Глава 5 Технический уровень

Глава 5

Технический уровень

Различные предложения по неядерному оборонительному вооружению, обсуждавшиеся до тех пор, пока «холодная война» не пришла к своему внезапному и мирному концу, сосредоточивались главным образом на «центральном фронте» протяженностью около 400 миль, то есть на границе между Западной Германией и ее недружелюбными соседями: Восточной Германией, которой более не существует, и Чехословакией, сейчас разделенной надвое. Все эти предложения основывались на тех или иных комбинациях из двух идей. Одна идея заключалась в том, что вторгнувшимся советским танковым и мотострелковым (моторизованным) дивизиям могут успешно сопротивляться пехотные подразделения, оснащенные множеством противотанковых ракет. По некоторым предложениям, эта пехота должна была состоять из регулярных войск, которым надлежало полностью заменить собою бронетанковые и механизированные дивизии, дислоцированные в Европе. Последние стоили немалых денег и к тому же считались «провокационными», поскольку могли использоваться как для обороны, так и для нападения. По иным предложениям, новая пехота с противотанковыми ракетами должна была состоять из подразделений резервистов или ополченцев, которые следовало добавить к уже существующим бронетанковым и мотострелковым войскам, чтобы обеспечить следующий уровень обороны.

Другая идея, не столь простая, заключалась в том, чтобы объединить спутниковые и авиационные бортовые приборы обнаружения, сети коммуникации, компьютеризированные центры сбора данных и контроля, а также ракеты дальнего действия со множеством боеприпасов раздельного наведения, — в единые системы «Глубокой атаки» (Deep Attack). Благодаря этому приборы должны были обнаружить и локализовать советскую бронетехнику и другие движущиеся цели даже за сотни миль до линии фронта. По специальным каналам информация передавалась компьютеризированным центрам сбора данных и контроля, где проявлялась полная картина всей совокупности целей, позволявшая немедленно принимать решения относительно ее поражения. Наконец, ракеты должны были массированно атаковать обнаруженные цели своими боеголовками раздельного наведения. Поэтому система «Глубокой атаки» могла задержать, дезорганизовать и численно уменьшить наступающие советские танковые и мотострелковые колонны задолго до того как они могли бы прибавить свою массу, инерцию движения и, огневую мощь* к начальному наступлению, предпринятому советскими войсками, уже находящимися на фронте. Далее в игру вступали западные военно-воздушные войска, к тому моменту достигшие превосходства в воздухе. Но общая цель «Глубокой атаки» заключалась в том, чтобы действовать в очень широких масштабах сразу после начала войны, не дожидаясь завоевания превосходства в воздухе, не опасаясь промедлений, возможных в случае уничтожения воздушных баз или же просто нелетной погоды. «Холодная война» давно закончилась, но система «Глубокой атаки» продолжает жить под иным названием: системы «Распознавание — Удар» («Reconnaissance-Strike») представляют собою наиболее конкретное воплощение «революции в военном деле» («Revolution in Military Affairs») — знаменитой RMA (РВД), с которой так носились военные бюрократы по обе стороны Атлантики в 1990-е годы. Интересно следующее: несмотря на название явно в советском стиле, многие думают, что RMA (РВД) — американская идея и является новым побочным продуктом компьютерной технологии, хотя в действительности эта схема возникла в советском Генштабе в 1970-е годы, когда советская компьютерная индустрия, как хорошо известно, сильно отставала от западной.

Рассматривая обе эти идеи, мы уже можем представить себе, что, вероятно, попыталась бы сделать советская сторона, чтобы справиться с ними или обойти их, вынудив скатиться вниз по кривой эффективности с кульминационной точки успеха. Но наша цель состоит скорее в том, чтобы вскрыть общие закономерности действия стратегии, нежели в том, чтобы обсудить достоинства этих самых предложений. Поэтому нам следует просмотреть не фильм динамических взаимодействий в пределах каждого отдельного уровня, а нечто вроде стоп-кадра каждого из уровней последовательно. Начнем с первой идеи: с пехоты (anti-tank infantry), вооруженной противотанковыми ракетными установками (ПТУР).

