:

Один считает, что силен,

Другой же знает, как он слаб.

Это был Курт Воннегут со своим незаменимым помощником Джеком Кеворкяном, к этому моменту успевшим спасти мою жизнь уже сотни раз. До новых встреч. Пока-пока.

* * *

СЕЙЧАС УЖЕ ДАЛЕКО ЗА ПОЛДЕНЬ 3 февраля 1998 года. Меня только что отвязали от каталки после очередного контролируемого эксперимента по приближению к смерти в этой никогда не пустующей камере смерти в Хантсвилле, штат Техас.

Впервые за свою карьеру я прошел по голубому туннелю, едва ли не наступая на пятки знаменитости. Ею была Карла Фэй Такер, зарубившая киркомотыгой двух незнакомцев. Саму Карлу Фэй штат Техас прикончил здесь сразу после обеда.

Двумя часами позже я сам был на три четверти умерщвлен в соседней каталке. Я нагнал Карлу Фэй примерно за полторы сотни метров от конца голубого туннеля, как раз у самых райских врат. Поскольку она едва переставляла ноги, я поспешил заверить ее в том, что никакого Ада нет, поэтому безрадостная перспектива туда попасть не ожидает ни ее, ни кого бы то ни было еще. Она ответила, что это еще хуже, чем она могла предположить. Она бы с радостью отправилась в адские миры, если бы только могла прихватить с собой губернатора штата Техас. «Он ведь тоже убийца, – пояснила Карла Фэй. – Как минимум, он убил меня».

На этом ваш корреспондент в Загробной жизни заканчивает свой репортаж. С вами были Курт Воннегут и доктор Джек Кеворкян, обеспечивающий безопасность моих путешествий в чертоги смерти и обратно. Только что нас с Джеком попросили освободить помещение, которое нужно подготовить для очередной казни. Так что, от имени нас обоих, пока-пока.

* * *

К СОЖАЛЕНИЮ, НЕДАВНИЕ ПРОБЛЕМЫ Джека Кеворкяна с законом в Мичигане, связанные с тем, что его, чего уж кривить душой, обвинили в убийстве первой степени, вынудили нас сделать перерыв – будем надеяться, временный – в наших экспериментах. Поэтому, дабы заполнить чем-то эфирное время, за которое мне платит Общественная радиостанция Нью-Йорка, я провел интервью с человеком, который, слава Всевышнему, все еще жив.

Это писатель-фантаст Килгор Траут. Я спросил его, что он думает о недавних событиях в Косово, Сербия. Его ответ я записал на магнитофон, но, так как верхняя челюсть собеседника постоянно выпадала, издавая чавкающие звуки, запись получилась неразборчивой. Так что я лучше просто перескажу его слова.

Итак:

Данный текст является ознакомительным фрагментом.