Война вооружений

Вначале мы рассмотрим противостояние между разными видами оружия, предположив, что с ними обращаются умелые экипажи и расчеты, о которых в данном техническом контексте нам не надо больше ничего знать. С одной стороны мы видим танки и боевые машины пехоты (БМП) = (infantry combat carriers), образующие острие наступающих советских дивизий, стремящихся прорваться через фронт альянса. С другой стороны мы видим пехоту в обороне, вооруженную ПТУР (anti-tank missiles); возможно, она развернута на открытой местности или, что более благоразумно, за естественными укрытиями, или (что менее вероятно) в бетонных ДОТах и ДЗОТах. На данном уровне стратегии мы закрываем глаза на это различие, точно так же, как не принимаем во внимание то, как именно продвигаются советские танки: совершенно открыто или же осторожно пробираясь по скрытым путям подхода, которых в достатке в низменностях или лесистых местах. Здесь стоит напомнить, что немецкие леса славятся своей ухоженностью с тех пор, как в XIX веке их благоустроили, а кроме того — они пересечены множеством противопожарных просек и дорог. На данном уровне достаточно рассмотреть всего одну противотанковую ракету и всего один советский танк или БМП, причем они могут встретиться друг с другом на местности, лишенной каких-либо особых свойств, на расстоянии дальности стрельбы.

Отметим, что противотанковая ракета — очень дешевый вид оружия в сравнении с танком или даже с БМП. Ее цена (скажем, $20 000) составляет, возможно, лишь один процент от стоимости танка или десять процентов (максимум) от стоимости БМП. При этом для того чтобы составить расчет ПТУР, требуется не более двух человек, а в танке должно быть три-четыре человека, точно так же как и в экипаже БМП (не считая пехотинцев, сидящих в машине). Во что бы ни ставить жизни людей и их службу, эта разница лишь подтверждает преимущество пехоты, вооруженной ПТУР.

Далее мы видим, что ракета уверенно достигает своей цели. Испытав некоторое количество таких ракет, мы обнаружим, что всякий раз 90 процентов из них попадают в цель. Ракеты с кумулятивной боевой частью без труда пробьют тонкую броню БМП благодаря потоку сверхскоростной плазмы, которая уничтожит всё и всех внутри. Танк может нести на себе толстые плиты самой современной композитной брони на основе керамики с так называемыми ячейками активной брони поверх нее, но в нашем «стоп-кадре» мы рассматриваем столь же современные ракеты с точными системами наведения и с боевой частью, диаметр которой достаточен для того, чтобы пробить даже самую толстую лобовую броню.

Экипаж танка, конечно же, стреляет и из пулеметов, и даже из пушки — возможно, даже осколочными или кассетными боеприпасами. Или же, если это боевая машина пехоты, стреляет и пехотный десант, и экипаж — возможно, также из малых минометов или гранатометов вдобавок к нескольким пулеметам. Но дальнобойность ракеты выше, чем у любого из этих видов оружия, кроме танковой пушки. Поэтому у ракетного расчета есть прекрасный шанс уничтожить свою цель, то есть боевую машину, прежде, чем оказаться в зоне досягаемости ее пулеметов и до того, как наводчик пушки сможет засечь перемещающуюся ракетную установку. Ночью ничего не меняется, поскольку обе стороны применяют приборы ночного видения. Правда, поскольку машины могут генерировать энергию и охлаждение, у них, вероятно, имеются инфракрасные прицелы дальнего обзора, превосходящие пехотные оптические приборы ночного видения. Но, в противовес этой разнице в оборудовании налицо также разница в контрасте целей: танки и бронемашины, конечно, куда больше по размерам, они издают громкий шум, а потому их гораздо легче обнаружить ночью.

Простые цифры способны описать все, что мы наблюдаем на техническом уровне стратегии. Прибегая к грубым прикидкам, мы можем дать такие предварительные оценки: 90 % всех ракет сработают безотказно, 60 %, в свою очередь, поразят цель, 80 % из них пробьют танковую броню, а из них 90 % нанесут ущерб, выводящий танк из строя — таким образом, мы получаем 39 % совокупной возможности успеха. Поэтому в прямых дуэлях, которые в нашем абстрактном рассмотрении ведутся умелыми и бесстрастными экипажами и расчетами, 2,56 ракеты уничтожат один танк, стоящий в 100 раз больше, а 1,8 ракеты уничтожат бронемашину пехоты, стоящую более чем в 15 раз дороже (в данном случае пробивание тонкой брони и выведение машины из строя можно приравнять друг к другу, поскольку броня тонкая и попадание почти всегда будет равносильно уничтожению).

Мы видим, что применительно к цене эффективность ракеты несравненно выше эффективности бронемашины на этом техническом уровне (например, ракеты стоимостью в $51 200 уничтожат танк, стоящий два миллиона долларов). Но сама по себе эта разница может не значить почти ничего, если не учитывать общие военные ресурсы обеих сторон: в то время, когда пишется эта книга, США в обычном порядке применяют крылатые ракеты стоимостью в миллион долларов и больше против лачуг и укрытий в Афганистане или против иракских бараков, где размещаются радиостанции. Однако в нашем примере у Советского Союза не было никакого превосходства в общем количестве военных ресурсов: он, конечно, не мог затратить на противостояние каждой ракете 39 танков или 8,3 пехотных бронемашины, чтобы подавить все ракеты численностью.

На этом мы могли бы, как часто делается, остановиться и выдать полученный технический результат за окончательный — каковым он мог бы и стать, если бы мы рассматривали, скажем, столкновение баллистических и антибаллистических ракет в огромном абстрактном космическом пространстве. Тогда любая эффективность применительно к цене служила бы достаточным основанием для того, например, чтобы определить возможность самого предприятия. Однако рассмотрение дуэли, происходящей на техническом уровне между наступающей бронетехникой и противотанковыми ракетами, даст нам картину лишь частичную и предварительную.

Разумеется, технический уровень обладает собственным значением, причем в наше время гораздо большим, чем в историческом прошлом, когда различия в технических возможностях были обычно невелики. Сегодня последние модели реактивных истребителей, танков или подводных лодок могут несравненно существеннее превзойти своих не столь современных предшественников, чем это было в случае незначительных качественных различий между двумя хорошими мечами или удобными щитами. Исключения немногочисленны. Например, в IV веке гунны обладали решающим техническим преимуществом благодаря своим составным лукам, достаточно коротким для того, чтобы стрелять с лошади, но вместе с тем обладавшими невиданными до тех пор дальнобойностью, точностью и убойной силой.

Границы технического уровня стратегии не произвольны. В их пределах различные виды оружия и их взаимодействие видны очень ясно — но лишь как один слой гораздо более широкой реальности, потому что все материальные и неосязаемые факторы, влияющие на ход сражения, остаются неопределенными. Сам по себе технический уровень достаточен только для ученых и инженеров, занятых разработкой новых видов оружия. Чтобы приступить к работе, им нужно знать лишь одно: какие виды дополнительной эффективности наиболее желательны; они не обязаны и не вправе решать, какой объем эффективности нужно набрать ценою денежных сумм и/или иных военных приоритетов.

Военные и технологи

Редко когда ученые и инженеры хорошо знакомы с подробным тактическим содержанием требований, предъявляемых военными к новому типу вооружения. Как бы то ни было, их готовность считаться с этими требованиями зачастую сугубо формальна. Ученые и инженеры очень хорошо знают, что требования военных изменяются в зависимости от каждой новой тактической доктрины, от каждой новой «стратегии», тогда как оружие, которое они разрабатывают, будет применяться в течение многих лет: тридцати и более, если речь идет о боевых самолетах, и даже еще дольше, если о танках и пушках. Кроме того, ученые и инженеры, как правило, не слишком считаются с требованиями, выдвигаемыми военным командованием, которое, по их мнению, и не подозревает о полном объеме доступных ему технологических возможностей. Очень часто они отмечают, что внимание офицеров сосредоточивается на вчерашних «новейших» технологиях, которые для ученых и инженеров уже далеко не столь новы. Неуклонно повышающийся уровень технического образования военных (этот процесс начался в XVIII веке) не отменил этого разрыва, поскольку у двух упомянутых сторон различные высшие ценности: сама наука — для ученых и инженеров, военные структуры и иерархия — для военных.

Цели их тоже существенно разнятся. Для военных бюрократов наивысшее качество, которого можно достичь в отдельно взятом виде оружия, обычно приносится в жертву возможности закупить это оружие в некотором значительном количестве: ведь уменьшить численность вооруженных сил — значит подорвать основу военной иерархии. Для ученых и инженеров количественные показатели сами по себе вовсе не имеют никакой ценности: высшее качество — единственная цель их амбиций, поэтому они всегда стремятся разрабатывать самые совершенные, самые многоцелевые виды оружия, максимально эффективные на всех возможных направлениях их применения.

До Первой мировой войны таковыми были самые большие и лучше всего защищенные боевые корабли, а также орудия на железнодорожной платформе, отличавшиеся чрезвычайной дальнобойностью и волновавшие воображение инженеров. Это пришлось весьма по вкусу командованию ВМС, поскольку в те времена военно-морская доктрина делала упор на подготовке к одиночным сражениям, нацеленным на полное уничтожение врага, чтобы добиться полного превосходства на море благодаря действиям самых сильных кораблей, пусть даже малочисленных: ведь один линкор может потопить сколько угодно крейсеров. Но огромные орудия на железнодорожной платформе совсем не вписывались в тогдашнюю артиллерийскую доктрину, которая взывала к мобильности, и тем не менее их разрабатывали, не считаясь со страшной дороговизной.

До Второй мировой и во время нее пути технологического прогресса разветвлялись и множились, что привело к самым разнообразным новшествам. Некоторые из них обладали непосредственной военной ценностью (например, радар, а, в конце концов, и атомная бомба). Военная ценность других была отрицательной (самый известный пример — немецкие ракеты ФАУ-1 и ФАУ-2 (V-1 и V-2 rockets), на разработку которых затратили огромные средства, хотя они не пригодились ни для какой реальной цели). Многие другие новшества, например, реактивные беспилотные крылатые ракеты-самолеты ФАУ-3 (V-3 ramjet gun), а также стотонный супертанк «Маус» поглотили скудные ресурсы Германии, даже не достигнув производственной стадии.

В настоящее время инженерные амбиции сосредоточиваются на оружии направленной энергии, таком, как бортовые лазеры (airborne lasers), достаточно мощные для того, чтобы прожечь насквозь и уничтожить ракетоносители, находящиеся далеко внизу под ними, или истребители, способные совершать крейсерские полеты на сверхзвуковой скорости (нынешние так называемые сверхзвуковые истребители очень быстро расходуют топливо, перейдя барьер скорости звука, в режиме форсажа); как самолеты типа «стеле» (Stealth), которые трудно обнаружить с помощью обычных радаров — к тому же их инфракрасное излучение и звуковые волны также сведены к минимуму; и как (в более широком масштабе) системы «революции в военном деле».

«Обнаружение-Уничтожение» («Reconnaissance-Strike»), самой сложной задачей которых остается сведение данных, собранных приборами, в единую сиюминутную картину всех многообразных и важных целей, уже распределенных по уровню приоритетности, благодаря чему атака на них требует лишь передачи координат цели расчетам крылатых ракет, самолетам-бомбардировщикам и даже артиллерийским батареям.

Между тем вследствие вчерашних инженерных амбиций появились нынешние атомные подводные лодки, превышающие размерами крейсеры времен Второй мировой войны и гораздо более дорогостоящие; авианосцы с атомными двигателями, еще большие по размерам и необычайно дорогие; а также реактивные истребители, сами по себе настолько технологически продвинутые и дорогостоящие, что в год их выпускается меньше того количества, которое может быть потеряно в течение лишь одного неудачного утра в ходе воздушного боя.

Издавна (по крайней мере, в Соединенных Штатах) было модно сетовать на стремление добиться высокого качества оружия ценой его количества, но парадоксальная логика стратегии, на любом из ее уровней, не имеет никакого отношения к этому предмету и не дает никакого рецепта решения данного вопроса. Неважно, предполагает ли действие на техническом уровне противодействие в форме применения более простого оружия или же применение меньшего количества более сложных видов оружия. Напротив, именно прямолинейная логика, экономическая логика здравого смысла налагает пределы на стремление к качеству за счет численности, потому что небольшая выгода от качественных улучшений в конце концов должна снизиться до нуля, если принять в расчет научно-технологические ограничения, свойственные данной эпохе. Даже лучшая винтовка, изготовленная из самых передовых материалов по самым последним технологиям, может быть лишь немногим эффективнее, чем любая современная винтовка, основанная на тех же самых научных принципах, но, конечно, куда более дешевая. То же относится и к бомбардировщикам, и к ракетам, и к подводным лодкам, и к любым другим видам вооружений, которые мы можем сравнивать друг с другом.

Мы знаем, что, прибегая к подобным вычислениям, находимся вне области стратегии, потому что, пока мы наращиваем качество, обретенная при этом дополнительная эффективность может упасть лишь до нуля, но не ниже него (если только надежность не будет принесена в жертву сложности — хотя предполагается, что качество включает в себя и надежность). И напротив, если результатами управляет динамический парадокс стратегии, рост качества, в конце концов, начинает снижать эффективность отдельных видов оружия после прохождения некоторой (кульминационной) точки.

Противоречия между военными приоритетами и инженерными амбициями постоянно пытаются сгладить как военные с техническим складом ума, так и инженеры с военным образованием, причем и те и другие представляют собою лишь небольшую часть соответствующих групп. Но, когда продукты технического развития, наконец, передают в пользование вооруженным силам, решение об их применении или отказе от него зависит именно от общепризнанных взглядов и институциональных интересов. Если новое характеризуется лишь неким приростом качества в сравнении со старым (что обычно и происходит, когда несколько лучшие самолеты, танки и ракеты сменяют подобных им, в сущности, предшественников), то военная модернизация не встречает сопротивления со стороны институций: новое прекрасно входит в старые пазы, не требуя никаких изменений ни в организации, ни в существующей доктрине, ни в устоявшихся привычках.

Но, если речь идет о подлинном новшестве, а не только о новой модели, и у предлагаемого оборудования вообще нет никаких непосредственных предшественников, как было, например, с телеуправляемыми летательными аппаратами — ТПЛА (Remotely Piloted Vehicles, RPV) или с беспилотными летательными аппаратами — БПЛА (Unmanned Aerial Vehicles, UAV), то для его использования вооруженные силы должны изменить свою структуру. Обычно для этого нужно создать новые подразделения, причем неизбежно за счет ранее сформированных, что вызывает немалые затруднения. Существующие подразделения (скажем, самолетов-истребителей) имеют своих представителей в органах, уполномоченных принимать решения; даже если их члены носят низкое воинское звание (в данном случае это молодые летчики), там непременно будут и офицеры высокого ранга, принадлежащие к данному роду войск и к данной традиции (в этом случае генералы ВВС). Подразделения, которые только еще предстоит сформировать, конечно же, не могут быть представлены людьми, облеченными институциональной властью, у них нет защитников со стороны бюрократии.

В итоге применение новшества будет сильно задержано, даже если потенциально оно может оказаться очень полезным. Но тут все зависит от ситуации: если вооруженные силы как целое растут, в изобилии располагая ресурсами, то они легче приноровятся к нововведениям, потому что существующие подразделения могут потерять только в росте, а не в численном составе, который уже налицо. И, конечно же, в военное время неотложные тактические нужды могут превозмочь бюрократическое сопротивление.

Напротив, если в момент предложения новшества налицо скудость средств, если имеющиеся войска уже испытывают недостаток в ресурсах, а никакой войны нет и даже угроза ее отсутствует, тогда бюрократическое сопротивление будет упорным — и, скорее всего, успешным. С 1990-го по 2000 год появление дешевых, надежных и небольших, но мощных компьютеров привело к сильным структурным переменам во всем мире; различные виды коммерческой деятельности везде были коренным образом перестроены. Однако случилось так, что эти годы совпали с окончанием «холодной войны» и с соответствующим урезыванием оборонных бюджетов, и потому военные силы ничуть не изменились. Они не приспособили свои структуры и методы к тому, чтобы использовать множество потенциальных преимуществ, порождаемых изобилием компьютеров. Они просто добавили компьютеры к своим уже существующим организационным системам.

Новшеству могут благоприятствовать исторические обстоятельства, как это произошло с поразительно быстрым введением огнестрельного оружия в Японии[57]. Но может оно и потерпеть полную неудачу либо из-за социального сопротивления, которое попросту отвергает это новшество[58], либо потому, что не происходит организационной перемены, из-за чего новшеству, возможно, и не сопротивляются вовсе, но применяется оно в корне неверно.

Знаменитый случай отвергнутого новшества — митральеза (mitrailleuse, «картечница»), предшественница пулемета, спешно принятая на вооружение французской армией в 1869 году, в предвосхищении войны с Пруссией. В мире однозарядных ружей с поворотным затвором митральеза могла делать до 300 выстрелов в минуту, с хорошей точностью, на расстоянии как минимум 500 метров. Она была вполне надежной и в бою с пехотой, не готовой к скорострельному огню, могла бы оказать решающее воздействие. Изобретенная в Бельгии, митральеза была в обстановке страшной секретности изготовлена на французских оружейных заводах по приказу Наполеона III, считавшего себя экспертом в артиллерии. Значительное количество митральез уже было готово, когда в 1870 году началась война с Пруссией.

Но обстановка чрезвычайной секретности не позволила произвести полевые испытания и открытые тактические обсуждения оружия. Слишком тяжелая для того, чтобы ее могли передвигать люди, и поэтому устанавливавшаяся на легкой двухколесной тележке митральеза напоминала установку полевой артиллерии. Пехота не была экипирована для того, чтобы снабжать митральезы достаточным количеством боеприпасов: ведь в те времена сотни патронов на одного солдата хватало на целые недели кампании, и в каждом батальоне имелось всего несколько повозок на гужевой тяге, уже и без того груженных палатками, продовольствием и войсковым имуществом. Кроме того, Наполеон III, как уже говорилось, считал себя знатоком артиллерии — и, возможно, в силу всего этого митральеза поступила на вооружение именно в этот вид войск. Когда началась война, французские артиллеристы, разумеется, применяли новое оружие так, как будто это полевое орудие, то есть располагали его в тылу пехоты. Это означало, что митральезы не могли стрелять по своей цели, то есть по немецкой пехоте[59]. Было бы напрасно ожидать, что артиллеристы откажутся от своих привычных представлений и разместят митральезы в передних рядах пехоты: это показалось бы отступлением вспять, к методам XVII века. Кроме того, новое оружие нельзя было вручить пехоте, не передав ей заодно и малочисленные повозки для артиллерийских боеприпасов. В битве при Сен-Прива — Гравелоте 18 августа 1870 года прусская пехота выдвинулась вперед достаточно далеко для того, чтобы попасть под обстрел митральез. Выпуская по 25 патронных катриджей (300 выстрелов) в минуту, новое оружие произвело настоящую бойню, убив значительное количество из 20 163 пруссаков, которые погибли в тот день[60]. Но, если не считать этой битвы, митральезы не оказали никакого воздействия на исход войны. А если бы это новшество не было отвергнуто вследствие организационной неудачи, оно могло бы не допустить катастрофического поражения французов в войне.

Политики-хозяева и технологи

Хотя иные конфликты между инженерами и военными могут разрешиться только посредством институциональных перемен, хроническое разногласие между инженерами и политиками — обычное состояние дел. Политические цели государства обычно представляются инженерам настолько далекими и неясными, что совсем не входят в их расчеты. В некоторых случаях власть просто внезапно вмешивается сверху, отдавая распоряжения. Американский президент может принять решение остановить вполне многообещающую техническую разработку — просто потому, что она оскорбляет его этические чувства или угрожает его публичному имиджу. А другой президент может приказать инженерам разработать некое новое оружие, стоящее за границами нынешних возможностей науки, невзирая на то, что научный прогресс нельзя направить и подстегнуть ни политическим решением, ни дополнительным финансированием. Гитлер или Сталин могли распространить свою диктатуру на лаборатории, приказав создать баллистические ракеты или атомную бомбу, и притом как можно быстрее.

Засвидетельствованы случаи подобного вмешательства и со стороны ученых, притом — не менее впечатляющие. Едва ли не самый значительный из них произошел 11 октября 1939 года, когда влиятельный экономист Александр Сакс передал президенту Рузвельту письмо, подписанное уже ставшим знаменитым Альбертом Эйнштейном. В этом письме содержался меморандум, подписанный другим ученым-беженцем, еще не известным на тот момент Лео Силардом[61], которому и принадлежала идея. Оба документа призывали американское правительство рассмотреть возможность запуска цепной реакции распада урана «в рамках военного устройства». Начинание Силарда стало возможным благодаря помощи еще двоих ученых-беженцев, Юджина Вигнера и Эдварда Теллера. Всем им была уготована слава, но тогда их главная роль заключалась в том, чтобы несколько раз привезти Силарда на машине в пляжное бунгало на острове Лонг-Айленд: сам он не имел водительских прав. По воспоминаниям Сакса, на Рузвельта, похоже, не произвело впечатления ни письмо, ни меморандум; лишь на следующее утро, за завтраком Саксу наконец удалось убедить Рузвельта отнестись к этому делу всерьез, рассказав президенту историю о том, как Наполеон отказался финансировать проект военного применения пароходов, предложенный Фултоном[62].

Напротив, в нацистской Германии столь же мощные силы воспрепятствовали разработке атомной бомбы. Энтузиазм Гитлера быстро разгорелся, когда наметилась перспектива изготовления ракет, веретенообразных и рокочущих, и его поддержка ракетного дела была и щедрой, и упорной. Но ядерная физика представляла собою область, освоенную, как известно, учеными неарийского происхождения (и Силард, и Теллер, и Вигнер, как и сам Эйнштейн, были евреями); кроме того, она была осуждена нацистскими мыслителями за подрыв устоев. Да и ядерная цепная реакция не нашла в Германии столь же стойкого защитника, каким был Лео Силард.

Таким образом, вопросы колоссальной важности были отброшены с крайней легкомысленностью из-за научного невежества Адольфа Гитлера, который понимал толк в механическом оружии, очень слабо разбирался в электронных приборах и ровно ничего не смыслил в ядерной физике. Конечно, американский проект разработки атомной бомбы рано или поздно был бы запущен, даже если бы и не появилось никакого Силарда. Но задержка могла бы оказаться решающей, если бы вкусы Гитлера были иными.

По завершении Второй мировой войны, в которой было немало драматических эпизодов, и после Аламогордо (Лос-Аламоса), Хиросимы и Нагасаки мысль, что политическим лидерам не следует пренебрегать возможностями, предоставляемыми наукой, стала частью расхожей мудрости. Научные службы расплодились в рамках правительственных и военных структур, научные советники вошли в состав команд президентов, премьер-министров и генеральных секретарей. Однако это мало способствовало устранению разногласий между наукой и политикой. Выяснилось, что есть лишь два рода научных проблем: рутинные вопросы, для решения которых вовсе не требуется никакого политического вмешательства, и спорные вопросы — относительно которых сами ученые склонны пребывать в разногласиях[63]. Политики по-прежнему являются кормчими государственного корабля, а военные — их боевым экипажем, но машинным отделением теперь заведуют ученые и инженеры, и они ведут корабль в неизвестном направлении.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.